такого человека связаны со служебной карьерой, с постепенным повышением по лестнице чинов. Но повышение это происходит страшно медленно, вышестоящие умирают неохотно, на их места кидаются сразу несколько человек. Поэтому нетерпеливый распорядитель начинает использовать своё служебное «я-могу» для расширения «я-могу» лично-экономического, а попросту — воровать и брать взятки.
Послушание, исполнительность, чинопочитание — всё так, но при этом чудовищная медлительность, коррупция, равнодушие к пользе дела, взяточничество — вот главные черты чиновника в Древнем Китае, Византии, Турции, России, Испании и любой другой стране, где распорядительная функция формировалась в основном служебным принципом.
Недостаток рвения приводит к тому, что технический прогресс постепенно замирает, хозяйственная жизнь хиреет. Создается странная картина — никто не оказывает неповиновения, но все приказы, циркуляры и распоряжения не достигают цели, уходят как вода в песок. Во все стороны скачут миссы франкских королей, цзянъюйши китайских императоров, ревизоры русских царей, виновные распорядители теряют должность, а порой и голову, но принцип сохраняется — продолжается и оскудение. Королевские циркуляры подробнейшим образом предписывают, сколько подмёток должно быть у башмака, как обшивать куртки мехом, сколько земли отводить под пахоту, сколько — под пастбища; но башмаков нет, куртки расползаются по швам, земля не родит, скот паршивеет. Люди много и напряженно трудятся, но все их усилия без должного руководства заинтересованным распорядителем тратятся почти впустую. Население стонет под гнётом новых налогов, а в казну почти ничего не попадает — все поступления уходят на содержание бюрократического аппарата, созданного для выжимания тех же налогов. Главная же опасность состоит в постепенном ослаблении центральных связей и упрочении местных. Чиновник всё чаще предпочитает подчиняться непосредственному начальнику, у которого он постоянно на глазах, а не закону, изданному где-то далеко в столице,- возникает реальная угроза феодального распада. Ибо феодализм (так же, как и рабовладение) — отнюдь не формация, а определённое состояние общества, наступающее в тот момент, когда принцип повиновения человека человеку полностью вытесняет принцип повиновения закону.
Примеры, приводившиеся вами (защитниками распорядителя-служащего), оборачиваются против вас же.
Египет. Блестящий период Раннего царства завершается феодальным распадом на номы, когда каждый номарх настолько независим от фараона, что не платит податей, на войну отправляется когда захочет, а летосчисление ведёт годами своего собственного правления. Первая половина второго тысячелетия до Р. X. — типичный феодализм, завершающийся вторжением гиксосов, правивших в Египте около ста лет. «Пришли нечаянные люди низкого происхождения с восточной стороны, обладавшие достаточной смелостью, чтобы идти походом на нашу страну, и насильно покорившие её без единой битвы» [10, т. 1, с. 226]. Когда же Яхмос Первый изгоняет гиксосов и Египетское царство возрождается в ещё большем блеске, мы находим в нём уже рядом с чиновничьим управлением владение землей и собственностью с правом продажи и передачи по завещанию — класс распорядителей-собственников. Мало того — и с чиновников собирается налог золотом, серебром, полотном и прочим, что указывает на существование у них самостоятельных источников дохода, независимых от казны.
Китай времён Младшей Хань. Во II веке после Р. X. коррупция чиновничьей системы доводит страну до того, что свободным людям не остаётся иного спасения от налогового грабежа, как отдаваться под власть сильных домов. За сто лет количество налогоплательщиков уменьшилось с 60 до 7,5 миллиона человек. «Площадь пахотных земель катастрофически сокращалась. Торговля замерла. Начался упадок товарно-денежных отношений. Огромные поместья феодализирующейся знати, где производились все необходимые продукты земледелия и ремесла, постепенно превращались в замкнутые экономические единицы» [68, т. 2, с. 537]. За этим последовало восстание «жёлтых повязок», страшные междоусобия, распад империи на три царства, затем вторжение гуннов, тибето-тангутов, жужаней, двухсотлетнее господство сяньбийцев.
Франкское королевство. «В начале средневековья обе системы институтов существовали как бы рядом. Внутри одной люди повиновались государственной власти, общим законам, общей администрации — то была монархия. Внутри другой они повиновались индивидуально друг другу, в силу личного и добровольного договора — то был феодализм… Граф зависел от короля, но в своем графстве он сам оказывался королем… В самом деле, довольно будет того, чтобы узы, связывающие графа с королем, порвались или только ослабели — и граф сделается независимым феодалом, причём в графстве ничего не изменится: ни местное население, ни персонал чиновников не послужат препятствием для такого процесса… Любопытно, что развитие сети [королевских чиновников в каролингскую эпоху] произошло именно накануне того дня, когда восторжествует над государством феодализм» [81, т. 6, с. 689, 545, 533]. Вся Европа, впавшая в феодальное состояние, сделалась легкой добычей норманнов и арабов.
Византия. В течение многих веков сохраняет римский принцип осуществления распорядительной функции, искусно разделяя её между чиновниками и собственниками, и за это время, несмотря на тяжкие вероисповедные смуты, победоносно отражает натиск гуннов, аваров, славян, болгар, арабов, русичей. Но «в XI веке резко изменяется политика византийских царей… Казённые имения, пустопорожние и населенные крепостными, отдаются в пронию чиновникам и сановникам (властелям), получающим их в пожизненное владение… За это прониар обязывается нести военную службу и платить подати за своих крестьян… Не рассчитывая передать пронию в наследство детям, (он) не имел особых побуждений улучшать её в хозяйственном отношении, крепостных не щадил, заботился только о том, чтобы извлекать больший доход… Жадность к стяжанию, своекорыстие, бессовестная готовность на всякий обман и беззаконную подделку составляли общее свойство сословия властелей по свидетельству самих византийских государей» [5, с. 644, 623]. Именно в это время турки-сельджуки захватывают почти всю Малую Азию. Понадобилась столетняя работа разлагающего феодализма, чтобы в 1204 году сделать наконец возможной победу Энрико Дондоло (венецианского дожа), захватившего с горстью французских и немецких крестоносцев неприступный Константинополь.
Другие империи, заранее чувствуя опасность, пытались хотя бы частично превратить служебное «я-могу» распорядителя в «я-могу» личное. В Китае и Испании широко практиковалась продажа чинов, рангов и должностей. В Турции «уже при Османе было запрещено без причины отнимать тимары… и установлено, что тимар после смерти его владельца должен перейти к сыну, но с условием, что сын будет выполнять те же военные обязанности» [56, с. 34]. Также и в России: поместье сначала передаётся сыну, затем постепенно превращается в полную собственность дворянина, а в XVIII веке указ о вольности дворянской освобождает владельца даже от обязательной службы, полностью превращает в распорядителя-собственника.
Что же касается примеров социалистических стран, то, спору нет, весьма удобно иметь распорядителей настолько послушных, что они по команде начинают сеять кукурузу по всей необъятной стране или строить крохотные домашние домны в каждом дворе. Но ведь скот не накормишь лозунгами, промышленности нужен высококачественный металл, а не любовь к председателю Мао, — приходится обращаться туда, где распорядительная функция выполняется собственниками.
Таковы политические и экономические «выгоды». Остается ещё военный аспект.
Действительно, класс распорядителей особенно важен для существования любого «мы» тем, что из него формируется боеспособное ядро армии или по крайней мере офицерский состав. Это и понятно — только человек, обладающий значительным «я-могу», будет сражаться не щадя себя ради сохранности «мы», которое это «я-могу» обеспечивает. Почти во всех странах, о которых идёт сейчас речь, торжество принципа повиновения позволяло быстро собрать под знамена монарха огромное войско. Но гораздо труднее было заставить это войско сражаться.
Так, туркам для победы, как правило, требовалось многократное численное превосходство над противником. Двукратного превосходства над монголами в 1243 году у Кеседага им, как известно, не хватило. При штурме Константинополя в 1453 году Мухаммед Второй, имевший стотысячную армию, построил весь расчет на том, что защитники города (пять тысяч итальянских наёмников и пять тысяч греков) просто устанут рубить тысячи башибузуков, посылавшихся на стены волна за волной. В 1683 году 175-тысячное турецкое войско потерпело сокрушительное поражение от 13 тысяч защитников Вены и 25 тысяч подоспевших поляков.
В египтянах воинственный дух обнаруживается только в период империи (походы Тутмоса Третьего и Рамзеса Второго в Азию), то есть именно в период появления класса распорядителей-собственников. После этого периода войско формируется в основном из наёмников, военачальники которых в конечном итоге свергают фараонов и учреждают собственные династии — ливийскую, эфиопскую.
Московское дворянское ополчение — это именно то войско, с которым Иван Грозный утратил все западные завоевания своего деда, которое пустило при нём же крымских татар в Москву (что стоило России до 800 тысяч убитых и угнанных в полон), которое топталось в 1612 году у стен Кремля, пока казаки не взяли приступом Китай-город и не прогнали у Волоколамска короля Сигизмунда. «Открытый бой с поляками в чистом поле, — пишет Гваньини, — очень редко удаётся московскому войску… Первый натиск старались произвести как можно стремительнее и сильнее, но не выдерживали долгой схватки, как будто говоря врагам: «…бегите, не то мы побежим»» [37, с. 106]. Постоянная же экспансия России на юг и восток осуществлялась силами всё того же казачества, то есть распорядителя-собственника.
Так что и с военной точки зрения распорядитель-служащий оставляет желать много лучшего.
— Что же вы предлагаете? Неужели опять священное право собственности, частная инициатива, свобода рыночных отношений, игра цен, спрос и предложение, гоняющиеся друг за другом, господство предпринимателя, денежный капитал как полное и единственное выражение социального «я-могу»?
— Да, да, и ещё раз да! — воскликнет противник служилого распорядительства. — До тех пор пока экономическое и военное могущество будут считаться важными факторами бытия «мы», распорядитель-собственник останется оптимальным решением проблемы.
Взглянем на дело чисто теоретически.
Кто будет больше радеть о доходности имения — владелец, надеющийся передать его детям, или управляющий, которого сегодня назначили сюда, завтра — туда, а послезавтра вообще сняли? Для кого качество и количество изделий станет кровным делом — для хозяина мастерской или для назначенного властями заведующего? Кто станет активнее искать возможностей применения капитала — банкир или государственный служащий на окладе? Можно брать наугад любую распорядительную профессию и продолжать эту цепь риторических вопросов до бесконечности.
Ясно, что распорядитель-собственник, которому закон гарантирует обширное и неприкосновенное «я-могу», будет не только энергичным деятелем, но и рьяным защитником закона, то есть и самого «мы», и будет оборонять его с оружием в руках от внешних и внутренних покушений. Ясно, что в нём будет развиваться чувство гордой независимости, уважение к свободе. Ясно, что он будет по необходимости честен в деловом отношении, ибо украсть он сможет только у себя. Ясно, что недостаток способностей и энергии в условиях конкурентной борьбы немедленно обнаружится и заставит его уступить место более способному. Даже такой пассивный вариант распорядителя, как рантье или держатель акций, сам ничего не делая, выполняет весьма важную функцию — следит, чтобы капитал в стране не тратился нерентабельно, перетекал посредством перепродажи акций от предприятий слабых, недоходных, к предприятиям более перспективным.
То, что так самоочевидно в
