мифологизированы, и не требуется много усилий, чтобы включить конкретный факт в такую линию. В православном фундаментализме первостепенное значение играет апокалиптическая и демонологическая мифология, хотя есть и историческая, связанная, к примеру, с идеями сионистского заговора или миссии России. Мифологизируется, а не изучается святоотеческое наследие и Писание.
В фундаментализме легко обнаружить иррациональную и антиинтеллектуальную установки, заведомо исключающие возможность рефлексии оснований. В этом, собственно, суть фундаментализма – основания веры остаются непостижимыми для разума. Точно так же как протестантский фундаментализм возникает вместе с появлением богословской критики Писания, православный возникает вместе с либеральным богословием (8). Богословски он способен развиваться только экстенсивно, а не интенсивно. В скрупулезном отыскивании нарушений канонов он подобен позитивизму (9). Поэтому фундаментализм бесплоден в богословии и апологетике, зато очень легко мобилизуем для миссии, для “защиты веры”. Живя в сакрализованном мире, он, тем не менее, не мистичен и не созерцателен. Фундаменталист хочет быть не более чем “солдатом Церкви”. Он живёт чувством долга и настроен на действие (10).
В иррациональном мифолого-метафизическом мышлении, в отсутствии самокритики и творческого подхода можно разглядеть очень серьёзное явление – дисфункцию современной культуры и проявление её ориентированных на статику архаических форм. Европейская культура Нового времени и Просвещения развивается из идеи рефлексии и критики оснований, демифологизации и секуляризации картины мира, сомнения, (само)иронии и смеха, освобождающих человека от пут мифа и статики. Такое развитие в значительной мере свойственно христианской культуре вообще: вера подразумевает личную связь с Богом и постоянное прояснение своего личного отношения, обогащающего само- и богопознание. В этом заключён феномен истории: человек, рефлектируя и меняя мнение о себе, изменяется сам. Меняя свой образ, он в какой-то мере развивает посредством богословия и свой образ Бога.
Мы увидим иное, если обратимся к архаическому языческому мышлению. Механизмы самокритики здесь жёстко табуизированы. Место веры замещает культ, который погружает человека во власть мифа и ритуала, опосредуя и подменяя ими возможности личной связи с божеством. Сомнения в боге не возникает, но не возникает и богопознания. Образ бога не меняется, но не меняется и образ человека. Нет истории, развития, нет, по большому счёту, и процесса познания. Факты накапливаются, связываются с первоначалами и ценностями, но они не меняют и не влияют на углубление познания самих первоначал. Не совершается “культурных революций” (по аналогии с “научными революциями” Т. Куна), цивилизационных переходов. Если бы замкнутое в себе архаическое мышление оставалось господствующим, то такие повороты человеческой истории как возникновение христианства, других мировых религий, были бы невозможны.
Представим, что замкнутый архаический мир сталкивается с иным, более развитым мировоззрением. Неподготовленный к рефлексии культурный мир разрушается как карточный домик: многочисленные факты не могут быть объяснены из собственных оснований. Если же удаётся овладеть этими фактами, усваивая основания чужой культуры, свои становятся лишними. На место архаического мира приходит архаический хаос. Примером такого болезненного переходного состояния служит сегодня ситуация в странах третьего мира. Но и в более развитых культурах происходит то же самое. Только конфликт на этот раз возникает между субкультурами, слишком ушедшими “вперёд” и чересчур “отставшими”. В нормальном случае культура усиленно работает над опосредованием этих конфликтов, но нередко она не выдерживает перегрузки. Как целая культура может сорваться в бездну тоталитаризма и диктатуры, так и субкультура – зайти в тупик фундаментализма.
Если фундаменталистская субкультура отказывается от работы по налаживанию диалога и переходит к воинствующему охранительству традиционных оснований культуры, она добровольно выключает себя из течения жизни, живой культуры и маргинализируется. При этом психологически-нравственные перегрузки многократно увеличиваются, так как она защищает ценности, которые уже несвойственны для общества. Она не может на это общество опереться. В таких условиях для фундаменталистов возникает угроза психологического кризиса и искажения психической структуры личности. Анализируя феномен фундаментализма с точки зрения присущей ему психологической установки, Функе отмечает, что этот тип психики совмещает в себе шизоидную и навязчивую структуры (zwangshafte Persoenlichkeit) личности [Funke 1991: 84-85]. Шизоид не доверяет миру, сконцентрирован на себе и автономен, чужд саморефлексии и самокритики, но жаждет уверенности и безопасности, склонен к созданию “козлов отпущения”. Навязчивая личность, напротив, боится самостоятельности, она стремится освободиться от своих желаний и потребностей, пытается полностью приспособиться и встроиться в систему внешних ценностей, установлений и авторитетов. В обоих случаях происходит раскол полярной структуры личности, которая предполагает баланс “я” и “не-я”, безопасности и автономии. В индивидуальном развитии фундаменталиста не происходит полноценного возрастного перехода от этапа безопасности, коренящейся в инфантильном чувстве единства ребенка с матерью, к этапу безопасности, опирающейся на чувство собственной автономии. Ощущение угрозы своей безопасности, окружённости врагами порождает агрессию. “В фундаментализме становится зримой вершина айсберга “тоска по безопасности”… В эпоху аффективной и когнитивной неопределённости, связанной с большой культурной ломкой, поощряется активизация архаических форм безопасности – в ущерб равновесной балансировке полюсов… В своей сути фундаменталистские теории нацеливаются на провозглашение некой конечной великой гармонии, в которой культура и природа, субъект и объект, человек и творение связаны неким всеобъемлющим единством. Не надежда на собственное развитие и возможности, а вера во встроенность во взаимосвязанный, беспроблемный космос помогают …компенсировать потерю доверия в будущее” [Funke 1991: 87-88]. Приспособливаясь к этой психологической аномалии, фундаменталистская община становится притягательным центром для психически неустойчивых индивидов, которые видят здесь возможность собственной адаптации и находят множество “единомышленников”.
Разумеется, фундаментализм ни в коем случае не сводим к “медицинской” проблеме. Однако на основании культурно-психологической реакции можно развить рассмотренные логически-метафизические предпосылки. Даже простое перечисление групп, составляющих социальную основу фундаментализма, обнаруживает их маргинальный характер: “бабушки” – маргиналы по возрасту, “богословы” – маргиналы по отношению к секулярно оформленным каналам передачи знания в обществе (наука и масс-медиа), “монахи” – добровольные анахореты, “духовенство” – маргиналы “профессионального мира”. Маргиналами по определению предстают и “неофиты”. Да и в целом наше общество, пережившее радикальный слом социальной и ценностной систем, можно назвать маргинальным. В таких условиях “маргинальная” идеология имеет большие шансы на успех.
После краткого рассмотрения содержания отдельных социокультурных процессов, содействующих возникновению фундаментализма, встаёт вопрос: каким образом духовный вызов, порождающий фундаментализм, переводится на язык этих маргинальных, потрясённых конфликтом между традицией и модерном, погруженных в гностически-манихейскую метафизику социальных групп? В отличие от “духовной”, здесь заложена “практическая” программа православного фундаментализма.
Теоцентризм – метафизика антиплюрализма. Перенесение идеи теоцентризма в сферу культурного строительства делегитимирует автономность культурных областей. Культурная деятельность, которая по своей сути не является прямым или опосредованным служением Богу, лишается права на существование. Человек становится греховным существом par excellence: нелегитимна любая его деятельность на собственное благо. Отвергается вся социально-культурная структура и культурное развитие современного общества.
Благочестие – ритуальность. Формы православного благочестия должны оставаться неизменными, даже если бы их уже никто не понимал и не исповедовал. Разрушители благочестия и традиции – самые опасные внутренние враги Церкви. Святое православие не должно зависеть от людей, которые могут быть неверными и грешными.
Верность Преданию – традиционализм. Императивы и указания для культурного строительства, имеющего “аутентичный” православный характер, могут быть найдены только в Писании и традиции. Граница между священным Преданием и культурно-исторической традицией снимается. Всё в истории, что отклоняется от традиции, – а это и есть современность – становится нелегитимным. Смысл культурной деятельности – в препятствовании продвижению по пути модерна.
Верность Писанию – отрицание науки и богословия. Священное Писание и изречения отцов Церкви – источник, в котором уже сформулированы все необходимые принципы культурного строительства. Остаётся, ориентируясь на указания традиции, их вычленить и организовать в программу конкретной деятельности: православного государства, православной экономики, православной культуры. Такая программа должна быть противопоставлена как секулярным текстам – науке и прочим формам культуры, так и в особенности извращению православного наследия – современному (либеральному) богословию.
Морализм – агрессивность и отвержение культуры. Выход общества из кризиса совершается через моральное возрождение и ограничивается этим. Поруганная нравственность может быть восстановлена путем борьбы с развращающей современной (либеральной) идеологией “свободы” и вседозволенности. Прокляты должны быть и все инструменты разврата – от телевизоров до компьютеров, и их источник – бездуховный мир индивидуализма и чистогана, т. е. модерн.
Различение добра и зла – чёрно-белый образ мира. Всё, что не является добром, есть зло. Всё, что не с Богом и с Церковью, покоряется дьяволу. Всё, что не служит божественному порядку, обречено на небытие. Христианское отношение к этому – борьба до полного уничтожения.
Христианское государство – монархический тоталитаризм. Все современные политические формы – демократия, правовое государство, рыночная экономика, гражданское общество – разрушают идею православного государства и являются изобретением “лукавого”, главным образом для того, чтобы разрушить Россию. Орудием здесь служит агрессивный Запад во главе с США. Государственное единство России под властью самодержца, покоряющегося только нравственному закону и изгоняющего разврат и беспредел, – подлинно нравственное и истинное политическое устройство. Только в таких условиях реально полное устранение “либеральной смуты” и спасение России.
Патриотизм – расизм и национализм. Орудие сатаны и враг России известны – это еврейский народ, распявший Спасителя. Его тайная работа по тотальному покорению мира с помощью мирового масонства почти завершена – вся финансовая и политическая власть сосредоточена в одних руках. Последний пункт данной программы – окончательное разрушение России и уничтожение православия. Борьба ведётся руками русофобов-либералов, которые с помощью перестройки и реформ полностью ограбили русский народ и превратили его в нищих рабов. Подлинный патриотизм заключается в восстановлении имперского могущества России и в борьбе с русофобами – интеллигенцией и большинством политической элиты.
Если в этой программе “исполнения”, которая может быть обозначена как программа-максимум по отношению к “духовной” программе-минимум, и опущено множество деталей, то не упущено главное – лейтмотив борьбы, священный “газават”. Каждое “духовное” задание очерчивает линию фронта и позволяет распознать образ “врага”. Если “духовная” программа представляет собой радикализацию требования христианизации культуры, то в программе “практической” реализации этих требований “внезапно” оказываются отвергнутыми сами основные принципы христианства: задача служения Церкви в миру, её космичность и интернациональность, культурное строительство, любовь, свобода личности, богословие. Вместо этого освящаются тоталитаризм, расизм, империализм. Ненависть, невзирая на всепроникающий морализм, становится чем-то вроде “духовного ока”. Человек как существо полностью греховное проклинается, зато традиция, которую этот человек создавал, – освящается. Так подводятся нравственное и богословское основания для освобождения стихии архаики, олицетворением торжества которой является еврейский погром – “архетип” фундаментализма.
Две морали
Было бы прегрешением против истины и православного христианства считать, что фундаментализм и присущая ему культурная агрессия рождаются из того духовного зова, который составляет существо православия и в главном направлен против любой агрессии. Скорее этот зов был услышан, подхвачен, но одновременно извращён и операционализирован фундаментализмом. На духовный вызов может быть и иной ответ, претворяющий христианскую весть в весть любви, освобождения личности
