ль вам его оттенки,
Когда во всех концах души
Не спят его корреспондентки?
И пишут вам: «Среда. Кивач.
Встаю, разбуженная гулом,
И хлопает холстиной стула.
Как глаз усталых ни таращь,
Террасу оглушает гомон,
Как лапой, грохотом проломан.
И где-то выпав из корыт,
Катясь с лопаты на лопату,
Холодным потом водопада».
<1921>
1
Во сне ты бредила, жена,
И если сон твой впрямь был страшен,
То он был там, где, шпатом пашен
Стуча, шагает тишина.
То ты за тридцать царств отсель,
Где Дантов ад стал обитаем,
Где царство мертвых стало краем,
Стонала, раскидав постель.
2
Страшись меня как крыжака,
Держись как чумного монгола,
Я ночью краем пиджака
Касался этих строк про голод.
Я утром платья не сменил,
Карболкой не сплеснул глаголов,
Я в дверь не вышвырнул чернил,
Которыми писал про голод.
Что этим мукам нет имен,
Но я искал их, и клеймен
Позором этого старанья.
1922
* * *
Записки завсегдатая
Трех четвертей четвертого,
Когда не к людям — к статуям
Рассвет сады повертывает,
Когда ко всякой всячине
Пути — куда туманнее,
Чем к сердцу лип, охваченных
Росою и вниманием.
На памяти недавнего
Рассвета свеж тот миг,
Когда с зарей я сравнивал
Бессилье наших книг.
Когда, живей запомнившись,
Меня всех рифм беспомощность
Взяла в свое щемло.
Но странно, теми ж щёмлами
Был сжат до синяков
Сон яблони,надломленной
Ярмом особняков.
1922
МАЯКОВСКОМУ
Вы заняты нашим балансом,
Трагедией ВСНХ,
Вы, певший Летучим голландцем
Над краем любого стиха.
Холщовая буря палаток
Раздулась гудящей Двиной
Движений, когда вы, крылатый,
И вы с прописями о нефти?
Теряясь и оторопев,
Я думаю о терапевте,
Я знаю, ваш путь неподделен,
Но как вас могло занести
Под своды таких богаделен
На искреннем вашем пути?
1922
GLEISDREIECK
Надежде Александровне Залшупиной
Чем в жизни пробавляется чудак,
Что каждый день за небольшую плату
Сдает над ревом пропасти чердак
Из Потсдама спешащему закату?
Он выставляет розу с резедой
В клубящуюся на версты корзину,
Где семафоры спорят красотой
Со снежной далью, пахнущей бензином.
В руках у крыш, у труб, у недотрог
Не сумерки, — карандаши для грима.
Туда из мрака вырвавшись, метро
Комком гримас летит на крыльях дыма.
30 января 1923
Берлин
МОРСКОЙ штиль
Палящим полднем вне времен
В одной из лучших экономии
Я вижу движущийся сон, —
Историю в сплошной истоме.
Прохладой заряжен револьвер
Селитрой своды отдают
Гостям при входе в полдень с воли.
В окно ж из комнат в этом доме
Не видно ни с каких сторон
Следов знакомой жизни, кроме
Воды и неба вне времен.
Хватясь искомого приволья,
Я рвусь из низких комнат вон.
Напрасно! За лиловый фольварк,
Под слуховые окна служб
Верст на сто в черное безмолвье
Уходит белой лентой глушь.
Верст на сто путь на запад занят
Клубничной пеной, и янтарь
Той пены за собою тянет
Глубокой ложкой вал винта.
А там, с обмылками в обнимку,
С бурлящего песками дна,
Как кверху всплывшая клубника,
Круглится цельная волна.
<1923>
А над обрывом, стих, твоя опешит
Зарвавшаяся страстность муравья,
Когда поймешь, чем море отмель крешет,
Поскальзываясь, шаркая, ревя.
Обязанность одна на урагане:
Перебивать за поворотом грусть
И сразу перехватывать дыханье,
И кажется, ее нетрудно блюсть.
Беги же вниз, как этот спуск ни скользок,
Где дачницыно щелкает белье,
И ты поймешь, как мало было пользы
В преследованьи рифмой форм ее.
Не осмотрясь и времени не выбрав
И поглощенный полностью собой,
Нечаянно, но с фырканьем всех фибров
Летит в объятья женщины прибой.
Где грудь, где руки брызгавшейся рыбки?
До лодок доплеснулся жидкий лед.
Прибой и землю обдал по ошибке…
Такому счастью имя — перелет.
<1923>
Ты распугал моих товарок,
Октябрь, ты страху задал им,
Не стало астр на тротуарах,
И страшно ставней мостовым.
Со снегом в кулачке, чахотка
Рукой хватается за грудь.
Ей надо, видишь ли, находку
А ты глядишь? Беги, преследуй,
Держи ее — и не добром,
Так силой — отыми браслеты,
Завещанные сентябрем.
<1923>
НАСТУПЛЕНЬЕ ЗИМЫ
Трепещет даль. Ей нет препон.
Еще оконницы крепятся.
Когда же сдернут с них кретон,
Зима заплещет без препятствий,
Зачертыхались сучья рощ,
Трепещет даль, и плещут шири.
Под всеми чертежами ночь
Подписывается в четыре.
Внизу толпится гольтепа,
При первой пробе фортепьян
Все это я тебе напомню,
Едва допущенный Шопен
Опять не сдержит обещанья
И кончит бешенством взамен
Баллады самообладанья.
<1923>
Ах, нас напрасно пернатым
Уподобляет немой!
Видишь, пристрастье к квадратам
Били часы, и мокрицы
Слушали, стыли, ползли.
Это ко благу земли.
Утром, когда ты подперла
Голову мглою дворов,
Не подоконником, — горлом
Чуял я, сколько там дров.
Где мы заимствуем внешность?
Мне же мою неутешность
Снизу внушил антрацит.
БОДРОСТЬ
В холодный ясный день, как сосвистав листву,
Ведет свою игру недобрый блеск графита,
Не слышу ног и я, и возраст свой зову
Дурной привычкой тли, в дурном кругу добытой.
В чем состязаться нам, из полутьмы гурьбой
Повышвырнутым в синь, где птиц гоняет гений,
Где горизонт орет подзорною трубой,
В чем состязаться нам, как не на дальность
зренья?
Трещит зловещий змей. Оглохший полигон
Оседланных небес не кажется оседлей,
Плывет и он, плывет, торопит небосклон,
И дали с фонарем являются немедля.
О сердце, ведь и ты летишь на них верхом,
Захлебываясь крыш затопленных обильем,
И хочется тебе поездить под стихом,
Чтоб к виденному он прибавил больше шпилем.
<1923>
1 МАЯ
О город! О сборник задач без ответов,
О ширь без решенья и шифр без ключа!
О крыши! Отварного ветра отведав,
Кыш в траву и марш, тротуар горяча!
Тем солнцем в то утро, в то первое мая
Умаяв дома до упаду с утра,
Сотрите травою до первых трамваев
Грибок трупоедских пиров и утрат.
Пусть взапуски с зябкостью запертых лавок
Бежит, в рубежах дребезжа, синева
И, бредя исчезнувшим снегом, вдобавок
Разносит над грязью без связи слова.
О том, что не быть за сословьем четвертым
Ни к пятому спуска, ни отступа вспять,
Что счастье, коль правда, что новым нетвердым
Плетням и межам меж людьми не бывать,
Что ты не отчасти и не между прочим
Сегодня с рабочим, — что всею гурьбой
Мы в боги свое человечество прочим.
То будет последний решительный бой.
1923
СТИХИ ДЛЯ ДЕТЕЙ
Листья кленов шелестели,
Летним утром из постели
Никому вставать не лень.
Бутербродов насовали,
Яблок, хлеба каравай.
Только станцию назвали,
У заставы пересели
10 Всей ватагой на другой.
В отдаленьи карусели
Забелели над рекой.
И душистой повиликой,
Выше пояса в коврах,
Все от мала до велика
За оврагом на площадке
Флаги, игры для ребят.
Деревянные лошадки
Скачут, пыли не клубят.
Черногривых, длиннохвостых
Челки, гривы и хвосты
С полу подняло на воздух,
Опускает с высоты.
С каждым кругом тише, тише,
Тише, тише, тише, стоп.
Эти вихри скрыты в крыше,
Круг из прутьев растопыря,
1 Гнется карусель от гирь.
Карусели в тягость гири,
Парусину тянет вширь.
Точно вышли из токарни,
Под пинками детворы
Кони щелкают шикарней,
Чем крокетные шары.
За машиной на полянке
Лущит семечки толпа.
На мужчине при шарманке
‘Колокольчатый колпак.
Он трясет, как дождик банный,
Побрякушек бахромой,
Колотушкой барабанной,
Ручкой, ножкою хромой.
Как пойдет колодкой дергать,
Щиколоткою греметь,
Лопается от восторга,
Со смеху трясется медь.
Он, как лошадь на пристяжке,
Изогнувшись в три дуги,
Бьет в ладоши и костяшки,
Мнется на ногу с ноги.
Тонут кони, и фестоны,
И колясок кузова.
И навстречу каруселям
Мчатся, на руки берут
Зараженные весельем
С перепутья к этим прутьям
Поворот довольно крут,
Детям радость, встретим — крутим,
Пропадут — и снова целы,
Пронесутся — снова тут,
Эти вихри скрыты в крыше,
С каждым кругом тише, тише,
Тише, тише, тише, стоп!
1925
Зверинец расположен в парке.
Протягиваем контрамарки.
Входную арку окружа,
Стоят у кассы сторожа.
Но вот ворота в форме грота.
Показываясь с поворота
Из-за известняковых груд,
Под ветром серебрится пруд.
Он пробран весь насквозь особым
Неосязаемым ознобом.
Далекое рычанье пум
Сливается в нестройный шум.
Рычанье катится по парку,
И небу делается жарко.
Но нет ни облачка в виду
В Зоологическом саду.
Как добродушные соседи,
С детьми беседуют медведи,
И плиты гулкие глушат
‘Босые пятки медвежат.
Бегом по изразцовым сходням
Спускаются в одном исподнем
Медведи белые втроем
Они ревут, плещась и моясь.
Штанов в воде не держит пояс,
Неймет косматых шаровар.
Пред тем как гадить, покосится
] И пол обнюхает лисица.
На лязг и щелканье замков
Похоже лясканье волков.
Они от алчности поджары,
Глаза полны сухого жара, —
Волчицу злит, когда трунят
Над внешностью ее щенят.
Не останавливаясь, львица
Вымеривает половицу,
За поворотом поворот,
Прикосновенье прутьев к морде
Ее гоняет, как на корде;
За ней плывет взад и вперед
Стержней железных переплет.
И той же проводки мельканье
Гоняет барса на аркане.
И тот же брусяной барьер
Приводит в бешенство пантер.
Благовоспитаннее дамы,
Подходит, приседая, лама.
Плюет в глаза и сгоряча
Дает нежданно стрекача.
Грустя глядит корабль пустыни, —
«На старших сдуру не плюют», —
Резонно думает верблюд.
Под ним, как гребни, ходят люди.
Он высится крутою грудью,
Вздымаясь лодкою гребной
‘Над человеческой волной.
Как бабьи сарафаны, ярок
Садок фазанов и цесарок.
Здесь осыпается сусаль
Здесь, в переливах жаркой сажи,
В платке из черно-синей пряжи,
Павлин, загадочный, как ночь,
Подходит и отходит прочь.
Вот он погас за голубятней,
‘Вот вышел он, и необъятней
Ночного неба темный хвост
С фонтаном падающих звезд!
Корытце прочь отодвигая,
Закусывают попугаи
И с отвращеньем чистят клюв,
Едва скорлупку колупнув.
И язычки, как кофе в зернах,
Обуглены у какаду
В Зоологическом саду.
Они с персидскою сиренью
Соперничают в опереньи.
Чем в птичнике, иным скорей
Но вот любимец краснозадый
Зоологического сада,
Безумьем тихим обуян,
Осклабившийся павиан.
То он канючит подаянья,
Как подобает обезьяне,
То утруждает кулачок
Почесываньем скул и щек,
То бегает кругом, как пудель,
То на него находит удаль,
И он, взлетев на всем скаку,
Гимнастом виснет на суку.
В лоханке с толстыми боками
Гниет рассольник с потрохами.
Нам говорят, что это — ил,
‘А в иле — нильский крокодил.
Не будь он совершенной крошкой,
Он был бы пострашней немножко.
Такой судьбе и сам не рад
Несовершеннолетний гад.
Кого-то по пути минуя,
К кому-то подходя вплотную,
Идем, встречая по стенам
Дощечки с надписью: «К слонам».
Как воз среди сенного склада,
1,0 Стоит дремучая громада.
Клыки ушли под потолок.
На блоке вьется сена клок.
Взметнувши с полу вихрь мякины,
Повертывается махина
Подошву сжал тяжелый обод,
Таскаясь с шарком по плите,
120 И пишет петли в высоте.
Не то обшарпанные уши,
Как два каретных кожуха,
Не то соломы вороха.
А сколько див еще осталось!
Мы осмотрели разве треть.
Всего зараз не осмотреть.
В последний раз в орлиный клекот
130 Вливается трамвайный рокот.
В последний раз трамвайный шум
Сливается с рычаньем пум.
1925
* * *
Не оперные поселяне,
Марина, куда мы зашли?
Общественное гулянье
С претензиями земли.
Ну как тут отдаться занятью,
Когда по различью путей,
Как лошади в Римском Сенате,
Мы дики средь этих детей!
Проходим меж тем по поляне.
Разбито с десяток эстрад.
С одних говорят пожеланья,
С других —- по желанью острят.
Послушай, стихи с того света
Им будем читать только мы,
Как авторы Вед и Заветов
И Пира во время чумы.
Но только не лезь на котурны,
Ни на паровую трубу.
Исход ли из гущи мишурной?
Ты их не напишешь в гробу.
И не издавайся под ним.
И апреля 1926
* * *
Событье на Темзе, столбом отрубей
Из гомозни претензий по вытяжной трубе!
О будущность! О бьющийся об устье вьюшки
дух!
Волнуйся сам, но не волнуй, будь сух!
Ревущая отдушина! О тяга из тяг!
Ты комкаешь кусок газетного листа,
Вбираешь и выносишь, и выплевываешь вон
На улицу, на произвол времен.
Сегодня воскресенье, и отдыхает штамп,
И не с кого списать мне дифирамб.
Кольцов помог бы втиснуть тебя в тиски анкет,
Но в праздник нет торговли в «Огоньке».
И вот, прибой бушующий, не по моей вине
Асфальтов блеск и дробь подков и гонка
облаков.
В потоке дышл и лошадей поток и бег веков,
Все мчит дыша, как кашалот, и где-то блещет
цель,
И дни
