просьб, доводов и представлений, сколько отчаянья, вдруг побеж¬денного сухим усильем воли. Он дулся и негодовал.
И как бы себе в оправданье я плача перебирал в памяти то, что раз¬местилось в своей неисчерпаемости по неисчислимо богатым шестнад¬цати этим годам, и что примерными крупицами в случайном отборе я разнес по этим страницам. Но все же это не был тот возвышающий, пья¬нящий траурный плач пополам с ликованьем, как в смерти Зигфрида, за которым перебрался я из столовой к его телу». (Зигфрид — герой опер Вагнера «Кольцо Нибелунгов», траурный плач по его смерти звучит в опере «Золото Рейна».)
С. 237. В своей осязательной необычайности оно… — в рукописи по¬сле этих слов вычеркнут вариант: «напоминало когдатошнюю желтую кофту покойного». В публикации в «Красной нови» (1931, № 5-6) эта фраза выпущена.
С. 238. …этот человек был, собственно, этому гражданству един¬ственным гражданином. — В «Красной нови» вариант: «редчайшим граж¬данином».
Остальные боролись, жертвовали жизнью… — с этих слов и до: «Я толькоу этого новизна времен… — выпущено при публикации 1931 г.; было в рукописи и машин.; восстановлено в наборной машин. (РГАЛИ).
Он с детства был избалован будущим… — в рукописи после этих слов: «в котором жил уже мальчиком, опередив нас всех. Оно далось ему до¬вольно рано и, видимо, без большого труда». — Тот же текст в машин. 1931 г. — В наборной машин. (РГАЛИ) исправлено автором.
Записки Патрика. — «Литературная газета» 31 дек. 1937 («Из ново¬го романа о 1905 г.»: отрывок из главы «Ночь в декабре», начиная со слов: «Предсказания Харлушкиной оправдались…»). — «Литературная газета» 15 дек. 1938 («Два отрывка из главы романа «Уезд в тылу»»: с начала и до слов: «Роль его была не из легких…», далее со слов: «Я отправился к Истоминой»до конца главы). — «Огонек», 1939, № 1 (глава «Надменный нищий»). — «30 дней», 1939, № 8-9 (глава «Тетя Оля»). — «Новый мир», 1980, № 6, под назв. «Начало прозы 1936 года»; полностью по машин, с авт. правкой. Машин., отданная в журн. «Знамя», вернулась к автору в 1956 г. из архивов В. В. Вишневского, главного редактора этого журн.; на обложке автор написал: «Начало прозы 36 г.», на второй странице — уточнение: «Начало романа о Патрике». — Сохранилась обложка авт. машин., отданной в журнал в конце 1930-х гг., с несколькими последо¬вательно записанными и вычеркнутыми вариантами названий: «Когда мальчики выросли»; «Записки Живульта»; «Записки Патрика», и при¬меч.: «Роман. 5 глав первой части, стр. 1-63. Экземпляр рабочий: просьба по использовании вернуть. Корректуру, в случае напечатанья, сверить тщательнейше с подлинником: он правленый» (НМЛ И, ф. 120). Машин., лежавшая в этой обложке и переданная в «Красную новь», не сохрани¬лась, она была на одну главу ( 11 страниц) менее той, по которой печатается текст. — Рукопись и все следы подготовительных работ погибли зимой 1941-1942 г. в Переделкине. — Отрывок из черновой рукописи 1939-1940 гг. (см. «Ранние редакции»: « — Да что у тебя помолвка?..». С. 525).
Судя по упоминаниям в письмах, работа над романом была начата в 1932 г. «Я давно, все последние годы, — писал Пастернак 4 марта 1933 г. Горькому, — мечтал о такой прозе, которая, как крышка бы на ящик, легла на все неоконченное и досказала бы все фабулы мои и судьбы. И вот совсем недавно, месяц или два, как засел я за эту работу, и мне верится в нее, и очень хочется работать».
Начатая работа была вскоре прервана, Пастернак говорил, что «да¬вал слишком много оценок явлениям». «Теперь это мне кажется наив¬ным. Время разрешило вопросы, встававшие тогда передо мной», — за¬писал А. К. Тарасенков в январе 1935 г. его слова. Эту прозу Пастернак считал «крайне важной» для себя: «Я хочу добиться сжатости Пушкина. Хочу налить вещь свинцом фактов. <...> Это будет дом, комнаты, ули¬цы — и нити, тянущиеся от них повсюду» (Воспоминания. С. 159).
В 1936-1937 гг. Пастернак читал отрывки этой прозы друзьям, его сосед по Переделкину Б. А. Пильняк писал 26 нояб. 1936 г. К. А. Феди-ну: «Б. Пастернак <...> читал мне начало своего романа, тоже в первом лице, 16-й год с бытовыми подробностями и «деталями» «быта», Урал, она, заводчики, офицеры, по-чеховски, каждая фраза не длиннее строч¬ки, «как сейчас помню», рассвет и закат на реке, верховая лошадь Со¬рока, конюх Игнат, уральская мельница в лесу, — сюжет и завязка (Боря говорит, даже злодей будет)» (Борис Пильняк. Мне выпала горькая сла¬ва… Письма 1915-1937. М., 2002. С. 382).
А. Н. Афиногенов записал в дневнике: «Роман Пастернака, судя по отрывкам, превосходен. Сжатые фразы, необычайная образность, про¬стота, размах событий и охват <...> Его мы хвалили, он сидел и гмыкал, смущенный, но радостный» (Воспоминания. С. 379). Перечисленные Афиногеновым сюжеты и образы слышанных им глав (девушка в рево¬люции и история со шкапом) позволяют понять, что читаны были гла¬вы «Тетя Оля» и «Ночь в декабре».
Передавая в декабре 1937 г. отрывок из главы «Ночь в декабре» в «Литературную газету», Пастернак приложил записочку: «Я напишу в этом году первую часть романа. Роман будет в трех частях. Я не знаю еще, как он будет называться. Первая часть будет о детях» (И МЛ И, ф. 120). Но события большого террора не способствовали продолжению работы. Через год, 25 декабря 1938 г., Пастернак читал отрывки из ро-мана на литературном декаднике секции поэтов в клубе писателей и вскоре писал своей сестре Л. Л. Слейтер, посылая опубликованные в «Литературной газете» отрывки романа, начатого «с большим увлече¬ньем» три года назад: «Таких глав у меня 7-8 переписанных, 3-4 вчерне и нуждаются в обработке, несколько — в голове, весь сюжет продуман, и хотя главных трудностей я даже не могу сформулировать, стыдно, что никакого романа нет (одни разговоры); то есть что он не написан не¬смотря ни на что» (12 янв. 1939).
В этой прозе уральские впечатления 1916 г. пополнены виденным во время поездок 1931 и 1932 гг., позволившим автору оценить катастро¬фические последствия происшедшего за эти годы. В ход повествования, относящегося ко времени Первой мировой войны, грустные наблюдения автора вкраплены как предчувствие будущего.
С. 240. Был Успенский пост. — Успенский пост приходится на две первые недели августа (1-15/ 14-28).
Кумышка — брага из кобыльего молока.
С. 241. …в сибирке сборами… — короткий кафтан, опушенный мехом.
С. 242. …назову главного директора Льва Николаевича Голоменнико-ва… — под этим именем выведен известный инженер-химик и револю¬ционер Лев Яковлевич Карпов (1879-1921), директор заводов в Тихих Горах; см. о нем в письмах Пастернака 1916 г. Основанный им Физико-химический институт в Москве носит его имя.
С. 244. Она была родом из здешних мест, кажется из Перми… — см. начало «Детства Люверс»: «Люверс родилась и выросла в Перми…»
Ее отец, адвокат с нерусской фамилией Люверс… застрелился, когда она была еще ребенком. — См. вычеркнутое место в рукописи «Детства Люверс»: «Екатеринбург занял в ее воспоминаниях место сердца у сер¬дечно больного. Она полюбила его за то, что не раз он пугал ее так, как ничто потом; за то, что он принес горе, а впоследствии и несчастие семье, самое серьезное, какое только бывает: отец застрелился в Екате-ринбурге, когда они жили уже в Москве». (Коммент. на с. 544.)
Другие приписывали это какой-то неизлечимой болезни. — Эта фраза выпущена в публикации отрывка в «Литературной газете» (31 дек. 1937). — См. в «Детстве Люверс»: «Люверс не препятствовал дружбе сына. <...> С некоторых пор он стал догадываться, что болен и что его болезнь неизлечима». С. 60 («Посторонний», гл. III).
…ее муж, физик и математик Юрятинской гимназии… пошел на войну добровольцем. — Тот же биографический ход повторен в «Докторе Жи¬ваго» относительно Павла Антипова и Лары.
С. 251. …надолго заболеваю бессонницей, как в позапрошлом году… — аналогия с реально пережитым летом 1935 г. нервным заболеванием. При встрече с сестрой Жозефиной в Берлине Пастернак рассказывал о наме¬рении написать роман о своей второй жене 3. Н. Нейгауз: «Роман об этой девушке… Прекрасной, дурно направленной… Красавица под вуалью в отдельных кабинетах ночных ресторанов. Кузен ее, гвардейский офи¬цер, водит ее туда. Она, конечно, не в силах тому противиться. Она так была юна, так несказанно притягательна…» (Воспоминания. С. 27-28).
С. 253. Тевтоны и проливы… — имеются в виду распространенные в то время национально-патриотические идеи, оправдывающие войну не¬обходимостью защиты от «тевтонов», то есть немцев, малых славянских народностей и завоевания проливов Босфор и Дарданеллы, чтобы иметь прямой выход в Средиземное море.
Вспомните Протасова из «Живого трупа». — Герой пьесы Л. Н. Тол¬стого «Живой труп» ушел из семьи, инсценировав свою смерть.
С. 255. …на Фоминой… — неделя Апостола Фомы, следующая за Святой, Пасхальной.
…слоняюсь по 3-му Богоявленскому <...>Я не знаю, что это Большие Скотники… Щепихинские мастерские… не знаю я, что… красивая цер¬ковь… зовется Взысканьем погибших… — характерная московская топо¬нимика не имеет, однако, соотнесения ни с одним реальным местом в Москве.
С. 256. Я на часах — караулю эту минуту, хотя и не ведаю, как о ней узнаю. — В «Огоньке» (1939, № 1) вариант: «хотя и не представляю себе, как о ней узнаю».
…с «Единственным и его достоянием» Макса Штирнера… — Макс Штирнер (наст, имя: Каспар Шмидт; 1806—1856) — немецкий философ, теоретик анархизма. Русский перевод его книги, написанной в 1844 г., вышел в 1918 г. под названием «Единственный и его собственность».
…стал бы шипеть и в том случае, если бы это был глагол самой исти¬ны. — В «Огоньке» вариант: «если бы это был голос самой истины».
С. 258. …рясофорная, бисерящаяся птица… — с этих слов и до: «по¬том давится, как костью…» — выпущено в «Огоньке» (1939, № 1).
В «Огоньке» вместо: Глафира Никитична — Глафира Никитишна; вместо: негромко, как из комнаты в комнату, обращается она куда-то под крышу — «негромко, как из ложи в ложу у Корша, обращается она туда». Театр Корша находился в Петровском переулке, в теперешнем помещении филиала МХАТа.
С. 259. Анисовую настаивать или зверобой… Ха-ха-ха!— В «Огонь¬ке» после этих слов вариант: «— Бога вы не боитесь… Моментально, Федор, прекратить, а то я при всех такое покажу тебе, будешь у меня помнить жал обить, как на Хитровке». (Хитровка — Хитров рынок, быв¬ший также местом ночлежек для нищих и бездомных.)
После общего крика их спокойствие кажется гробовой тишиной… — в «Огоньке» вариант: «спокойствие кажется зловещим».
С. 260. …живая всему на свете укоризна… — ироническая характе¬ристика интеллигента из лирической комедии H.A. Некрасова «Мед¬вежья охота» ( 1867): «Ты стоял перед отчизною, / Честен мыслью, серд¬цем чист, /
