рассеянно)
Я говорю, что труд
Есть миг восторга, превращенный в годы.
ГЕНРИЕТТА
Зачем ты едешь?
СЕН-ЖЮСТ
ГЕНРИЕТТА
Когда вернешься?
СЕН-ЖЮСТ
К пуску грязной крови.
ГЕНРИЕТТА
Мне непонятно.
СЕН-ЖЮСТ
Не во все часы
В Париже рукоплещут липы грому,
И гневаются тучи, и, прозрев,
Моргает небо молньями и ливнем.
Здесь не всегда гроза. Здесь тишь и сон.
Здесь ты не всякий час со мной.
ГЕНРИЕТТА (удивленно)
Не всякий?
А там?
СЕН-ЖЮСТ
А там во все часы атаки.
ГЕНРИЕТТА
Нотам ведь нет…
СЕН-ЖЮСТ
Тебя?
ГЕНРИЕТТА
Меня.
СЕН-ЖЮСТ
Но там,
Там, дай сказать: но там ты — постоянно.
Дай мне сказать. Моя ли или нет
И равная в любви или слабее,
Но это ты, и пахнут города
И воздух битв — тобой, и он доступен
Моей душе, и никому не встать
Между тобою в облаке и грудью
Расширенной моей, между моим
Волненьем по бессоннице и небом.
Посредственности и Сен-Жюст Георгий,
А здесь дракон грознее во сто крат,
Но здесь Георгий во сто крат слабее.
ГЕНРИЕТТА
Кто там прорвет нарыв тебе?
СЕН-ЖЮСТ
Мой долг.
Живой напор души моих приказов.
Я так привык сгорать и оставлять
На людях след моих самосожжений!
Я полюбил, как голубой глинтвейн,
Бездымный пламень опоенных силой
Зажженных нервов, погруженных в мысль
Концом свободным, как светильня в масло.
Покою нет и ночью. Ты лежишь
Одетый.
ГЕНРИЕТТА
Как покойник!
СЕН-ЖЮСТ
Нет покоя
И ночью. Нет ночей. Затем, что дни
Тусклее настоящих и тоскливей,
Как будто солнце дышит на стекло
И пальцами часы по нем выводит,
Шатаясь от жары. Затем, что день
Больнее дня и ночь волшебней ночи.
Пылится зной по жнивьям. Зыбь лучей
Натянута, как кожа барабанов
Идущих мимо войск
ГЕНРИЕТТА
Как это близко мне! Как мне сродни
Все эти мысли. Верно, верно, верно.
И все ж я сплю; и все ж я ем и пью,
И все же я в уме и в здравых чувствах,
И белою не видится мне ночь,
И солнце мне не кажется лиловым.
СЕН-ЖЮСТ
Как спать, когда родится новый мир,
И дум твоих безмолвие бушует,
То говорят народы меж собой
И в голову твою, как в мяч, играют,
Как спать, когда безмолвье дум твоих
Бросает в трепет тишь, бурьян и звезды
И птицам не дает уснуть. Всю ночь
Стоит с зари бессонный гомон чащи.
И ночи нет. Неубранный стоит
Забытый день, и стынет и не сходит
Единый, вечный, долгий, долгий день.
2
Из ночной сцены с 9 на 10 термидора 1794 г.
Внутренность парижской ратуши. За сценой признаки приго-
товлений к осаде, грохот стягиваемых орудий, шум и т. п.
Коффингаль прочел декрет Конвента, прибавив к объявленным
вне закона и публику в ложах. Зал ратуши мгновенно пустеет.
Хаотическая гулкость безлюдья. Признаки рассвета на капите-
лях колонн. Остальное — погружено во мрак. Широкий канце-
лярский стол посреди изразцовой площадки. На столе — свеча.
Анрио лежит на одной из лавок вестибюля. Коффингаль, Леба,
Кутон, Огюстен Робеспьер и др. в глубине сцены, расхаживают,
говорят промеж себя, подходят к Анрио. Этих в продолжение
начальной сцены не слышно. Авансцена. У стола со свечой:
СЕН-ЖЮСТ и МАКСИМИЛИАН РОБЕСПЬЕР.
Сен-Жюст расхаживает. Робеспьер сидит за столом, оба молчат.
Тревога и одуренье.
РОБЕСПЬЕР
Оставь. Прошу тебя. Мелькнула мысль.
Оставь шагать.
СЕН-ЖЮСТ
А! Я тебе мешаю?
Долгое молчанье.
РОБЕСПЬЕР
Ты здесь, Сен-Жюст? Где это было все? —
Бастилия, Версаль, октябрь и август?
Сен-Жюст останавливается, смотрит с удивленьем на Робеспьера.
Они идут?
СЕН-ЖЮСТ
Не слышу.
РОБЕСПЬЕР
Перестань.
Ведь я просил тебя. — Мне надо вспомнить. —
Не знаешь: Огюстен предупредил
Дюпле?
СЕН-ЖЮСТ
Не знаю.
РОБЕСПЬЕР
Ты не знаешь.
Не задавай вопросов. Не могу
Собраться с мыслью. — Сколько било? — Тише.
Есть план. — Зачем ты здесь? — Иди, ступай!
Я чувствую тебя, как близость мыши,
И забываю думать. — Может быть,
Еще не поздно. — Впрочем, оставайся.
Сейчас. Найду. — Осеклось! — Да. Сейчас.
Не уходи. — Ты нужен мне! О дьявол!
Но это ж пытка! У кого спросить,
О чем я думал только? — Как припомнить!
Молчанье. Сен-Жюст расхаживает.
Они услышат. Тише. Дай платок.
СЕН-ЖЮСТ
РОБЕСПЬЕР
Ну да. Ты нужен мне. О дьявол!
Иди, ступай! Погибли! Не могу!
Ни мысли — вихрь. — Я разучился мыслить!
(Хрипло, хлопнув себя полбу.)
Дальнейшие слова относятся к голове Робеспьера.
В последний миг, — о дура! Ведь кого,
Себя спасать; — кобылою уперлась!
Творила чудеса! Достань вина.
Зови девиц! — Насмешка! «Неподкупный»
Своей святою предан головой
И с головой убийцам ею выдан!
Я посвящал ей все, что посвятить
Иной спешил часам и мигам страсти.
Дантон не понимал меня. Простак,
Ему не снилось даже, что на свете
Есть разума твердыни, есть дела
Рассудка, есть понятий баррикады,
И мятежи мечтаний, и восторг
Возвышенных восстаний чистой мысли.
Он был преступен, скажем; суть не в том.
Но не тебе ль, не в честь твою ли в жертву
Я именно его принес. Тебе.
Ты, только ты была моим Ваалом.
СЕН-ЖЮСТ
В чем дело, Робеспьер?
РОБЕСПЬЕР
Я возмущен
Растерянностью этой подлой твари!
Пытался. Не могу. Холодный пот,
Сухой туман — вот вся ее работа.
Пересыхает в горле. Пустота,
И лом в кости, и ни единой мысли.
Нет, мысли есть, но как мне передать
Их мелкую, крысиную побежку!
Вот будто мысль. — Погнался. — Нет. Опять
Вот будто. — Нет. Вот будто. Хлопнул. — Пусто!
Имей вторую я! И головы
Распутной не сносить бы Робеспьеру!
СЕН-ЖЮСТ
Оставь терзать себя. Пускай ее
Распутничает. Пусть ее блуждает
В последний раз.
РОБЕСПЬЕР
Нет, в первый! Отчего
И негодую я. Нашла минуту!
Нашла когда! Довольно. Остается
Проклясть ее и сдаться. Я сдаюсь.
СЕН-ЖЮСТ
Пускай ее блуждает. Ты спросил,
Где это было все: октябрь и август,
Второе июня.
РОБЕСПЬЕР (вперебой, о своем)
Вспомнил!
СЕН-ЖЮСТ
Брось. И я
Об этом думал.
РОБЕСПЬЕР (свое)
Вспомнил. На мгновенье!
Минуту!
СЕН-ЖЮСТ
Брось. Не стоит. Между тем
Я тоже думал. Как могло случиться.
РОБЕСПЬЕР (желчно)
Ведь я прошу! — За этим преньем слов…
Ну так и есть.
Пауза, в течение которой Коффингаль, Леба и другие уходят,
и задний план пустеет, исключая Анрио, который спит и не в счет.
(Хрипло, в отчаяньи.)
Когда б не ты. — Довольно
Я слушаю. Ну что ж ты? — Продолжай,
Пропало всё. Ведь я сказал, что сдался.
Ну — добивай. Прости. Я сам не свой.
СЕН-ЖЮСТ
А это так естественно. Ты с мышью
Сравнил меня и с крысой — мысль твою.
Да, это так. Да, мечутся как крысы
В горящем доме — мысли. Да, они
Одарены чутьем и пред пожаром
Приподымают морды, и кишит
Не мозг — не он один, но царства мира,
Охваченные мозгом — беготней
Подкуренных душком ужасной смерти
Зверьков проворных: мерзких, мерзких дум.
Не мы одни, нет, все прошли чрез это
Ужасное познанье, и у всех
Был предпоследний час и день последний,
Но побеждали многие содом
Наглеющих подполий и всходили
С улыбкою на плаху. И была
История республики собраньем
Предсмертных дней. Быть может, никого
Не посетила не предупредивши
И не была естественною смерть.
РОБЕСПЬЕР (рассеянно)
Где Огюстен?
СЕН-ЖЮСТ
С Кутоном.
РОБЕСПЬЕР
Где?
СЕН-ЖЮСТ
С Кутоном.
РОБЕСПЬЕР
Но это не ответ. А где Кутон?
СЕН-ЖЮСТ
Пошли наверх. Все в верхнем зале. Слушай.
Во Франции не стали говорить:
«Не знаю, что сулит мне день грядущий»,
Не стало тайн. Но каждый, проходя
По площади — музею явных таинств,
По выставке кончин, мог лицезреть
Свою судьбу в бездействии и в деле.
РОБЕСПЬЕР
Ты каешься?
СЕН-ЖЮСТ
Далек от мысли. Нет.
Но летопись республики есть повесть
Величия предсмертных дней. Сама
Страна как бы вела дневник загробный,
И не чередование ночей
С восходами бросало пестрый отблеск
На Францию; но оборот миров,
Закат вселенной, черный запад смерти
Стерег ее и нас подстерегал…
Июнь—июль 1917
Как облаками облагать
Начнет сады — окно во влаге,
И голос кромку башлыка,
Обдавший паром — взят за обе
Щеки, и вкусны облака,
Как снег, твердеющий на нёбе.
Великолепье — объеденье
Снега засахарит вконец.
<1917-1923>
Где синий свет, свой зимний воск,
Земля разбрызгала, — как ярко
Декабрь воссоздает Нивоз
В мерцаньи синего огарка.
<1917-1923>
…Мутится мозг. Вот так? В палате?
В отсутствие сестер?
Ложились спать, снимали платье.
Курок упал и стер?
Кем были созданы матросы,
Кем город в пол-окна,
Кем ночь творцов; кем ночь отбросов,
Кем дух, кем имена?
Один ли Ты, с одною страстью,
Бессмертный, крепкий дух,
Надмирный, принимал участье
В творенье двух и двух?
Сарказм на Маркса. О, тупицы!
Явитесь в чем своем.
Блесните! Дайте нам упиться!
Чем? Кровью? — Мы не пьем.
Так вас не жизнь парить просила?
Не жизнь к верхам звала?
Пред срывом пухнут кровью жилы
В усильях лжи и зла.
Два этих — пара синих блузок.
Ничто. Кровоподтек.
Но если тем не «мир стал узок»,
Как было хорошо дышать тобою в марте
И слышать на дворе, со снегом и хвоей
На солнце, поутру, вне лиц, имен и партий
Ломающее лед дыхание твое!
Казалось, облака несут, плывя на запад,
Народам со дворов, со снегом и хвоей
Журчащий, как ручьи, как солнце, сонный
Все здешнее, всю грусть, все русское твое.
И теплая капель, буравя спозаранку
Песок у желобов, грачи, и звон тепла
Гремели о тебе, о том, что, иностранка,
Ты по сердцу себе приют у нас нашла.
Что эта изо всех великих революций
Светлейшая, не станет крови лить, что ей
И Кремль люб, и то, что чай тут пьют
из блюдца.
Как было хорошо дышать красой твоей!
Казалось, ночь свята, как копоть в катакомбах,
В глубокой тишине последних дней поста
Был слышен дерн и дром, но не был слышен
И грудью всей дышал Социализм Христа.
Смеркалось тут… Меж тем свинец к вагонным
дверцам
(Сиял апрельский день) — вдали, в чужих
краях
Навешивался вспех ганноверцем, ландверцем,
Дышал локомотив. День пел, пчелой роясь.
А здесь стояла тишь, как в сердце катакомбы,
Был слышен бой сердец. И в этой тишине
Почудилось: вдали курьерский несся, пломбы
Тряслись, и взвод курков мерещился стране.
Он, — «С Богом, — кинул, сев; и стал
горланить, — к черту! —
Отчизну увидав: — черт с ней, чего глядеть!
Мы у себя, эй жги, здесь Русь, да будет стерта!
Еще не всё сплылось; лей рельсы из людей!
Лети на всех парах! Дыми, дави и мимо!
Покуда целы мы, покуда держит ось.
Здесь не чужбина нам, дави, здесь край
Здесь так знакомо все, дави, стесненья брось!»
Теперь ты — бунт. Теперь ты — топки
полыханье
И чад в котельной, где на головы котлов
Пред взрывом плещет ад Балтийскою лоханью
Людскую кровь, мозги и пьяный флотский
блёв.
<1918>
Боже, Ты создал быстрой касатку,
Жжется зарей, щебечет, летит,
Низясь, зачем Ты вдунул десятку
Чем утолю? Как заставлю зардеться
В это ужасное утро — То?
Стал забываться за красным желтый
Твой луговой, вдохновенный рассвет.
Где Ты? На чьи небеса перешел Ты?
Здесь, над русскими, здесь Тебя нет.
В расчете на благородство
Итога
Вольготничай и юродствуй —
И только.
Мы сдержанны, мы одержимы:
Вкусили
Тягот неземного зажима
По силе.
Пришли и уйдем с переклички
Столетий:
«Такое-то сердце». — «В начале».
— «Отметим».
<1919>
ЛЮБОВЬ ФАУСТА
Все фонари, всех лавок скарлатина,
Всех кленов коленкор
С недавних пор
Одно окно стянули паутиной.
Клеенки всех столовых. Весь масштаб
Шкапов и гипсов мысли. Все казармы.
С недавних пор
KVioiette deParme1.
1 Пармской фиалке (фр.).
226
Весь душный деготь магий. Доктора
И доги. Все гремучие загрузки
Рожков, кружащих полночь — со вчера
К несчастной блузке.
Зола всех июлей, зелень всех калений,
Олифа лбов; сползающий компресс
Небес лечебных. Все, что о Галене
Гортанно и арабски клегчет бес
И шепчет гений.
Все масло всех портретов; все береты,
Все жженой пробкой, чертом, от руки,
Чулком в известку втертые
Поэты.
И чудаки.
С недавних пор.
<1919>
Ты справлена в славу, осыпана хвоей,
Закапана воском и шарком
Паркетов и фрейлин, тупею в упое
От запаха краски подарков.
Со дней переплетов под лампой о крысах,
Орехах, балах, колымагах
Не выдохся спирт колеров и не высох
Туман клеевой на бумагах.
И Фаустов кафтан, и атласность корсажа
Шелков Маргаритина лифа —
Что влаге младенческих глаз — Битепажа
Пахучая сказкой олифа.
ГОЛОС ДУШИ
Все в шкафу раскинь,
И все теплое
Собери, — в куски
Рвут вопли его.
Прочь, не трать труда,
Держишь — вытащу,
Разорвешь — беда ль:
Станет ниток сшить.
Мне ли прок в тесьме,
Мне ли в платьице.
Человек, ты смел?
Так поплатишься!
Поражу глаза
Дикой мыслью я —
Это я сказал!
Нет, мои слова.
Головой твоей
Ваших выше я,
Не бывавшая
И не бывшая.
<1920>
СТИХОТВОРЕНЬЕ
Стихотворенье? — Малыши!
Известны
