ореоле,
И в медальоне — Ушаков.
Вся жизнь их — подвиг неустанный,
Их чувства — пища для сердец.
Они не промелькнули мимо,
Не потерялись вдалеке,
Их след лежит неизгладимо
На времени и моряке.
О глубине их отпечатка
Нам повествует их стезя
И плещет море каждой складкой,
Какой-то родственною жилкой
В строеньи звезд и парусов,
И ветром, дующим с затылка,
И пылкостью его без слов.
Звериной грацией движений
Одушевленных кораблей,
Господством на морской арене,
Пальбой турецких батарей.
Победою и бегством турок,
И тем, как наступал рассвет,
И как затоптанный окурок,
Горел затопленный корвет.
Март 1944
# # *
Блеск чернозема
Лодки, паромы.
В марте, бывало, ночи — восторг,
Тихие зори.
Пеной по отмели шорх-шорх
Черное море.
Дым караваев.
Этой дорогою берегом — в Крым,
Той — в Николаев.
Влево — Очаков, вправо — лиман.
Вдоль поднебесья
Степью на запад — зыбь и туман.
Это к Одессе.
Где эти годы?
Можно ль вернуть эту жизнь, эту быль,
Эту свободу?
Ах, как скучают в бухтах вокруг
Южного Буга
Пашня по плугу, по пахоте плуг,
Все — друг по другу!
[Как подмывает к жизни, к труду,
К знаньям — работам.]
Всем бы народом, всей ширью земной
К летним работам.
Всюду предчувствие: этой весной —
Слово за флотом.
23-24марта 1944
Как прежде падали снаряды.
Суровое, как в дальнем плаваньи,
Большое небо Сталинграда
Прямилось в штукатурном саване.
Как бы само служа молебен
Об отвращеньи бомбы воющей
Кадильницею дым и щебень
Бросало к облакам побоище.
Когда сквозь эти клубы дыма
Он под огнем своих проведывал,
Кипевший бой необъяснимой
Привычностью его преследовал.
И вдруг он вспомнил детство, детство,
И монастырь, и ад, и грешников,
И с общиною по соседству
Свист соловьев и пересмешников.
Он мать сжимал рукой сыновней
И от копья архистратига ли
Или от света из часовни
Толпой сквозь землю черти прыгали.
Он слушал у ворот обители
О смерти, муках преисподней
И воскресеньи и Спасителе.
Он вспомнил ангельские латы
Теперь, когда за правду ратуя,
Сам низвергал он супостата
С нечистой свастикой рогатою.
Напротив, в конном поединке
Летел над змеем лик Георгия,
И на пруду цвели кувшинки,
И птиц прокатывались оргии.
И гасли солнечные пятна.
И родина, как зов без отзыва,
Переливалась беззакатно
Звездой за рощею березовой.
Лежала немчура вповалку
Подобно полю тыкв какому-то,
Когда проснувшейся русалкой
Поволжье выплыло из омута.
Но вот и Сталинград далеко
И новая гроза осилена,
Не Волги, а Оки осока
Покрыла берега извилины.
И вот он ранен, и по ходу
Предсмертной логики какому-то
Он в Сталинграде близ завода
На берегу речного омута.
Он вновь на Сталинградском фронте,
Где души мертвых и ушедшие
Вступают в бой на горизонте
Над продолжающейся сечею.
Себе на крест и всем на палицы,
И пролежит в гробу трехдневье,
Земля-молитвенница сжалится,
Надгробье каменное треснет,
И в ветре налетевшей памяти
Он снова в третий день воскреснет
И пустится по нашим снам идти.
26 апреля 1944
СТАЛИНГРАД
Как прежде падали снаряды.
Загадочный, как в дальнем плаваньи,
Качался в штукатурном саване.
Об отвращеньи бомбы воющей
Кадильницею дым и щебень
Выбрасывая из побоища.
Когда сквозь эти клубы дыма
Он под огнем своих проведывал,
Привычностью необъяснимой
Вид города его преследовал.
Где мог он видеть до бомбежек
Дома и улицы с проломами?
Столы и статуи без ножек
Казались старыми знакомыми.
Что означала в этой яме
Четырехпалая отметина?
Кого напоминало пламя
И выломанные паркетины?
И вдруг он вспомнил детство, детство,
И монастырь, и ад, и грешников,
И с общиною по соседству
Свист соловьев и пересмешников.
Он мать сжимал рукой сыновней
И от копья архистратига ли
Или от света из часовни
В такие ямы черти прыгали.
И, мысленно за правду ратуя,
Свергал сквозь землю супостата
С такой же свастикой хвостатою.
А рядом в конном поединке
Сиял над змеем лик Георгия,
И на пруду цвели кувшинки,
И птиц безумствовали оргии.
Как зов в лесу и грохот отзыва,
Манила музыкой зовущей
И пахла почкою березовой.
Дивизиею в Сталинграде
Моря испиты, горы сдвинуты.
Их силы под Орел закинуты.
Но он остался колыбелью
Их гордости, ее источником,
И Волга снилась в каждом деле
Мечтателям и полуночникам.
Когда комдив упал в бурьяне,
Все, что от жизни и беспечности
Еще могло хранить сознанье,
Вернулось в город русской вечности.
Он знал, что это смерть по ходу
Вещей предсмертному какому-то,
Он звал родных и видел воду
Сентябрьского речного омута.
Он вновь на знаменитом фронте,
Где ангелы и отошедшие
Сражаются на горизонте
Над продолжающейся сечею.
За родину, свою печальницу.
Он не умрет. Он в Сталинграде,
Бессмертья славной усыпальнице.
1944
ЦВЕТЫ
Все в нынешнем году особое,
И перед празднованьем мая
Я даже выразить не пробую,
Как много этим обнимаю.
В том, что читается, что пишется,
Могучею октавой в хоре
Грудной, глубокий голос слышится
Освобожденных территорий.
Руками вольного пространства
Смывает черные обводины
С заплаканных очей славянства.
Сказанья Чехии, Моравии
И Сербии с весенней негой,
Срывая пелену бесправия,
Цветами выйдут из-под снега.
Цветы завьются над преддверьями
По переходам и по стенам,
Как украшенье в русском тереме
И на Василии Блаженном.
Дыша, как в парниках цветочника,
Брожу Москвою ночи эти
И радуюсь первоисточнику
Всего, чем будет цвесть столетье.
29 апреля 1944
По дому ходит привиденье,
Под окнами растет лопух,
И одуванчики в цветеньи,
По комнатам летает пух.
И я от частых молний слепну,
И тучи высятся в окне,
И занавески раболепно
Снуют, целуя руки мне.
1956
ПРОБЛЕСК СВЕТА
Чуть в расчистившиеся прорывы
Солнца луч улыбнется земле,
Листья ивы средь дымки дождливой
Вспыхнут живописью на стекле.
Я увижу за зеленью моклой
Мирозданья тайник изнутри,
Как в цветные церковные стекла
Смотрят свечи, святые, цари.
Из глубин сокровенных природы
Разольется поток голосов.
Я услышу летящий под своды
ГУл и плеск дискантов и басов.
О живая загадка вселенной,
Я великую службу твою,
Потрясенный и с дрожью священной,
Сам не свой, весь в слезах отстою.
1956
Только краешек неба расчистив,
Солнцем даль обольется во мгле,
Чистота свежевымытых листьев
Блещет живописью на стекле.
Точно зелень земного убора
Слюдяное большое окно,
Чрез которое хор из собора
О природа, о мир, о созданье!
Я великую службу твою,
Сам не свой, затаивши дыханье,
Обратившись весь в слух, отстою.
1956
В ЧАЩЕ
Осенний лес заволосател.
Его не будят ото сна.
И солнце, по тропам осенним
В него входя на склоне дня,
Кругом косится с опасеньем,
Не скрыта ли в нем западня.
В нем папоротник и малина,
Шмелиный бас и баритон,
Он весь опутан паутиной
И хмелем густо оплетен.
В нем сами валятся деревья,
Взметая облако трухи,
И с остановками в распеве
Вдали горланят петухи.
С какой-то оторопью грозной,
Как будто бы стряслась беда,
Они поочередно, розно
Земле пророчат холода.
1956
В ПАРКЕ
Деревья в ногу и попарно
Она горит слезой янтарной
На оголившейся коре.
И шаг по куче листьев хрусток,
И на скрещении аллей
И стынет, как вишневый клей.
ДВЕ СТРАНЫ
С действительностью иллюзия,
С растительностью гранит
Сплетаются в Польше и Грузии,
И это обеих роднит.
Как будто весной в Благовещенье
Им милости возвещены
Землей в каждой каменной трещине,
Травой из-под каждой стены.
В обеих склоняются лилии
Пред пышной пшеницею нив,
И словно робеет обилие
Увиты побегами зелени
Развалины их старины,
Деревьями в каждой расселине,
Травой из-под каждой стены.
Повсюду былое великое,
Колючей густой ежевикою
До крыш от земли поросло.
И хмурится всеми оттенками
Всем сумраком светотеней
Сирень в глубине меж простенками
Разрушенных монастырей.
И люди в родстве со стихиями,
Предания в дружбе с людьми,
И даль в каждом каменном выеме,
И с гневною лирой Мицкевича
И девичьей чистотой
Грузинских цариц и царевичей
1956
* * *
Над далью необъятной,
Взошел на косогор
Племянником внучатым,
Которого с тех пор
Не находил мой взор
В просторе необъятном.
Упав, подпрыгивает желудь,
Самой случайности прыжок,
Отводит будущую молодь
С дороги дальше на лужок.
…из-под дубовых куп
Трясет ромашкой белокурой
… Расправляет дуб
Зеленую мускулатуру.
* * *
В тенистом темном старом парке,
Где в затени трава сыра,
Профессора и их товарки
Проводят вместе вечера.
Когда мой шаг во мрак аллеи
Рождал деревьев скрытый скрип,
Казалось, я на юбилее,
На двухсотлетьи этих лип.
* * *
<Их веянье благоуханно Несло к купальням на пруду>
Их запах относило к < >
К купальням, к лодкам на пруду.
Как будто бы, разбив по плану,
Аллеи парка и поляны,
Имели запах их в виду.
Когда по чащам и еланям
< > луговом,
Он становился утром ранним
Дорожек этих оправданьем,
И этих… существом.
Они дышали содержимым
Горячих от жары аллей,
Как молоко горелым дымом
И < > неуловимым
< > сдоба кренделей.
* * *
Уже с дороги за подъемом
< > становится видна
Ограда парка с барским домом,
Где здравница размещена.
Таких огромных территорий
Не встретится в местах других.
В именьи бывшем Трубецких.
* * *
Проложенное через арку
Шоссе невиданной красы
…солнечной и жаркой
Торопится к ограде парка
Чрез лиственницы и овсы.
Там липы в несколько обхватов,
Темнеют по краям аллей,
Справляя в золоте закатов,
Когда их отблеск бледно-матов,
Под их ветвями, как в туннеле,
Пол-лета своды их темнели,
Как вдруг на днях, в конце недели,
Парк ожил: липы зацвели.
* * *
Ныряя под воротной аркой,
Шоссе неистовой красы
Приводит постепенно к парку
Там липы в несколько обхватов
Справляли в сумраке аллей
Под небом матовых закатов
Деревья попусту темнели,
Смыкая своды в летний зной,
Как бесконечные туннели
Вдруг содержимое рывками
Наполнило пустые скамьи,
Куда бросали липы тень.
ЛИПОВАЯ АЛЛЕЯ
Под каменной широкой аркой
Шоссе невиданной красы
Бежит, сворачивая к парку,
Чрез перелески и овсы.
Там стаями вокруг балкона
Мелькают ласточки, кружа.
Дом издали, с крутого склона,
Сам кажется гнездом стрижа.
Там липы в несколько обхватов
Справляют в сумраке аллей,
Верхи в ненастном небе спрятав,
Дорожки, как во тьме туннеля,
Без цели сходятся вдали.
Вдруг цель пришла в конце недели.
Парк ожил. Липы зацвели.
Гуляют люди в летних шляпах.
Когда они заходят в дом,
Их сзади настигает запах
Цветов, закапанных дождем.
Благоуханной этой данью
Опять, как в глубине веков,
Оправдано существованье
Прудов, дорожек, облаков.
1957
* * *
В городе хмурится зимнее небо,
Тянутся люди к Борису и Глебу,
Слышится пенье, и служба идет.
Золото риз в полутьме дымно-сизой.
Пахнут сосною старух шушуны,
Пламенем свечек трепещущих снизу
Губы молящихся озарены.
Кончилась служба, и чрез минуту
Тушат огарки в храме пустом.
И фонари во дворе почему-то
Светят неярко Великим постом.
1957
Не Не Не
Крыши. Арки ворот.
У Бориса и Глеба
Там лампадами снизу
Слабо озарены
Лбы молящихся, ризы
И старух шушуны…
Когда гаснут огарки
В церкви к этой поре,
Чуть горят и не ярки
Фонари во дворе.
В переулках потемки,
Их заносит метель,
И змеею поземки
У проезда на площадь
Свет несущихся фар,
Объезжает на ощупь
< > тротуар.
* * *
Молодежь, по записке
Всем доставши билет,
Шлет букеты артистке
И коробку конфет.
За дверьми еще драка
И следы суеты,
Но уж встали из мрака
Декораций холсты.
Как бы начатых танцев
Бросив прерванный круг,
Королева шотландцев
Появляется вдруг.
Ни защиты, ни свиты,
Камни стен, каземат.
Вся видна, всем открыта
С головы и до пят.
Крепостные карнизы,
Лампа яркая снизу
К смерти приговоренной,
Рвы, форты, бастионы,
Пламя рефлекторов?
* * *
Молодежь, по записке
Раздобывши билет,
Знаменитой артистке
Посылает привет.
За дверьми еще драка,
А среди суеты
Уже брезжат из мрака
Декораций холсты.
Сверху светят софиты,
Но на сцене темно,
И от всех еще скрыто,
Как бы выбежав с танцев
И покинув их круг,
Королева шотландцев
Появляется вдруг.
Все в ней дышит свободой,
Не смирили ее
Ни тюремные своды,
Нив груди колотье.
В юбке пепельно-сизой
Села с краю за стол.
Рампа яркая снизу
Не прошли в ней, бесстыжей,
Увлечений угар,
И стихов чернокнижье,
И Париж, и Ронсар.
Стрекозою такою
Родила ее мать
Или выдрой морскою,
Как огонь горяча,
Дочка голову сложит
Под рукой палача.
Нет ей в мире защиты,
Всем душою открыта
И видна всем насквозь.
Как бы в бешенстве риска
Вновь платясь головой,
Исполняет артистка
К казни приговоренной,
Рвы,
