одолевает боль сквозная.
Она повеселела — ожил я,
Ее улыбка — обещанье рая.
Когда вокруг пустыня вековая.
Она — мой свет. Беснуется во тьме
Завистников назойливая стая.
Она — хоть безоружна и слаба —
Но властвует, всесильных побеждая!
Перевод М. Курганцева
«С любимой я поссорился…»
С любимой я поссорился. Беда!
Когда помиримся? Скажи, когда?
Когда? Я гибну, голову теряю.
К чему нам эта глупая вражда?
Аллах! Спаси, я слабый, я безвольный,
Аллах! Люблю — она меня забыла,
Надменна, неуступчива, горда.
Аллах! Люблю — и в наше время любят
Без памяти, как в прежние года.
Аллах! Люблю! Все отдаю любимой —
И небеса, и землю — навсегда!
Перевод М. Курганцева
Джамиль ибн Абдаллах (ок. 660 — ок. 701)
«Где дней моих прекрасное начало…»
Где дней моих прекрасное начало?
Любовь Бусейны душу освещала.
Когда разлуку долгую прервем
И навсегда останемся вдвоем?
Воспоминанье кровь из сердца выпьет:
Спросила вдруг — зачем спешу в Египет?
Клялась, что если бы не чья-то злоба,
Мы не были б теперь несчастны оба.
Сдержать рыданья не хватает сил, —
Вот скорбь моя, что в сердце я носил.
Нас разделяет слез моих поток,
И дом ее становится далек.
Ей повторял, что губит страсть такая,
Она ж, насмешница: «Я это знаю».
«Верни мне разум, — он почти угас».
Опять смеется: «Только не сейчас…».
Не хочет отвечать, не слышит даже.
Любви оковы сброшу я когда же?
Но пусть за зло добром воздастся милой,
Которая мне душу истомила.
Ей говорю: «Запомни, что в веках
С тобою нас соединил Аллах.
И вечную и новую всегда.
Встают преграды, нам противореча,
И страсть твоя не приближает встречи».
Я долго жду, что ты исполнишь слово,
Проходит жизнь, а чувство так же ново.
Клеветникам за их дела в награду
Пусть поднесут убийственного яду.
Надеюсь, что для них уже готовы
Надежные и крепкие оковы.
Пусть женщины, мой скорбный слыша стон,
Подумают, что я лишь в них влюблен.
Смотрю на них, но сердцем не цвету,—
Где нет Бусейны — вижу пустоту.
Когда б я мог, измученный и хмурый,
Ночь провести в том крае Вади-ль-Кура.
Там дом ее, и там, в полях пустых,
Быть может, голос милый не затих.
Коварный рок мой путь стеснил и сузил, —
Разорванной любви свяжу ли узел?
Разлука кончится, — ведь как-то, где-то
Сближаются далекие предметы.
Быть может, к той, которой не забуду,
Направлю вновь я моего верблюда?
Найду ли путь в пустыне, в бездорожье,
Где холмики на мертвецов похожи?
Бусейна взором может упрекнуть, —
Взволнованно вдруг затрепещет грудь…
Когда идет — не смотрит и не слышит,
Лишь плащ влачит, что так искусно вышит.
Ревнивец муж, бранясь, как бесноватый,
Дорогу к ней мне преградил когда-то.
Чтоб пробудить во мне и гнев и страх,
Бусейну в смертных обвинял грехах.
Старались мы мгновенье устеречь,
Когда он наших не заметит встреч.
С путем ее соединив свой путь,
Разумнее и осторожней будь.
Свиданьем утоляется любовь,
Но лишь расстанемся — бушует вновь…
Хотят, чтоб воевал я непременно,
Но только с женщиной война священна,
Сраженья эти нас животворят,
А побежденный и велик и свят.
Я радостью печаль уравновесил, —
Лишь с женщинами счастлив я и весел.
Мне вспоминалась томительная ночь,
Когда не мог я скорби превозмочь…
Моя Бусейна с детства мне мила, —
Любовь со мной мужала и росла.
Скупой ведет всему унылый счет,
Я от Бусейны многих ждал щедрот.
Она же в ответ: «Быть щедрой ни к чему,—
Я и скупая по сердцу ему…».
Взгляните в сердце, — что я там таю?
Одну любовь бессмертную мою.
Узнай, Бусейна, молодая мать,
Что обречен тебя лишь вспоминать.
Когда же встретимся наедине,
Когда ж за все отплатишь щедро мне?
Пусть на вопрос: люблю я или нет, —
Суровый край Зу-Дама даст ответ.
Перевод Н. Стефановича
«Друзья, посетите виновницу горьких томлений…»
Друзья, посетите виновницу горьких томлений,
Чьи губы как мед и что вся — словно запах весенний.
Скажите, что я и дышать без нее не могу, —
Друзья, перед вами навеки останусь в долгу.
Зайдите к Бусейне с приветом моим на устах,
Пусть дождь животворный пошлет ей великий Аллах,
Расскажете после, — я так нетерпеньем томим, —
Взволнована будет ли этим приветом моим?
О, если любви нашей прежней волшебная связь
Еще существует, не кончилась, не прервалась
И чувство ее не остыло, судьбе не сдалось, —
Из глаз ее хлынут потоки безудержных слез.
Но если коварными, если шальными ветрами
В душе у любимой задуто священное пламя
И если сердечный союз наш врагами расколот, —
В очах ее темных суровый увидите холод.
Ужели взаимности нашей оборвана нить?
Не может Бусейна предать, обмануть, изменить.
Избавь и спаси нас от всякой разлуки, о боже,
И в мире земном, и в небесных обителях тоже.
Хочу, чтобы рядом с Бусейной меня схоронили, —
Какое блаженство лежать по соседству в могиле!
Любовью измученным, смерть, ты даруешь покой,
Так что же ты медлишь, зачем не приходишь за мной?
О трудная страсть, о потерь и напастей начало, —
Подобного мне ты, наверно, еще не встречала?
Жестокая скорбь в этом сердце царит истомленном,
Любовь не прогонишь отчаянным криком и стоном.
Все женщины тусклы, лишь образ единственный светел, —
Кто видит луну, тот бесчисленных звезд не заметил.
С Бусейной сравниться красавицам прочим невмочь,—
Есть много ночей, но одна лишь Священная ночь.
О бедное сердце, всем пламенем вечной любви,
Всей болью своею любимую благослови.
Но если к Бусейне никто не зайдет из друзей, —
Что делать я буду с любовью и мукой моей?
Рыдает, подругу свою потеряв, голубок,
Я тоже стерпеть бы покорно разлуку не смог.
И как же не плакать от скорби суровой и едкой,
Когда и голубка так жалобно плачет на ветке?
Твердят: «Околдован», — не зная, что это судьба,
Что здесь ни при чем колдовство, ни при чем ворожба.
Но, солнцем клянусь, мы сердца разделенные свяжем,
Пустыней клянусь, с фантастическим чудным миражем,
Звездою клянусь, что на небе мерцает впотьмах,
И свежестью листьев на спутанных, темных ветвях, —
Клянусь, что Бусейне я верен останусь одной,
Чей взор, как вино, — от него я навеки хмельной.
Мне вспомнилась ночь под покровом развесистой ивы,
И были глаза лучезарны, темны и красивы.
И я тосковал, и слеза, упадая из глаз,
Как жаркий огонь, как смола раскаленная, жглась.
Я эту же ночь непременно еще повторю,
И вновь, как тогда, мы багровую встретим зарю.
Звучала, как музыка, наших речей красота,
Сладчайшими были Бусейны любимой уста.
Господь даровал мне ту ночь и сиянье рассвета,
Во веки веков я ему благодарен за это.
Всю жизнь, о Бусейна, тебе подарить разреши,
И бренное тело мое, и бессмертье души.
Когда б за мгновенье той ночи святой и блаженной
Безбрежную вечность мне вдруг предложили в замену,
Я выбрал бы краткость былых незабвенных минут, —
А после пускай одинокую жизнь оборвут.
О, губы Бусейны, — в них есть чудотворная сила,
Она бы и мертвых дыханьем своим воскресила.
Когда бы другую воспел я в твореньях своих —
Мой голос мгновенно заглох бы, сорвался, затих.
Разорванной цепи мы с ней разлученные звенья, —
И это надолго, быть может, до дня Воскресенья…
Перевод Н. Стефановича
«Друг, зачем так горько укорять…»
Друг, зачем так горько укорять
Лишь за то, что к ней стремлюсь опять?’
Постучится ли к Бусейне кто-то?
В небе звезд тускнеет позолота,
Путь ночной не близок, но куда-то
Так влекут хмельные ароматы…
Ты ушла, и ты невозвратима,
На устах твое осталось имя.
Мрачен день, когда тебя не ждешь,
Он на годы долгие похож.
Если мы не встретимся и впредь, —
Если бы себя переупрямить
Отзовись на зов моей любви,
Или, если надо, умертви.
Пересудов злых, клянусь аллахом,
Сторонюсь я с суеверным страхом.
Я смиренно принял наш разрыв,
Сердце окончательно разбив.
Пусть казнят, но буду я беречь
Трепетную тайну наших встреч.
В жизни нет разлуки, а умрем —
Мы и там останемся вдвоем.
Жду тебя, — не так ли нищий ждет
Богачом обещанных щедрот?
Жду тебя томительно и долго, —
Или ты отдать не хочешь долга?
Ты теперь мне кажешься все чаще
Тучею, дождя не приносящей.
Сердце полно яда и скорбей, —
Исцели его или убей…
Перевод Н. Стефановича
«Ты утром, брат, иль в час дневной жары…»
Ты утром, брат, иль в час дневной жары
Покинул Сельмы пестрые шатры?
Поговорим немного, — может быть,
Смогу словами душу облегчить.
Когда от страсти сердцу невтерпеж,
Лишь в любящем сотрудника найдешь.
Любимая, — давно ль в последний раз
Я видел блеск ее огромных глаз?
Сказала мне: «Что знаем мы одни,
Ты от людей заботливо храни.
Когда ко мне ты устремляешь взгляд,
Глаза твои о страсти говорят.
Мой каждый взор так жадно не лови,
Чтоб не открыть другим своей любви.
Молчи всегда, чтоб сплетник и фискал,
Про чувства наши всем не рассказал.
Будь осторожным, скрытным в самом главном,
Чтоб наше тайное не стало явным.
Не надо на меня смотреть при встрече, —
Твой взор красноречивей всякой речи…
Ведь я на подозренье, вся родня
Давно уже преследует меня.
Тебе я прямо говорю об этом,
Но мы не поддадимся злым запретам.
Семью мою пугает наш союз, —
О, берегись, я за тебя страшусь.
Ты сам не знаешь, что тебе грозит,
Как много бед, напастей и обид.
А повод у врагов все тот же самый:
Ведь ты из Неджда, мы же — из Тихамы.
Не знаю, как тебе прийти сюда?
Кругом враги, опасности, беда.
Мы сблизились, вражду преодолев,
И это всех приводит в страшный гнев».
Ответил ей: «Нет поводов для страха,
Ведь гибнет тот, кто прогневил аллаха».
Но ты мрачна, и я в тоске глубокой,
Так больно мне от каждого упрека.
Я чувствую, желаешь ты упорно,
Чтоб клялся я другим в любви притворной.
Глаз не свожу с небесной высоты,
Мне кажется, что небо — это ты…
Твержу теперь другие имена,
Любовь порой, чтоб избежать беды,
Скрывается под маскою вражды.
Перевод Н. Стефановича
«Торжествуют сегодня враги веселясь…»
Торжествуют сегодня враги веселясь,
Оттого что с Бусейной разрушена связь,
Оттого что любви обрывается нить, —
Убеждают меня потерпеть, не спешить.
Быть разумным? Но этого мне не дано.
Осмотрительным? Мне угрожают давно.
Даже сами понять вы способны едва ли,
Для чего за Нубейха ее отдавали.
Друг на друга обманами нас натравив,
Вы ускорили этот недобрый разрыв.
И рыдала Бусейна, когда мы при встречах
Вспоминали о наших тревогах прошедших.
От нее оторваться не властен я разом,
Потому что она мой похитила разум.
Сколько горя обрушилось вдруг на меня!
Все друзья мои плачут, тоскует родня.
А подруги Бусейны, стройнее газелей,
Чьи жемчужные зубы, как снег, заблестели,
Заслоняют ее от палящего зноя
Покрывалом парчовым с густой бахромою.
Лишь окликнет, и сразу, шаги убыстряя,
К ней спешат, словно птиц беззаботная стая.
Собрались, откликаясь на голос знакомый,
Словно белые чайки вокруг водоема.
Хоть взглянуть на нее если б жизнь помогла,
Мимоходом, украдкой, в пути, из седла…
Мы такому не верим, мы сказкой зовем, —
Чтоб убитый скорбел об убийце своем.
Ухожу ночевать только к нищим куда-то,
Хоть семья у меня и знатна и богата.
О шатер, утаивший любви благодать, —
За тебя мою жизнь я хотел бы отдать!
Я хочу, чтобы этот волшебный шатер
Ароматную тень надо мной распростер.
В миг разлуки терпеть я старался сначала,
Но заплакал навзрыд, и Бусейна рыдала.
Чем же я виноват? Нестерпимо жесток
Незаслуженный мною напрасный упрек.
Гнет разлуки не будет смягчен и уменьшен
Ни весельем беспечным, ни ласками женщин.
Ты не щедрая, нет, — невозможным дразня,
Только скупостью ты покорила меня.
Но напасти меня не сразят, не убьют,
Терпелив и вынослив я, словно верблюд.
На путях, что храбрейшим доступны едва ли,
Я оставил следы, отпечатки сандалий…
Перевод Н. Стефановича
«Хочу преодолеть страстей моих ознобы…»
Хочу преодолеть страстей моих ознобы,
Чтоб сердце наконец и отдохнуть могло бы.
Находит любящий исход страстям своим,
И лишь моей любви огонь
