я сидел
В расположении угрюмом,
На ложи холодно глядел,
Где дамы пышные костюмом
Блистали, — и скорей хотел,
Чтоб занавесь взвилася с шумом;
Хотел я волю дать слезам.
Вы согласитеся, друг мой,
Есть в жизни странные мгновенья;
Желчь не кипит в груди больной,
Стихает жгучее мученье,
Но грусть глубокая с душой
Дружится тихо… Без сомненья,
Благословен, кто в этот час
До слёз растрогать может нас.
Душа так живо сознаёт
Любви неопытной страданья,
И сладость первого признанья,
И нечувствительно встаёт
Неясное воспоминанье…
Мелькает даль минувших дней.
M-me Allan…[70] О, как она
Постигла жизнь глубоко, верно!
Как ею роль вся создана!
И любит как она безмерно
И как страдает! как полна
Тоски она нелицемерно!
Движенье, поступь, взгляд очей
Все сильно поражает в ней.
Тревожно грудь моя дышала.
И плакал, и рука дрожала,
И жил он старою душой,
А публика рукоплескала;
Лишь двое чувствами души
Мы увлекалися в тиши.
И я взглянул на старика
Так симпатически… готова
Но я не смел, но ни полслова
Не сорвалося с языка,
Я недвижим остался снова;
Расставшись молча с стариком,
Я не встречался с ним потом.
С собой толпу воспоминаний,
Следы душевных тёплых слёз
И много сладостных мечтаний;
Я чье-то сердце от страданий
Спасал — и смутно предо мной
В слезах носился лик седой.
6
Была уж майская пора,
И солнце жаркими лучами
По улицам народ толпами
Стремился с самого утра,
Ходили стройными рядами
Отряды длинные солдат:
В тот день назначен был парад.
Направил любопытный шаг
И я туда ж, хоть в самом деле
Я был непримиримый враг
Забавам воинским доселе,
Как человек, в ком уцелели
Две мысли здравых как-нибудь,
На них мог с радостью взглянуть.
Но увлекаюсь часто я…
И ропот при луне ручья,
Все тотчас радует меня.
Теперь Allegro maestoso[71],
Обняв торжественно мой слух,
Душою завладело вдруг.
Толпы несчётные полков
Стоят на площади широкой,
Густая масса их рядов
Недвижна в тишине глубокой,
На солнце блещет сталь штыков,
Так что смотреть не может око,
И кажет кирасиров ряд
На белом фоне чернеть лат.
Гусары с грудью золотою;
Лишь оторвавшись от полков,
Гремя железной чешуёю,
Летит черкес между рядов,
На месте быстрою рукою
Вертит коня, и конь, заржав,
Все в ожидании немом.
Вот скачет царь с блестящей свитой,
Играет ветр его пером,
Он горд и пасмурен. Сердито
Он озирается кругом
И едет в ряд. В едино слито,
«Ура» полков и трубный звук
Навстречу раздаются вдруг.
Марш заиграл. Пошла раз в раз
Пехота массою спокойной;
За нею конница вилась
Колонной пёстрою и стройной…
В душе проснулась беспокойно
Потребность крови и войны…
Как люди странно созданы!
Что, если б я на этот миг,
Прямого полный вдохновенья,
Мог прокричать отважный клик
Священного освобожденья?
За мной! Точите меч и штык!
Я поведу вас в направленьи,
В котором эти господа
Не поведут вас никогда.
Но мы об этом помолчим,
Мечтой не увлечёмся даром;
Солдат наш глуп ещё — бог с ним, —
Привычен к палочным ударам,
И вольность не любима им,
Живущим в предрассудке старом.
Да, вольность, друг мой, вообще
По крайней мере все пока
У нас ещё такого мненья:
Народу отдадим мученье,
В залог мы ей пошлем терпенье.
А почему все это так
Печально глядя на полки,
Я думал: боже, боже правый!
Страданья наши велики!
Опершись злобно на штыки
И развращая наши нравы,
Проклятье войску, черт возьми!
7
Сии огромные сфинксы приаелвны
и поставлены здесь.
Ну виноват! Не мог в стихах
Я передать вам фразы странной,
В академических умах,
Мелькавшей как-то в день туманный;
И поражает вас нежданно,
И пахнет пудрой, париком
И семинарии пером.
Что ж делать? глупость с давних дней
Всех академий достоянье,
Времён новейших фарисей
Имеет в оных заседанье;
Людей духовного нам званья:
Из всех апостолов святых
Иуда лишь в чести у них.
Здесь, кстати, я сказал бы вам,
Законы разбирая строго,
О том, что всем у нас к чинам
Открыта быстрая дорога;
Но о чиновничестве нам
Говорено, мой друг, так много,
Что признаюся — мне оно
Уже наскучило давно.
К тому ж, скажу без дальних слов,
Я рад, что нет аристократов,
И если б не было рабов,
Я всех бы счёл за демократов;
С гурьбой военных наших хватов
Невольно желчь вливают в кровь.
Но к сфинксам возвратимся вновь.
Лицо, глаза уродов Нила
Роскошно, страстно озарила.
В душе внезапно воскресила;
И пирамид огромных цепь.
Воскресла, мыслию полна,
Страна, где воплощался Брама,
И с богом мстительным страна
Сынов лукавых Авраама;
Потом другие времена…
Люблю мечтать про рай ислама,
Смотреть, как скачет бедуин,
Люблю я пальмы и цветы,
Безбрежность, полную покоя,
Олив зелёные листы
И час полуденного зноя,
И прелесть смуглой красоты,
И запах мирры и алоя,
И жизни лень, и пыл в крови,
И негу жгучую любви.
Я не скрывал, мой друг, от вас
Происхожденьем я татарин[72].
Во время оно окрестясь,
Мой прадед вышел русский барин.
Я богу очень благодарен,
Что наконец рождён на свет
Дворянство наше всё почти
Татар крестившихся потомки,
Фамилий княжеских обломки,
Да как-то мало в них пути;
Их имена, конечно, громки,
Но представители имён
Глупеют в быстроте времён.
Как я досадовать привык,
Волненью тайному послушный,
Я позабыл любви язык,
Нет в мысли шутки простодушной,
Пропало все!.. Лишь боли крик
Живёт в груди неравнодушной,
Негодование растёт,
И все внутри палит и жжёт.
Вы помните, что нравом я
Был тихий, кроткий, даже нежный,
Любил зелёные поля,
И тёмный лес, и скат прибрежный,
Друзей беседу, шум ручья,
И Теклу Шиллера[73], и сны,
И луч задумчивой луны.
Ношусь я в сердце с злобой скрытой,
Не сплю ночей. То будто тень
Блуждаю с думой ядовитой,
То в апатическую лень
Впадаю вдруг, тоской убитый,
И политический наш быт
Меня без отдыха томит.
8
У двери ходит инвалид.
Две комнаты. С златистым лоском
Пред ним свеча и каплет воском;
Направо стул простой с столом,
Нева течет перед окном.
Тут он сидел и создавал…
Послов заморских принимал;
А здесь он, оскорблён борьбою
С людьми, пред образом стоял
И дух крепил себе мольбою,
И грудь широкая не раз
Вздыхала тяжко в поздний час.
Теперь все пусто. Этот дом
На вас могильным хладом веет,
И, будто в склепе гробовом,
Душа тоскует и немеет,
Ей тяжело и страшно в нём,
И так она благоговеет,
Великое схоронено.
Он дышит роскоши отрадой,
Тенистых лип дряхлеет строй
Пред ним зелёною оградой;
Сверкая шумною струей,
Фонтаны вниз бегут каскадой,
И море синее легло
У ног горы и вдаль пошло.
Была блестящая пора…
И блеском пышного двора
Себя тщеславно окружала,
И с полуночи до утра
На ложе мягком отдыхала,
Несытой негою полна,
В руках любовников она.
Но всё прошло — и простота
Царя великого России,
Царицы умной красота,
Обоих замыслы большие,
Цивилизации мечта,
И нынче времена другие
Вражда с свободой, мелкость, месть…
Падешь ты, гордый Вавилон!
Давно сулят со всех сторон.
Ты глух пока на их упрёки,
Надменной злобой напыщён,
Но кары божие жестоки!
Падешь ты, гордый Вавилон!
Томим глубокою тоской,
Сошел я к морю. Ветер злился,
Свистя над мрачной глубиной;
За валом вал седой клубился
И злобно прыгал, и порой
И с тяжким стоном упадал.
Я был доволен. Я внимал
Так жадно рёву непогоды,
Борьба души с борьбой природы
Так были дружны… И я знал,
Что, весь мой век прося свободы,
Как вал морской я промечусь
И после с стоном расшибусь.
9
Ну, радуйтесь! Я отпущён!
Я отпущён в страны чужие!
Я этой мыслью оживлён;
Но были хлопоты большие…
Да это, полно ли, не сон?
Нет! Завтра ж кони почтовые
И я скачу von Ort zu Ort[74],
Конечно, и в краю чужом
В Париже, в Риме, в Вене, в Праге
(Хоть смысла много нет и в том)
Берут налог с листа бумаги;
Тут ценность дел — вот дело в чём;
С движенья рук их или ног.
Я заплатил без возраженья.
Не так ли все мы, господа?
Иной воскликнет — угнетенье!
Другой ему ответит — да!
И общее то будет мненье,
Все покричат себе, потом
Так и останется на том.
Но вам признаться должен я,
Что мне в пути хотя не малом
Когда представлен генералом
Царю доклад был про меня,
Чтоб я не вышел либералом,
Полгода! только! о друг мой,
Как это мало! И за что же
Но благодарною душой
Я одарен тобой, мой боже!
Я не скажу уж ничего.
Воскресну ли я к жизни новой,
И новым мнениям готовый?
Иль, странствуя по тем местам,
С душой печальной и суровой
Останусь я, как здесь бывал,
Где столько скорбного встречал?
На ум приходят часто мне
Мои младенческие годы,
Село в вечерней тишине,
В саду светящиеся воды
И жизнь в каком-то полусне,
В кругу семьи, среди природы,
И в этой сладостной тиши
Порывы первые души.
Когда мы в памяти своей
Проходим прежнюю дорогу,
В душе все чувства прежних дней
И грусть и радость те же в ней,
И знает ту ж она тревогу,
И так же вновь теснится грудь,
И так же хочется вздохнуть.
И вот теперь в вечерний час
Заря блестит стезёю длинной,
Я вспоминаю, как у нас
Ходил к нам поп седой и чинный
И перед образом святым
Молился с причетом своим.
Старушка бабушка моя
На кресло опершись стояла,
Молитву шепотом творя,
И чётки всё перебирала;
В дверях знакомая семья
Дворовых лиц мольбе внимала,
И в землю кланялись они,
Прося у бога долги дни.
Меж тем горел. Деревья сада
Стояли тихо. По холмам
Тянулась сельская ограда,
И расходилось по домам
Уныло медленное стадо.
По зале из кадила дым
Носился клубом голубым.
И всё такою тишиной
Кругом дышало, только чтенье
Дьячков звучало, а с душой
Дружилось тайное стремленье,
И смутно с детскою мечтой
Уж грусти тихой ощущенье
Я бессознательно сближал
И всё чего-то так желал.
К чему все это вспомнил я?
Мой друг, я сам не знаю, право;
Припадки это у меня
Меланхолического нрава.
Быть может, важность всю храня,
Вы улыбнетеся лукаво,
Забудетесь средь детских дней.
10
Всходило утро. Небеса
Румянцем розовым сияли,
Как первой юности краса;
Но улицы ещё дремали
С домами белыми. Роса
Кой-где блистала. Люди спали,
И только белый голубок
Кружился в небе одинок.
Ворча сквозь зуб, попался мне
Рукой цепляясь по стене;
С глазами, слипшими во сне,
Держа метлу рукою вялой,
Зевая громко во весь рот,
Стоял, крестяся, у ворот.
Нева спокойною струей
Лилась в течении ленивом,
И утро ярко над водой
Сверкало радужным отливом;
Я в лодку сел, и след за мной
Пошел в волнении игривом,
И брызги искрились кругом,
Взлетая звонко под веслом.
Я выплыл в море, и оно
Безбрежно синее лежало,
Сияньем дня озарено,
И тихо воды колыхало,
Спокойной думою полно,
И лодку медленно качало…
Но с берегов ко мне в тот миг
Лишь у меня над головою
Носился радужным крылом
Жужжащий шмель, и той порою
Мы были только с ним вдвоём
Затеряны над глубиною.
Волну, жужжание его
Я слышал, больше ничего.
И хорошо так было мне,
И я забыл про все печали,
Беспечно
