Скачать:TXTPDF
Полное собрание сочинений в одиннадцати томах. Том 2. Стихотворения, 1930–1959 гг.

утра

Промозглый день теплом и ветром хмелен,

Точь-в-точь как сами лыжники вчера.

По талой каше шлепают калошки.

У поля все смешалось в голове.

И облака, как крашеные ложки,

1 Крутясь, плывут в вареной синеве.

На пятый день, при всех, Спекторский, бойко

Взглянув на Ольгу, говорит, что спектр

Разложен новогоднею попойкой

И оттого-то пляшет барометр.

И так как шутка не совсем понятна

И вкруг нее стихает болтовня,

То, путаясь, он лезет на попятный

И, покраснев, смолкает на два дня.

3

«Для бодрости ты б малость подхлестнул.

Похоже, жаркий будет день, развёдрясь».

Чихает цинк, ручьи сочат весну,

Шуруя снег, бушует левый подрез.

Струится грязь, ручьи, на все лады

Хваля весну, разворковались в голос,

И, выдирая полость из воды,

Стучит, скача по камню, правый полоз.

При въезде в переулок он на миг

Припомнит утро въезда к генеральше,

Приятно будет, показав язык

Своей норе, проехать фертом дальше.

Но что за притча! Пред его дверьми

Слезает с санок дама с чемоданом.

И эта дама — «Стой же, черт возьми!

Наташа, ты?.. Негаданно, нежданно?..

Вот радость! Здравствуй. Просто стыд и срам.

Ну, что б черкнуть? Как ехалось? Надолго?

Оставь, пустое, взволоку и сам.

Толкай смелей, она у нас заволгла.

Да, резонанс ужасный. Это в сад.

А хоть и спят? Ну что ж, давай потише.

Как не писать, писал дня три назад.

Признаться, и они не чаще пишут.

Вот мы и дома. Ставь хоть на рояль.

Чего ты смотришь?» — «Боже, сколько пыли!

Разгром! Что где! На всех вещах вуаль.

Скажи, тут, верно, год полов не мыли?»

Когда он в сумерки открыл глаза,

Не сразу он узнал свою берлогу.

Она была светлей, чем бирюза

По выкупе из долгого залога.

Но где ж сестра? Куда она ушла?

Откуда эта пара цинерарий?

Тележный гул колеблет гладь стекла,

И слышен каждый шаг на тротуаре.

Горит закат. На переплетах книг,

Как угли, тлеют переплеты окон.

К нему несут по лестнице сенник,

Внизу на кухне громыхнули блоком.

Не спите днем. Пластается в длину

Дыханье парового отопленья.

Очнувшись, вы очутитесь в плену

Гнетущей грусти и смертельной лени.

Не сдобровать забывшемуся сном

При жизни солнца, до его захода.

Хоть этот деньхотя бы этим днем

Был вешний день тринадцатого года.

Не спите днем. Как временный трактат,

Скрепит ваш сон с минувшим мировую.

Но это перемирье прекратят!

И дернуло ж вас днем на боковую.

Вас упоил огонь кирпичных стен,

Свалила пренебрегнутая прелесть

В урочный час неоцененных сцен,

Вы на огне своих ошибок грелись.

Вам дико все. Призванье, год, число.

Вы угорели. Вас качала жалость.

Вы поняли, что время бы не шло,

Когда б оно на нас не обижалось.

4

Стояло утро, летнего теплей,

И ознаменовалось первой крупной

Головомойкой в жизни тополей,

Которым сутки стукнуло невступно.

Прошедшей ночью свет увидел дерн.

Дорожки просыхали, как дерюга.

Клубясь бульварным рокотом валторн,

По ним мячом катился ветер с юга.

И той же ночью с часа за второй,

Вооружась «Громокипящим кубком»,

Последний сон проспорил брат с сестрой.

Теперь они носились по покупкам.

Хвосты у касс, расчеты и чаи

Влияли мало на Наташин норов,

И в шуме предотъездной толчеи

Не обошлось у них без разговоров.

Слова лились, внезапно становясь

Бессвязней сна. Когда ж еще вдобавок

Приказчик расстилал пред ними бязь,

Остаток связи спарывал прилавок.

От недосыпу брат молчал и кис,

Сестра ж трещала под дыханьем бриза,

Как языки опущенных маркиз

И сквозняки и лифты Мерилиза.

«Ты спрашиваешь, отчего я злюсь?

Садись удобней, дай и я подвинусь.

Вот видишь ли, ты — молод, это плюс,

А твой отрыв от поколенья —- минус

Ты вне исканий, к моему стыду.

В каком ты стане? Кстати, как неловко,

Что за отъездом я не попаду

С товарищами Паши на маевку.

Ты возразишь, что я неглубока?

По-твоему, ты мне простишь поспешность,

Я что-то вроде синего чулка,

И только всех обманывает внешность

«Оставим спор, Наташа. Я неправ?

Ты праведница? Ну и на здоровье.

Я сыт молчаньем без твоих приправ.

1 Прости, я б мог отбрить еще суровей».

Таким-то родом оба провели

Последний день, случайно не повздорив.

Он начался, как сказано, в пыли,

Попал под дождь и к ночи стал лазорев.

На Земляном Валу из-за угла

Встает цветник, живой цветник из Фета.

Что и земля, как клумба, и кругла, —

Поют судки вокзального буфета.

Бокалы. Карты кушаний и вин.

Пивные сетки. Пальмовые ветки.

Пары борща. Процессии корзин.

Свистки, звонки. Крахмальные салфетки.

Кондуктора. Ковши из серебра.

Литые бра. Людских роев метанье.

И гулкие удары в буфера

Тарелками со щавелем в сметане.

Стеклянные воздушные шары.

Наклонность сводов к лошадиным дозам.

Прибытье огнедышащей горы,

Несомой с громом потным паровозом.

Потом перрон и град шагов и фраз,

И чей-то крик: «Так, значит, завтра в Нижнем?»

И у окна: «Итак, в последний раз,

Ступай. Мы больше ничего не выжмем».

И вот, залившись тонкой фистулой,

Чугунный смерч уносится за Яузу,

И осыпает просеки золой,

И пилит лес сипеньем вестингауза.

И дочищает вырубки сплеча,

И, разлетаясь всё неизреченней,

Несет жену фабричного врача

В чехле из гари к месту назначенья.

С вокзала возвращаются с трудом,

Брезгливую улыбку пересиля.

О город, город, жалкий скопидом,

Что ты собрал на льне и керосине?

Что перенял ты от былых господ?

Большой ли капитал тобою нажит?

Бегущий к паровозу небосвод

Содержит всё, что сказано и скажут.

Ты каторгой купил себе уют

И путаешься в собственных расчетах,

А по предместьям это сознают

И в пригородах вечно ждут чего-то.

Догадки эти вовсе не кивок

В твой огород, ревнивый теоретик,

Предвестий политических тревог

Довольно мало в ожиданьях этих.

Но эти вещи в нравах слобожан,

Где кругозор свободнее гораздо,

И, городской рубеж перебежав,

Гуляет рощ зеленая зараза.

Природа ж — ненадежный элемент.

Ее вовек оседло не поселишь.

Она всем телом алчет перемен

И вся цветет из дружной жажды зрелищ.

Все это постигаешь у застав,

Где с фонарями в выкаченном чреве

За зданья задевают поезда

И рельсами беременны деревья;

Где нет мотивов и перипетий,

Но, аппетитно выпятив цилиндры,

Паровичок на стрелке кипятит

Туман лугов, как молоко с селитрой.

Все это постигаешь у застав,

Где вещи рыщут в растворенном виде.

В таком флюиде встретил их состав

И мой герой, из тьмы вокзальной выйдя.

Заря вела его на поводу

1 И, жаркой лайкой стягивая тело,

На деле подтверждала правоту

Его судьбы, сложенья и удела.

Он жмурился и чувствовал на лбу

Игру той самой замши и шагрени,

Которой небо кутало толпу

И сутолоку мостовой игреней.

Затянутый все в тот же желтый жар

Горячей кожи, надушенной амброй,

Пылил и плыл заштатный тротуар,

Раздувши ставни, парные, как жабры.

Но по садам тягучий матерьял

Преображался, породнясь с листвою,

И одухотворялся и терял

Все, что на гулкой мостовой усвоил.

Где средь травы, тайком, наедине,

Дорожку к дому огненно наохрив,

Вечерний сплав смертельно леденел,

Как будто солнце ставили на погреб.

И мрак бросался в головы колонн,

Но, крупнолистый, жесткий и тверёзый,

Пивным стеклом играл зеленый клен,

И ветер пену сбрасывал с березы.

5

Едва вагона выгнутая дверь

Захлопнулась за сестриной персоной,

Действительность, как выспавшийся зверь,

Потягиваясь, поднялась спросонок.

Она не выносила пустомель,

И только ей вернули старый навык, —

Вздохнула вслух, как дышит карамель

В крахмальной тьме колониальных лавок.

Учуяв нюхом эту москатиль,

Голодный город вышел из берлоги,

Мотнул хвостом, зевнул и раскатил

Тележный гул семи холмов отлогих.

Тоска убийств, насилий и бессудств

Ударила песком по рту фортуны

И сжала крик, теснившийся из уст

Красноречивой некогда вертуньи.

И так как ей ничто не шло в башку,

То не судьба, а первое пустое

Несчастье приготовилось к прыжку,

Запасшись склянкой с серной кислотою.

Вот тут с разбега он и налетел

На Сашку Бальца. Всей сквозной округой.

Всей тьмой. На полусон. На полутень,

На что-то вроде рока. Вроде друга.

Всей световой натугой — на портал,

Всей лайкою упругой — на деревья,

Где Бальц как перст перчаточный торчал.

А говорили, — болен и в Женеве.

И точно назло он его стерег

1 Намеренно под тем дверным навесом,

Куда Сережу ждали на урок

К отчаянному одному балбесу.

Но выяснилось — им в один подъезд,

Где наверху в придачу к прошлым тещам

У Бальца оказался новый тесть,

Одной из жен пресимпатичный отчим.

Там помещался новый Бальцев штаб.

Но у порога кончилась морока,

И, пятясь из приятелевых лап,

‘ Сергей поклялся забежать с урока.

Смешная частность. Сашка был мастак

По части записного словоблудья.

Он ждал гостей и о своих гостях

Таинственно заметил: «Будут люди».

Услыша сей внушительный посул,

Сергей представил некоторой Меккой

Эффектный дом, где каждый венский стул

Готов к пришествию сверхчеловека.

Смеясь в душе: «Приступим, — возгласил,

Входя, Сережа. — Как делишки, Миша?»

И, сдерживаясь из последних сил,

Уселся в кресло у оконной ниши.

«Не странно ли, что все еще висит,

И дуется, и сесть не может солнце

Обдумывая будущий визит,

Не вслушивался он в слова питомца.

Из окон открывался чудный вид,

Обитый темно-золотистой кожей.

Диван был тоже кожею обит.

«Какая чушь!» — подумалось Сереже.

Он не любил семьи ученика.

Их здравый смысл был тяжелей увечья,

А путь прямей и проще тупика.

Читали «Кнут», выписывали «Вече».

Кобылкины старались корчить злюк,

Но даже голосов свирепый холод

Всегда сбивался на плаксивый звук,

Как если кто задет или уколот.

Особенно заметно у самой

Страдальчества растравленная рана

Изобличалась музыкой прямой

Богатого гаремного сопрано.

Не меньшею загадкой был и он,

Невежда с правоведческим дипломом,

Холоп с апломбом и хамелеон,

Но лучших дней оплеванный обломок.

В чаду мытарств угасшая душа,

Соединял он в духе дел тогдашних

Образованье с маской ингуша

И умудрялся рассуждать, как стражник.

Но в целом мире не было людей

Забитее при всей наружной спеси

И участи забытей и лютей,

Чем в этой цитадели мракобесья.

Урчали краны порчею аорт,

Ругалась, фартук подвернув, кухарка,

И весь в рассрочку созданный комфорт

Грозил сумой и кровью сердца харкал.

По вечерам висячие часы

Анализом докучных тем касались,

И, как с цепей сорвавшиеся псы,

Клопы со стен на встречного бросались.

Урок кончался. Дом, как корифей,

Топтал деревьев ветхий муравейник

И кровли, к ночи ставшие кривей

И точно потерявшие равненье.

Сергей прощался. Что-то в нем росло,

Как у детей средь суесловья взрослых,

Как будто что-то плавно и без слов

Навстречу дому близилось на веслах.

Как будто это приближался вскрик,

С которым, позабыв о личной шкуре,

Снимают с ближних бремя их вериг,

Чтоб разбросать их по клавиатуре.

В таких мечтах: «Ты видишь, — возгласил,

Входя, Сергей, — я не обманщик, Сашка», —

И, сдерживаясь из последних сил,

Присел к столу и пододвинул чашку.

И осмотрелся. Симпатичный тесть

Отсутствовал, но жил нельзя шикарней.

Картины, бронзу — все хотелось съесть,

Все как бы в рот просилось, как в пекарне.

И вдруг в мозгу мелькнуло: «И съедят.

Не только дом, но раньше или позже

И эту ночь, и тех, что тут сидят.

Какая чушь!» — подумалось Сереже.

Но мысль осталась, завязав дуэт

С тоской, что гложет поедом поэтов,

И неизвестность, точно людоед,

Окинула глазами сцену эту.

И увидала: полукруглый стол,

Цветы и фрукты, и мужчин и женщин,

И обреченья общий ореол,

И девушку с прической а 1а Ченчи.

И абажур, что как бы клал запрет

Вовне, откуда робкий гимназистик

Смотрел, как прочь отставленный портрет,

На дружный круг живых характеристик.

На Сашку, на Сережу, — иногда

1 На старшего уверенного брата,

Который сдуру взял его сюда,

Но, вероятно, уведет обратно.

Их назвали, но как-то невдомек.

Запало что-то вроде «мох» иль «лемех».

Переспросить Сережа их не мог,

Затем что тон был взят как в близких семьях.

Он наблюдал их, трогаясь игрой

Двух крайностей, но из того же теста.

Во младшем крылся будущий герой.

старший был мятежник, то есть деспот.

6

Неделю проскучал он, книг не трогав,

Потом, торгуя что-то в зеленной,

Подумал, что томиться нет предлогов,

И повернул из лавки к Ильиной.

Он чуть не улизнул от них сначала,

Но на одном из бальцевских окон

Над пропастью сидела и молчала

По внешности — насмешница, как он.

Она была без вызова глазаста,

9 Носила траур и нельзя честней

Витала, чтобы не соврать, верст за сто.

Урвав момент, он вышел вместе с ней.

Дорогою бессонный говор веток

Был смутен и, как слух, тысячеуст.

А главное, не делалось разведок

По части пресловутых всяких чувств.

Таких вещей умели сторониться.

Предметы были громче их самих.

А по бульвару шмыгали зарницы

ЙИ подымали спящих босомыг.

И вот порой, как ветер без провесу

Взвивал

Скачать:TXTPDF

утра Промозглый день теплом и ветром хмелен, Точь-в-точь как сами лыжники вчера. По талой каше шлепают калошки. У поля все смешалось в голове. И облака, как крашеные ложки, 1 Крутясь,