тот притихший воздух,
Приговоренный к рослым грозам.
И что безумнее причуды
Самоубийц подвергнуть казни,
<1910>
# * *
И дышит, дышит снежной гнилью,
На снеге тихие усилья
Свечой затрепетавших створ.
<1910-1911>
В померкших коридорах корь.
Прохожих лица — зерна снега.
Занялся над кобылой пегой.
В истоках ключевого неба,
Блеснет краями кожа кэба.
<1910-1911>
ENSEIGNEMENT1
Л<ене> В<ысоцкой>
Минувшее, как призрак друга,
Прижать к груди своей хотим.
Я научу тебя тому блаженству,
Которого не заменяет ласка.
Ты ж надо мной, как можешь, верховенствуй,
Во мне печаль послушного подпаска.
Когда ненастье выбившейся прядью
Благословит твое изнеможенье,
Будь воскресающею двугорядью
Любого опочившего движенья.
1 Обучение (фр.).
285
И, пробудясь, обманутое эхо,
Втори своей пригрезившейся грусти,
Скорбь отклика разнузданнее смеха —
Она — венцом на каждом златоусте.
Покинут миг минувший — ты в отъезде,
Он ждет тебя с покорностию пёсьей,
Но будь трабантом в дней своих созвездьи,
Вернись, вращайся с их певучей осью.
Я научу тебя тому восторгу,
Что каждую утолевает жажду,
Не покидай воздвигнутого морга,
Будь вечно с тем, что там легло однажды.
<1911>
[Как читать мне! Оплыли слова.
В плошках строк разбираю едва,
Гонит мною страницу чужую]
<1911>
И сделай драму мне,
И осень вязкой поступью своей,
Походкой туч, бессонною походкой,
Походкой туч, замесит стекла мне.
<1911>
[ОБОЗНЫЙ ГОРОД]
Но город, как обоз, просмолен,
И в небе гряды сонной одури,
Над ней предплечья колоколен
Сравнялись в росте, как поводыри.
Шарманка ль, петух, или окрик татар,
Или хрипы хронических гриппов,
Но ясны клики: «Готовься, готовься»,
И ясно: земля снаряжённая — в дегте,
И ясно: пора — и не знаю вовсе,
Зачем, пред чем ты засучишь локти.
И женщина: Правда, так чисты друзья,
Как атлас в поэме Кристабель.
Вокруг арестантов сверкают края
Застуженных прорубей — сабель.
<1911>
С кем в стихе назначено свиданье?
Изгородью строк ведет тропа.
В чаще — всё то же ожиданье,
Но неслышна тайная стопа.
Землистый и пчелиный лик,
Как хищник, копит позолоту…
<1911>
* * *
Дар поступи — дар привиденья.
О шаг взбирающихся в явь!
Что покачнувшись над ступенью,
[Во мраке возникают вплавь.]
И повесил солнце на дышле —
Душу ж смерть привязала за кузов,
Когда музыка с мальчиком вышла,
Не услышали стонущих грузов.
Дико мчаться: за бургами бурги
Убегают в беспросветных путах.
Над землею — безумные жмурки,
Солнце скрыто четверкою лютых.
<1911>
Что, если Бог — сорвавшийся кистень,
А быль — изломанной души повязка,
А ты, любовь, распарывая день,
Ослабишь быль и не услышишь хряска.
Иль с отречением, ты думаешь, что крепок,
Что властен день и груб и чужд легенд.
Но ты не знаешь: тело — только слепок
Богов, или боготворимых щепок,
Или из Библии исполненный фрагмент.
И помню я, как вечера сличали
С открытым небом стан твоих одежд.
С тем небом, что откапывают греки.
О, как глумились небеса-калеки
Над тем, что я — один из тех невежд,
Что свергли плоть, что царственней печали.
[Но уж давно, и там, уже вначале,
В начале дней моих]
<1911>
И был ребенком я. Когда закат
Равнял единокровные предметы,
Пололок голени ступали в ряд
С лучами пресмыкавшегося лета.
Они, как копья рыцарей царили,
Они от мирной православной пыли
Бессмертье танца шли освобождать.
И танец, как нашитый тяжкий крест.
И мальчик шел их танцу сострадать.
10 И изумленные зрачки зори в цистерне
Клевали сумерки, слетаясь на насест.
И когда сумерки меня перегоняли,
Им нужно было посмотреть вперед,
Как станет амазонкою подросток,
Как с обреченной грудью он взойдет
На женственной готовности подмосток.
<19П>
* * *
Я грущу об утерянном зле,
О покаянной и о санной,
О закруженной вьюгой земле
И об оттепели окаянной.
И о днях, о двоящихся днях,
Об оградах, подкошенных песней,
И о том, сколько муки монах
Претерпел, чтоб ступить бестелесней.
И о том, как стоят купола
10 И охрипло пропетые кровли
С твоим кровом певучим. И мгла.
В зле двоящихся надо земель,
Где бы Богу рождаться без сроку,
По земле нераспутанный хмель
Подползает на ропот пророка.
Так страшно плыть с его душой
И с нею же терпеть крушенье,
Как страшно, будучи левшой,
Поверенного взять в лишеньи.
Напрягшись — различала снасть
Муть звезд от мути океана,
Такою же межою страсть
Как страшно — вспоминать со дна,
Со дна, где всё навеки жалко,
Там в поднебесий видна
Твоя нетонущая палка.
Но он узнал. Немая твердь
Безбрежности не знает жалоб.
И люто льющуюся смерть
Он подал ей на плитах палуб.
Над морем часто кто-то греб,
А он — в сто первый раз за сотым
Вновь пересказывал высотам.
<1910-1911>
И мимо непробудного трюмо
Снега скользят и достигают детской,
Быть может, им послушно и само
Дрожанье в елке позолоты грецкой.
Повешенных в парче своей орешни,
И как нездешний шорох этот смешан
С молчаньем ангела и звоном бус и шпор.
О, как отдастся первою гирляндой
Свечам и вальсу россыпь синих бус,
И так же глухо мальчик в шапке гранда,
Итак же глухо…
<1910-1911>
[Плоскою] грудь[ю] подростка,
Я и земля — как мы жестки
Супротив близи ночной.
Мы с перекрестком — одни,
Верь же мне, небо — ребенок,
Палевой ночи сродни
[Что ж этот выжженный тельник,
Коль не любви был клич, —
Ожил из былей и притч]
Вверивший мне двери.
Солнце встало в бруствере
Полем обожжено.
Уже небо не рушится
Целой ночью свежего сена.
<1911-1912>
Пространства туч — декабрьская руда
Обременяет скошенные зданья.
По санной грусти водит, как всегда,
Фонарь смычком из машущих мерцаний.
И как всегда, наигрывает мглу
Бессонным и юродивым тапером,
И как и ране, сумерек золу
Зима ссыпает дующим напором,
И как и ране, дождик конских морд
Накрапывает снежною решеткой,
И как всегда, <заплаканно> и кротко
В обмылках вьюги фосфор улиц стерт,
И как всегда, сошлися нараспев
Картавящие газом перекрестки,
Как раньше, тень бессонного подростка
Вдевает в стены колющий рельеф.
(Ах, как старьевщица сшивает стены тени.)
И как всегда, из-под громадных шуб
Глядят подведенные газом лица,
Рябое небо, видно, сносят птицы
И выкорчевывают древний дуб
Ветвистых благовестов, всё как всегда.
И вот ползет разрыхленно и гулко
Бессвязных туч гудящая руда,
И вот кормилицей к грудному переулку
Престольная нагнулась, как всегда.
И вдруг настал чудовищный обмен,
Когда, беззвучней уличных испарин,
Пропало небо и когда вдоль стен,
Как благовест, всползал громадный барин.
И как обычай, знает каждый зрячий:
Что сумерки без гула и отдачи
Взломают душу, словно полый зал.
Душа же — плошка с плещущим глазком,
Которую лакает ураган.
О нет! Душа — воркующий причал
С заступнической жалобой о том,
Как загнан с ним гостящий океан.
<1911-1912>
Быть полем для себя; сперва как озимь,
Неузнаваемая озимь. И сквозь сон
Услышать, как разбился скорбно оземь
Запекшихся ржаных пространств разгон.
Быть полем для себя; всё ежедневней
Идти событья душного межой
<1911-1912>
Немотно! Насильственно заперт
Дар детства — и годы прошли.
Уродам, заполнившим паперть,
Поклонимся, брат, до земли.
Поклонимся пьяным калекам,
За шуткой поднявшим ладонь,
Ведь если каким человеком,
То ими зажжен наш огонь.
Своей пестротою накожной
Сгоняют несбывшийся бред,
И видны в подачке тревожной
Следы оживающих лет.
Шесть черных и белых шесть пешек
Завяжут и нашу игру.
Поклонимся из-за насмешек
И нищему духом нутру.
<1911-1912>
И если бы любовь взяла
Со мной, со мною долю были,
У дребезжащего стекла
Мои б черты с тобой застыли.
Играй же мною, утро крыш,
Играйте, боги изголовья,
Как шевелящийся камыш,
Заглохший город над любовью.
И для кого фитиль потух,
Рассветным небом запыленный,
О пустырях своих петух
Закличет, далью опыленный.
<1912>
* * *
Бесцветный дождь… как гибнущий патриций,
Чье сердце смерклось в дар повествований…
Да солнце… песнью капель без названья
И плачем плит заплачено сторицей.
Ах, дождь и солнце… странные собратья!
Один на месте, а другой без места…
Один с землею в пылкости объятья,
А где другого спетая невеста?
И дождь стоит, и думает без шапки,
С грустящей степью, степью за плечами.
А солнце ставит дни, как ставят бабки,
Чтобы сбивать их грязными лучами.
1912
* * *
Он слышал жалобу бруска
О лезвие косы.
Он слышал… падала плюска…
И шли часы.
О нет, не шли они… Как кол
Колодезной бадьи,
Над севером слезливых сел,
Что в забытьи,
Стонало на ветру
И зыбью обмелевших звезд
Несло к утру.
Распутывали пастухи
Сырых свирелей стон,
И где-то клали петухи
1912
ЭЛЕГИЯ 3
Бывали дни: как выбитые кегли,
Ложились в снег двенадцатые дня.
Я видел, миги местничеств избегли,
Был каждый сумрак полднем вкруг меня.
И в пустырях нечаянных игралищ
Терялись вы, ваш целившийся глаз.
Теперь грядущего немой паралич
Расколыхал жестокий ваш отказ.
Прощайте. Пусть! Я посвящаюсь чуду.
Тасуйте дни, я за века зайду.
Прощайте. Пусть. Теперь начну оттуда
Святимых сроков сокрушать гряду.
1912
Там, в зеркале, они бессрочны,
Мои черты, судьбы черты,
Я доношусь из пустоты!
Вокруг — изношены судьбою,
Отправленные в города,
Тобой повитые, тобою
Разбросаны мои года…
1912
Пусть даже смешаны сердца,
Твоей границей я не стану,
И от тебя — как от крыльца
О, жутко женщиной идти!
И знает этих шествий участь
Преображенная в пути
Земли последняя певучесть.
1912
* * *
В пучинах собственного чада,
Как обращенный канделябр,
Горят и гаснут водопады
Под трепет траурных литавр.
И привиденьем Монгольфьера,
Принесшего с собой ладью,
Унес долины в ночь свою.
1912
Не * *
Кто позовет амазонку в походы,
Где меж сестер, полегших грудою,
Весть пронесется над ней, одногрудою,
Взяты, горят — грядущие годы.
<1912>
PIAZZA S. MARCO
Я лежу с моей жизнью неслышною,
С облаками, которых не смять.
Море встало и вышло, как мать,
Колыбельная чья — уже лишняя.
Потому что водою вдовиц
Приоделися рифы и россыпи.
Под его похоронною поступью.
В серый месяц, как в старые латы,
Не вмещается лай собак,
Отекают туманом телята,
С облаками. Как — он рослый?
Перевесят его весла.
1912
* * *
С годами горше и бездонней,
Но мертвеннее зыбь адажий,
Полегших у твоих ладоней.
И мы живем уже для фрески,
Заказанной на Santo Campo…
1912
За ними пять слепых застав,
Друг с другом сросшися, повисли,
Как шаг слепых на коромысле,
Что жмет вожатого сустав.
Слепцы без далей и сторон,
Как ночь трабантов над ключиц<ей>.
Не таковы ль труды бойницы
В венце созвездий и ворон.
<1912>
Reste dans ton etreinte1.
Новое. Телегр. 1913
1 Остаюсь в твоих объятьях (фр.).
29
8Я найден у истоков щек,
Я выброшен к истокам смеха.
И свеч двоящееся эхо.
О, только б на песках меня
Не подобрал никто, не отнял,
И только об отнятьи дня
Под поцелуем пела отмель.
И я — как в Риме на ремне,
Увековеченный увечьем.
Шуми и ты же вечно мне,
О плещущее ты предплечье.
1913
Не # *
Пусть над тобою, друг,
Венцы, и тучи, и безбольный,
Светающий домов испуг
Сойдутся стоном семиствольным.
<1913>
Не Не Не
Пусты объятья башенных
Раскинутых часов,
И взломленный засов.
Пусты объятья до восьми,
Осыпанные вслух
Бесснежьем прежним и людьми,
Лишившимися вьюг.
Пусты. О, все ль разлучены
И посетят снега…
И словно наугольник площадей
Смежил своей любовью ее руку,
И снаряженная отчалила любовь —
И кисть ее чрез мир переправляла.
Так на груди переправляют скрипку
За мир, где люстрою стрекочет зал
< > гибко.
<1913>
С каждым шагом хватаюсь за голову —
И у ног моих — осени олово
Не дает грохотать езде.
Ты — сереющий сумрак за астрами,
Пустынь дач в крапленом песке,
Ты взвивающимися пилястрами
Не даешь опадать тоске.
Я напутствую галкам за форточкой,
Тотчас их забыв струю,
Остановлен лазурною черточкой,
Вновь тебя в ней узнаю.
<1913>
В заскорузлые мхи перенесены.
На дорогах безвременье грабило
Прошлой ночи отъезжие сны.
И семьей постригаемых падчериц
Зачернели порывы елей,
Перебегами палевых ящериц
Были судороги полей.
О, подветренных вересков вретище!
О, просторов разнузданных ветр,
Полнокровными гребнями метящий
Побережье березовых недр.
<1913>
* * *
Грозя измереньем четвертым
И смерти предрекши погибель,
Душа шла на прибыль, на прибыль,
И сердце излилось за бортом.
Я думал об этом наплыве,
Об этом извергнутом счастьи,
Я думал о том, что счастливей
Цветы, оттесняя ненастья.
В тот день, когда венчик двугубый
Безвестному вверит влеченье,
И скажут цветные раструбы
О страсти его измещеньи.
Я чуял над собственным бредом
Всплеск тайного многолепестья,
Мой венчик незрим и неведом,
Шумел в запредельное вестью.
Прочь от стиха! И выйди убедиться,
По-прежнему ли воздан небосклон
Суровых стен блеснувшею водицей,
И всё ль, как встарь, землей он обрамлен?
Как
