стоял Наполеон

И славянофил Самарин

Послужил и погребен.

Здесь потомок декабриста,

Правнук русских героинь,

Бил ворон из монтекристо

И одолевал латынь.

Если только хватит силы,

Он, как дед, энтузиаст,

Прадеда-славянофила

Пересмотрит и издаст.

Сам же он напишет пьесу,

Вдохновленную войной, —

Под немолчный ропот леса,

Лёжа, думает больной.

Там он жизни небывалой

Невообразимый ход

Языком провинциала

В строй и ясность приведет.

1941

ЗИМА ПРИБЛИЖАЕТСЯ

Зима приближается. Сызнова

Какой-нибудь угол медвежий

По прихоти неба капризного

Исчезнет в грязи непроезжей.

Домишки в озерах очутятся.

Над ними закурятся трубы.

В холодных объятьях распутицы

Сойдутся к огню жизнелюбы.

Обители севера строгого,

Накрытые небом, как крышей,

На вас, захолустные логова,

Написано: «Сим победиши».

Люблю вас, далекие пристани

В провинции или деревне.

Чем книга чернее и лйстанней,

Тем прелесть ее задушевней.

Обозы тяжелые двигая,

Раскинувши нив алфавиты,

Россия волшебною книгою

Как бы на середке открыта.

И вдруг она пишется заново

Ближайшею первой метелью,

Вся в росчерках полоза санного

И белая, как рукоделье.

Октябрь серебристо-ореховый,

Блеск заморозков оловянный.

Осенние сумерки Чехова,

Чайковского и Левитана.

Октябрь 1943

ПАМЯТИ МАРИНЫ ЦВЕТАЕВОЙ

Хмуро тянется день непогожий.

Безутешно струятся ручьи

По крыльцу перед дверью прихожей

И в открытые окна мои.

За оградою вдоль по дороге

Затопляет общественный сад.

Развалившись, как звери в берлоге,

Облака в беспорядке лежат.

Мне в ненастьи мерещится книга

0 земле и ее красоте.

Я рисую лесную шишигу

Для тебя на заглавном листе.

Ах, Марина, давно уже время,

Да и труд не такой уж ахти,

Твой заброшенный прах в реквиеме

Из Елабуги перенести.

Торжество твоего переноса

Я задумывал в прошлом году

Над снегами пустынного плеса,

Мне так же трудно до сих пор

Вообразить тебя умершей,

Как скопидомкой мильонершей

Средь голодающих сестер.

Что сделать мне тебе в угоду?

Дай как-нибудь об этом весть.

В молчаньи твоего ухода

Упрек невысказанный есть.

Всегда загадочны утраты.

В бесплодных розысках в ответ

Я мучаюсь без результата:

У смерти очертаний нет.

1 Где зимуют баркасы во льду.

Тут всё — полуслова и тени,

Обмолвки и самообман,

И только верой в воскресенье

Какой-то указатель дан.

Зима — как пышные поминки:

Наружу выйти из жилья,

Прибавить к сумеркам коринки,

Облить вином — вот и кутья.

Пред домом яблоня в сугробе.

И город в снежной пелене —

Твое огромное надгробье

Как целый год казалось мне.

Лицом повернутая к Богу,

Ты тянешься к нему с земли,

Как в дни, когда тебе итога

Еще на ней не подвели.

1943

ЗАРЕВО

<Из неоконченной поэмы>

Вступление

1

Нас время балует победами,

И вещи каждую минуту

Всё сказочнее и неведомей

В зеленом зареве салюта.

Все смотрят, как ракета, падая,

Ударится о мостовую,

За холостою канонадою

Припоминая боевую.

На улице светло, как в храмине,

И вид ее неузнаваем.

Мы от толпы в ракетном пламени

Горящих глаз не отрываем.

2

В пути из армии, нечаянно

На это зарево наехав,

Встречает кто-нибудь окраину

В блистании своих успехов.

Он сходит у опушки рощицы,

Где в черном кружеве, узорясь,

Ночное зарево полощется

Сквозь веток реденькую прорезь.

И он сухой листвою шествует

На пункт поверочно-контрольный

Узнать, какую новость чествуют

Зарницами первопрестольной.

Там называют операцию,

Которой он и сам участник,

И он столбом иллюминации

Пленяется, как третьеклассник.

3

И вдруг его машина портится,

Опять с педалями нет сладу.

Ругаясь, как казак на Хортице,

Он ходит, чтоб унять досаду.

И он отходит к ветлам, стелющим

Вдоль по лугу холсты тумана,

И остается перед зрелищем,

Прикованный красой нежданной.

Болотной непроглядной гущею

Чернеют заросли заречья,

И город, яркий, как грядущее,

Вздымается из тьмы навстречу.

4

Он думает: «Я в нем изведаю,

Что и не снилось мне доселе,

Что я купил в крови победою

И видел в смотровые щели.

Мы на словах не остановимся,

Но, точно в сновиденьи вещем,

Еще привольнее отстроимся

И лучше прежнего заблещем».

Пока мечтами горделивыми

Он залетает в край бессонный,

Его протяжно, с перерывами,

Зовет с дороги рев клаксона.

Глава первая

1

В искатели благополучия

Писатель в старину не метил.

Его герой болел падучею,

Горел и был страданьем светел.

Мне думается, не прикрашивай

Мы самых безобидных мыслей,

Писали б, с позволенья вашего,

И мы, как Хемингуэй и Пристли

Я тьму бумаги перепачкаю

}И пропасть краски перемажу,

Покамест доберусь раскачкою

До истинного персонажа.

Зато без всякой аллегории

Он — зарево в моем заглавьи,

Стрелок, как в песнях Черногории,

И служит в младшем комсоставе.

2

Все было громко, неожиданно,

И спор горяч, и чувства пылки,

И все замолкло, все раскидано.

Супруги спят. Блестят бутылки.

С ней вышел кто-то в куртке хромовой.

Она смутилась: «Ты, Володя?

Я только выпущу знакомого».

— А дети где? — «На огороде,

Я их тащу домой, — противятся».

— Кого ты это принимала?

«Делец. Приятель сослуживицы.

Достал мне соды и крахмалу.

Да, подвигам твоим пред родиной

1 Здесь все наперечет дивятся.

Все говорят: звезда Володина

Уже не будет затмеваться.

Особенно с губою заячьей

Пристал как банный лист поганый:

Вы заживете припеваючи…»

Повесь мне полотенце в ванну.

3

Ничем душа не озадачена

Его дрожайшей половины.

Набит нехитрой всякой всячиной,

‘Как прежде, ум ее невинный.

Обыкновенно напомадится,

Табак, цыганщина и гости.

Как лямка, тяжкая нескладица,

И дети бедные в коросте.

А он не вор и не пропойца,

Был ранен, захватил трофеи…

И он, раздевшись, жадно моется

И мылит голову и шею.

4

Ах это своеволье Катино!

Когда ни вспомнишь, перепалка

Из-за какой-нибудь пошлятины.

Уйти — детей несчастных жалко.

Детей несчастных и племянницу.

Остаться — обстановка давит.

Но если с ней он и расстанется,

Детей в беде он не оставит.

Он надышался смертью, порохом,

Борьбой, опасностями, риском,

И стал чужой мышиным шорохам

И треснувшим горшкам и мискам.

Он не изменит жизни воина,

Бесстрашью братии бродячей,

Лесам, стоянке неустроенной,

Боям, поступкам наудачу!

А горизонты с перспективами!

А новизна народной роли!

А вдаль летящее прорывами

И победившее раздолье!

А час, пробивший пред неметчиной,

‘И внятно — за морем и дома

Всем человечеством замеченный

Час векового перелома!

Ай время! Ай да мы! Подите-ка,

Считали: рохли, разгильдяи.

Да это ж сон, а не политика!

Вот вам и рохли. Поздравляю.

Большое море взбаламучено!

И видя, что белье закапал,

Он все не попадает в брючину

И, крякнув, ставит ногу на пол.

5

«Дай мне уснуть. Не разговаривай.

Нельзя ли, право, понормальней».

Он видит сон. Лесное зарево

С горы заглядывает в спальню.

Он спит, и зубы сжаты в скрежете.

Он стонет. У него диалог

С какой-то придорожной нежитью.

Его двойник смешон и жалок.

«Вам не до нас, такому соколу.

1В честь вас пускают фейерверки.

Хоть я все время терся около,

Нас не видать, мы недомерки.

Не пью и табаку не нюхаю,

Но, выпив на поминках тети,

Ползу домой чуть-чуть под мухою.

Прошу простить. Не подвезете?

Над рощей буквы трехаршинные

Зовут к далеким идеалам.

Вам что, вы со своей машиною,

‘А пехтурою, пешедралом?

За полосатой перекладиной,

Где предъявляются бумаги,

Прогалина и дачка дядина.

Свой огород, грибы в овраге.

Мой дядя жертва беззакония,

Как все порядочные люди.

В лесу их целая колония,

А в чем ошибка правосудия?

У нас ни ведер, ни учебников,

А плохи прачки, педагоги.

С нас спрашивают, как с волшебников,

А разве служащие — боги?»

— Да, боги, боги, слякоть клейкая,

Да, либо боги, либо плесень.

Не пользуйся своей лазейкою,

Не пой мне больше старых песен.

Нытьем меня своим пресытили,

Ужасное однообразье.

Пройди при жизни в победители

И волю ей диктуй в приказе.

Вертясь, как бес перед заутреней,

Перед душою сердобольной,

Ты подменял мой голос внутренний.

Я больше не хочу. Довольно.

6

«Володя, ты покрыт испариной.

Ты стонешь. У тебя удушье?»

— Во сне мне новое подарено,

И это к лучшему, Катюша.

Давай не будем больше ссориться

‘И вспомним, если в стенах этих

Оно когда-нибудь повторится,

О нашем будущем и детях. —

Из кухни вид. Оконце узкое

За занавескою в оборках,

И ходики, и утро русское

На русских городских задворках.

И золотая червоточина

На листьях осени горбатой,

И угол, бомбой развороченный,

Где лазали его ребята.

Октябрь 1943

СМЕРТЬ САПЕРА

Мы время по часам заметили

И кверху поползли по склону.

Вот и обрыв. Мы без свидетелей

У края вражьей обороны.

Вот там она, и там, и тут она —

Везде, везде, до самой кручи.

Как паутиною опутана

Вся проволокою колючей.

Он наших мыслей не подслушивал

И не заглядывал нам в душу.

Он из конюшни вниз обрушивал

Свой бешеный огонь по Зуше.

Прожекторы, как ножки циркуля,

Лучом вонзались в коновязи.

Прямые попаданья фыркали

Фонтанами земли и грязи.

Но чем обстрел дымил багровее,

Тем равнодушнее к осколкам,

В спокойствии и хладнокровии

Работали мы тихомолком.

Со мною были люди смелые.

Я знал, что в проволочной чаще

Проходы нужные проделаю

Для битвы, завтра предстоящей.

Вдруг одного сапера ранило.

Он отползал от вражьих линий,

Привстал, и дух от боли заняло,

И он упал в густой полыни.

Он приходил в себя урывками,

Осматривался на пригорке

И щупал место под нашивками

На почерневшей гимнастерке.

И думал: глупость, оцарапали,

И он отвалит от Казани,

К жене и детям вверх к Сарапулю, —

И вновь и вновь терял сознанье.

Всё в жизни может быть издержано,

Изведаны все положенья, —

Следы любви самоотверженной

1 Не подлежат уничтоженью.

Хоть землю грыз от боли раненый,

Но стонами не выдал братьев,

Врожденной стойкости крестьянина

И в обмороке не утратив.

Его живым успели вынести.

Час продышал он через силу.

Хотя за речкой почва глинистей,

Там вырыли ему могилу.

Когда, убитые потерею,

1К нему сошлись мы на прощанье,

Заговорила артиллерия

В две тысячи своих гортаней.

В часах задвигались колесики.

Проснулись рычаги и шкивы.

К проделанной покойным просеке

Шагнула армия прорыва.

Сраженье хлынуло в пробоину

И выкатилось на равнину,

Как входит море в край застроенный,

С разбега проломив плотину.

Пехота шла вперед маршрутами,

Как их располагал умерший.

Поздней немногими минутами

Противник дрогнул у Завершья.

Он оставлял снарядов штабели,

Котлы дымящегося супа,

Все, что обозные награбили,

Палатки, ящики и трупы.

Потом дорогою завещанной

1 Прошло с победами все войско.

Края расширившейся трещины

У Криворожья и Пропойска.

Мы оттого теперь у Гомеля,

Что на поляне в полнолунье

Своей души не экономили

В пластунском деле накануне.

Жить и сгорать у всех в обычае,

Но жизнь тогда лишь обессмертишь,

Когда ей к свету и величию

‘Своею жертвой путь прочертишь.

Декабрь 1943

ПРЕСЛЕДОВАНИЕ

Мы настигали неприятеля.

Он отходил. И в те же числа,

Что мы бегущих колошматили,

Шли ливни и земля раскисла.

Когда нежданно в коноплянике

Показывались мы ватагой,

Их танки скатывались в панике

На дно размокшего оврага.

Мы матерились заковыристо,

Как полагалось в их притоне,

И, перебив их душ четыреста,

Бросались в новую погоню.

Везде встречали нас известия,

Как, всё растаптывая в мире,

Командовали эти бестии,

Насилуя и дебоширя.

Отболи каждый, как ужаленный,

За ними устремлялся в гневе

Через горящие развалины

И падающие деревья.

Деревья падали, и в хворосте

Лесное пламя бесновалось.

От этой сумасшедшей скорости

Все в памяти перемешалось.

Своих грехов им прятать не во что.

И мы всегда припоминали

Подобранную в поле девочку,

Которой тешились канальи.

За след руки на мертвом личике

С кольцом на пальце безымянном

Должны нам заплатить обидчики

Сторицею и чистоганом.

В неистовстве как бы молитвенном

От трупа бедного ребенка

Летели мы по рвам и рытвинам

За душегубами вдогонку.

Тянулись тучи с промежутками,

И сами, грозные, как туча,

Мы с чертовней и прибаутками

Давили гнезда их гадючьи.

1944

РАЗВЕДЧИКИ

Синело небо. Было тихо.

Трещали на лугу кузнечики.

Нагнувшись, низкою гречихой

К деревне двигались разведчики.

Их было трое, откровенно

Отчаянных до молодечества,

Избавленных от пуль и плена

Молитвами в глуби отечества.

Деревня вражеским вертепом

Дарила надо всей равниною.

Луга желтели курослепом,

Ромашками и пастью львиною.

В деревню ворвались нахрапом,

Как гости или коробейники.

Чтоб зверю лучше дать по лапам,

Поближе залегли в репейнике.

Вдали был сад, деревьев купы,

Толпились немцы белобрысые,

И под окном стояли группой

Вкруг стойки с канцелярской крысою.

Всмотрясь и головы попрятав,

Разведчики, недолго думая,

Пошли садить из автоматов,

Уверенные и угрюмые.

Деревню пересуматошить

Трудов не стоило особенных.

Взвилась подстреленная лошадь,

Мелькнули мертвые в колдобинах.

И как взлетают арсеналы

По мановенью рук подрывника,

Огню разведки отвечала

Вся огневая мощь противника.

Огонь дал пищу для засечек

На наших пунктах за равниною.

За этой пищею разведчик

И полз сюда, в гнездо осиное.

Давно шел бой. Он был так долог,

Что пропадало чувство времени.

Разрывы мин из шестистволок

1Забрасывали небо теменью.

Наверно, вечер. Скоро ужин.

В окопах дома щи с бараниной.

А их короткий век отслужен:

Они контужены и ранены.

Валили наземь басурмане

Зеленоглазые и карие.

Поволокли, как на аркане,

За палисадник в канцелярию.

Фуражки, морды, папиросы

И роем мухи, как к покойнику.

Вдруг первый вызванный к допросу

Шагнул к ближайшему разбойнику.

Он дал ногой в подвздошье вору

И, выхвативши автомат его,

Очистил залпами контору

От этого жулья проклятого.

Как вдруг его сразила пуля.

Их снова окружили кучею.

Два остальных рукой махнули.

Теперь им гибель неминучая.

Вверху задвигались стропила,

Как бы в ответ их маловерию,

Над домом крышу расщепило

Снарядом нашей артиллерии.

Дом загорелся. В суматохе

Метнулись к выходу два пленника,

И вот они в чертополохе

Бегут задами по гуменнику.

По ним стреляют из-за клети.

1 Момент — и не было товарища.

И в поле выбегает третий

И трет глаза рукою шарящей.

Всё