со знаменитым изверж-нием Везувия в 79 г. н. э., которое залило лавой города Помпеи и Герку¬ланум, сохранившиеся под пеплом.
История одной контроктавы. — «Известия Академии наук СССР» (Серия литературы и языка, 1974. № 2 (первая и отрывки второй части; ошибочно датирована 1913 г.)— Slavica Hierosolymitana. I, 1977, пол¬ностью, со всеми вариантами и разночтениями; дано подробное описа¬ние автографа (ошибочная датировка). — Собр. соч. Т. 4, наиболее суще¬ственные варианты. — Беловой автограф первой части с последующей правкой и заклейками; вторая часть — черновой автограф, с лакунами, перестановками и добавочными вставками, страницы не пронумерова¬ны. Последовательность эпизодов устанавливается сделанными в текс¬те знаками синим карандашом или авт. примеч. и планом, записанным на обороте одной из последних страниц:
«План.
Зеебальд.
Утро и выход Кнауэра с Георгом. Заседание (вечер). Вечер во дворе гостиницы. Конец (см. на обороте)».
Повесть написана зимой 1916-1917 г. в Тихих Горах на Каме. О работе над ней Пастернак сообщал родителям 11 янв. 1917 г.: «Я окончил и пере¬писал вещь стиля «Апеллесовой черты», но многим ярче и серьезнее этой вещи. Не знаю, писал ли я вам уже, как она у меня создавалась. Это было на Рождестве 26-го или 27-го числа, вероятнее, с ночи на 26-е. Я вскочил ночью, увидал всю эту вещь от начала до конца и, не в состоянии будучи заснуть, встал и начал писать; писал двое суток, засыпая по ночам на пару часов и просыпаясь с продолжением этой вещи. Но 28-го числа надо было в контору идти (праздники кончились), и вещь пришлось бросить. 7-го я служить перестал, в три дня вещь обработал и переписал. Я не дал еще ей названья. Она оригинальнее «Апеллесовой черты» и по сюжету и по письму и сильнее по вложенному в нее темпераменту».
В повести отразились впечатления пребывания в Германии в 1906 и 1912 гг. Сохранились воспоминания А. Л. Пастернака об удивительном органисте, которого они с братом слушали в 1906 г.: «Здесь в Берлине брат стал ходить со мною по воскресеньям в неподалеку от нас нахо¬дящуюся соборную церковь с необычайно готическим названием «Ge¬dдchtniskirche». Церковь эта, не Бог весть какой архитектуры, славилась своим великолепным органом и акустикой. Органист был талантлив и высокой музыкальной культуры. Позже, освоившись уже с обычаями этой церкви, мы захаживали туда иной раз и в будни, в часы, когда не было службы и посетителей, когда органист, как у себя дома, упражнял¬ся на органе, разбирал что-нибудь новое или проигрывал какие-то от¬дельные мелодии Баха, то в одном, то в другом толковании <...> Взяв, наконец, последние аккорды, уже вне мыслимой земной силы, орган внезапно и отрывисто смолкал, вслушиваясь в обратную отдачу своего звучания стенами, витражами и сводами вдруг возродившейся церкви. Обессиленные, мы уходили последними, в удивлении, что дома и улица существуют; медленно уходили мы домой, в полном молчании» (А. Пас¬тернак. Воспоминания. С. 252—253).
Впечатления органной игры были подкреплены пребыванием в Марбурге летом 1912 г. В письмах, посланных оттуда, узнаются многие описания старинного немецкого города, воспроизведенные в «Истории одной контроктавы»: «Испытанные, окрепшие в веках красоты этого городка, покровительствуемого легендой о св. Елисавете (начало XIII столетия), имеют какое-то темное и властное предрасположение. К органу, к готике, к чему-то прерванному и недовершенному, что зарыто здесь. С этой чертой оживает город. Но он не оживлен. Это не живость. Это какое-то глухое напряжение архаического. И это напряжение созда¬ет все: сумерки, душистость садов, опрятное безлюдье полдня, туман¬ные вечера» (К. Г. Локсу 19 мая 1912). «Властное предрасположение» сказалось в желании Пастернака этим летом заняться органом, он даже записался на курсы обучения, но ему не хватило ни денег, ни времени.
Образ органиста, вынужденного отказаться от своего призвания в силу совершившегося несчастья, возможно, был внутренне связан с бо¬лезненным разрывом с музыкой самого Пастернака, который с особен¬ной силой осознал именно в 1916 г. бесповоротный характер сделанно¬го. Он возобновил занятия музыкой, но понял, что время упущено и возврат невозможен. «В каждом человеке — пропасть задатков само-убийственных <...> В строю таких состояний забросил я когда-то музы¬ку. А это была прямая ампутация; отнятие живейшей части своего су¬ществования» (письмо К. Г. Локсу 28 янв. 1917). Органист возникает в стих. «Баллада» (1916, 1928) в ответе на вопрос своего «пожизненного собеседника»: «Вы спросите, кто я? Здесь жил органист. / Он лег в мою жизнь пятиричной оправой / Ключей и регистров…».
Сюжет новеллы не свободен от канонов романтизма, и тема тира¬нии призвания, греховной творческой одержимости представлена здесь в зрелищной концепции литературной моды того времени. Гибель мальчика от руки отца становится символом жертвы во имя искусства. Здравый смысл, который представляет собой бюргерское общество немецкого города, создает «фон для наглядных очертаний» («Охранная грамота», 1931). Удивительно повторение символического образа чело¬века, одержимого идеей, в повести «Воздушные пути» (1924), где мотив детоубийства перенесен автором из романтических декораций в совре¬менную действительность.
С. 350. Контроктава — одна из басовых октав.
…чопорных робронд… — дамы в кринолинах; robe ronde (фр.) — бук¬вально: круглое платье.
…стало холодно и бессмысленно пусто… — после этих слов вычерк¬нуто: «община, служившая беленым сводам душой — удалилась».
…чтобы не поскользнуться на каменном полу и не рухнуть на пыльные доски пюпитров. — После этих слов в автографе вычеркнута фраза: «Бог, оставленный прихожанами в церкви — не в силах был голыми руками отогреть застывшие члены лютеранской колоннады — или считал это лишним для себя».
А тем временем органист поддавал жару. Он дал волю своей машине в тот еще момент, когда вслед за брюзгливым визгом протяжно заторма¬живаемой каденции… повставали со своихмест крестьяне… — А. Л. Пас¬тернак писал, что органист в берлинской церкви достигал кульмина¬ции «обычно ко времени конца служб, к разъезду. Тогда Бах, как бы раз-горячась в обращении к Владыке мира, достигал в строптивости своей почти что крика, и музыка, сотрясая стены, не вмещаясь более в ими ограниченное пространство, раздвигала их, как глубокий вздох раздви¬гает грудную клетку» (А. Пастернак. Воспоминания. С. 252). Каденция — заключительный мелодический оборот хорала.
С. 351. Мелодическая кантилена инвенции с минуты на минуту ста¬новилась лучше… — кантилена инвенции — тема, приближающаяся к завершению, органному пункту. Инвенция — здесь: импровизация.
Органист играл, позабыв обо всем на свете. Одна инвенция сменялась другой. — Ср. воспоминания А. Л. Пастернака об игре берлинского орга¬ниста: «Орган и Бах, оба вместе, нагнетая все больше звучание, уплотня¬ли вдвоем среду уже настолько, что мы, потеряв свою земную весомость, начинали ощущать себя взвешенными в плотность звуков, в духовном парении. Казалось, что все вокруг исчезало в общей бесконечности миров, нас же что-то мощными объятиями держит и поддерживает в этом могучем гудении органных басов» (Там же. С. 252).
…верх надо всеми взяла одна, сильнейшая и благороднейшая, и завла¬дела темою безраздельно. — После этих слов вычеркнуто: «Но инвенция, представлявшая собою целый земельный округ многочисленных роди¬чей знатной октавы…».
…мимо последнего звена секвенции; от доминанты ее отделяло не¬сколько шагов… — звено секвенции — повторяющийся мелодический оборот. Доминанта — доминантовая гармония, предшествующая заклю¬чительной, тонической.
…и из грандиозного бастиона труб и клапанов рванулся какой-то не¬человеческий крик… — этот эпизод возник в конечной метафоре стих. «Баллада»: «Когда в дремоносные сосны органа / Впился — весь отчая¬нье — вопль пустельги» (редакция 1916 г.). См. выше о внутренней свя¬зи новеллы с этим стихотворением.
С. 351—352. И так же, как не дал органист оторвать себя от ма-нуали… — в автографе вычеркнут вариант: «от бастиона славословий». Мануэль — клавиатура органа.
С. 352. Ступай домой, Дортхен. Я ничего не слышу. — После этих слов в автографе вычеркнуто: «Ты надсадишь голос. А? Здесь гулко так! Сту¬пай, я скоро приду, я скоро кончу. Обедайте без меня. — Аоууа. — Она меня знает. Ээоооа. — Хорошо, Дортхен. Готлиб у Поккенарбов, я при¬ду скоро. — Так же, как он отделался тогда от расспросов жены и все¬цело погрузился в экстемпорирование, так точно и сейчас его не могло остановить в его излияниях неповиновение какого-то клавиша». Экс¬темпорирование — импровизации.
…чтобы на месте исследовать повреждение вентилей Gis и Ais. — Вентили — клапаны органной трубы.
…как слова, произнесенные… среди полнейшей тишины, со светлею¬щего неба срывались… — в автографе вычеркнут вариант: «коротко от¬рывались с небесного фунта, изобиловавшего влажной и несдержан¬ной, бледно-зеленой и слабой, еще не осевшей светлотой — коньки, крылечки, карнизы…».
С. 353. …мутные его лучи зажигали целый муравейник шелеста во¬круг… — после этих слов в автографе вычеркнуто: «муравейник кроша¬щихся очертаний и шероховатых теней: тогда небо нагибалось к сидя¬щим. В таких местах было людно. Тут стояли столы, и снующий взад-вперед народ поднял бы не одну ссору из-за свободных мест, которых совсем уже не было <...>, если бы ссоры вообще были в заводе у мирно¬го населения этих мест и если бы сидящие в саду не представляли собой заведенный обычай, а прохаживающиеся по улице не были и заводны¬ми и заведенными на час сроком. Потому что здесь не терпели переводу или изменения заведенного. А было заведено, чтобы семья старшего Туха сидела за тем столом, от которого открывается лучший вид на [Лан] реку, и чтобы чада и домочадцы его перекидывались словами с семейством Штурцваге, занимавшим соседний стол. Артур Розариус, как и его до¬исторический тезка, располагался кольцом, облегавшим толстый ствол старого каштана». (Вычеркнутое название реки Ланн, протекающей в Марбурге, вскрывает реальный объект описания.)
…с сухим стуком, как об раскаленные стенки жаровни, разбивались рои жесткокрылых о стенки фонарей. — Ср. в стих. 1912 г.: «Как бронзо¬вой золой жаровень, / Жуками сыплет сонный сад…».
С. 354. …что он не случайно и с умыслом наказан Провидением в их присутствии… — в автографе после этих слов вычеркнуто: «и отсюда, по естественному ходу мыслей, они заключали, что они призваны всем своим присутствием судить Кнауера и осудить его всем сословием, под сенью сословных каштанов на летней сословной земле, в этот теплый и мирный, и незаносящийся вечер св. Троицы».
…кресла, столы и шкафы, часы и книги… — после этих слов в авто¬графе вычеркнуто: «и те, по стенам развешанные, шерстью по канве вышитые изречения и пословицы, и снова, столы и кресла…»
…примыкавшей к той комнате, где… — после этих слов в автографе: «не покладая рук и спины не разгибая кроили и сметывали эти чехлы, не было такой вещи и в следующей комнате, рабочей комнате органис¬та, куда мимо кресел и стола, не отвлекаясь настежь открытым окном и не обращая внимания на занимавшуюся зарю, часто приходила тетка Аугуста и откуда возвращалась она тем же порядком, ступая так, как
