вселен¬ную. А в этом и нужда — в земле, новой, с самого основанья.
«Главное, — говорил себе Сережа, — чтобы не раздевались они, а одевались; главная вещь, чтобы не получали деньги, а выдавали их. Но до исполненья плана, — говорил он себе (а пла¬на-то никакого не было), — надо достать совсем другие деньги, рублей двести или хоть полтораста. (Тут Нюра Рюмина вставала в сознаньи, и Сашка; и Анна Арильд Торнскьольд была не на последнем месте.) И это — суммы совсем иного назначенья. Так что в виде временной меры их не колеблясь можно принять и из честного источника. Ах, Раскольников, Раскольников, — повторил про себя Сережа. — Только при чем же закладчица? Закладчица — Сашка в старости, вот что… Но хотя бы и закон¬но, откуда их достать, вот в чем вопрос. У Фрестельнов забрано на два месяца вперед, продать нечего».
Это было в один из первых дней июня. Гарри стали выво¬дить на прогулки. В особняке опять начали снаряжаться на дачу. Арильд возобновила отлучки по делам, прерванным на срок Гар-риной болезни. Скоро ей представилось место в отъезд, в Пол¬тавскую губернию, в военную семью.
— Not Souworoff, the other…1 — полногорло прокартавила она на лестнице, ленясь подняться за письмом. — I forget always2.
И Сережа перебрал все вероятия от Кутузова до Куропат-кина, пока не оказалось, что это — Скобелевы.
— Awfully! I cannot repeat. How do you pronounce it?3 Условия были выгодные, но снова, и в который уже раз, ей
пришлось задержаться решеньем. И вот почему. Едва получив предложенье, она захворала, и по жестокости болезни все реши¬ли, что это она схватила от Гарри. Между тем сильный, как в кори, жар, в первый же вечер сваливший ее в постель и зашед¬ший за сорок градусов, на другое утро так же стремительно упал до тридцати пяти с десятыми. Все это осталось загадкой, вра¬чом не разъясненной, и до крайности бедняжку ослабило. Теперь последствия припадка проходили, и особняк раз или два опять
1 Не Суворов, другой… (англ., перевод Б. Пастернака)
2 Поминутно забываю (англ., перевод Б. Пастернака).
3 Ужасно! Не повторить. Как вы это произносите? (англ., перевод Б. Пастернака) уже огласился громами «Aufschwung»^1, как в дни, когда Сере¬же о раскольниковских дилеммах и не мечталось.
Того же числа госпожа Фрестельн с утра повезла Гарри к знакомым на Клязьму, с намерением у них и заночевать, если допустит погода и будет случай. Уехал также куда-то и сам. Поло¬вина дня прошла как при хозяевах. Лаврентий, правда, чтобы услужить, предложил было Сереже подать вниз, но он предпочел людей из заведенного распорядка не выводить и, сам не заме¬тив, как это случилось, отобедал наверху в строгой верности часу и даже месту, какое занимал за столом, вторым по счету с пра¬вого края.
Итак, был пятый час дня, хозяев не было дома. Сережа по¬очередно думал то о миллионах, то о двухстах рублях и в этих размышлениях расхаживал по комнате. Вдруг пролетел миг та¬кой особенной ощутительности, что, обо всем позабыв, он, как был, замер на всем шагу и растерянно насторожился. Но вслу¬шиваться было решительно не во что. Только комната, залитая солнцем, показалась ему голее и обширнее обычного. Можно было обратиться к прерванному занятию. Но не тут-то было. Мыслей не осталось и в помине. Он забыл, о чем размышлял. Тогда он поспешно стал доискиваться хотя бы одного словес¬ного званья думанного, потому что на обозначенья вещей мозг отзывается весь целиком, как на собственную кличку, и, про¬будившись от оцепененья, возобновляет службу с того урока, на котором нам временно в ней отказал. Однако и эти поиски ни к чему не привели. От них только возросла его рассеянность. В голову лезло одно постороннее.
Вдруг он вспомнил про весеннюю встречу с Коваленкой. Снова обманно обещанная и несуществующая повесть всплы¬ла в его убежденьи в качестве готовой и уже сочиненной, и он едва не вскрикнул, когда догадался, что вот ведь они где, иско-мые деньги, по крайней мере не те, заветные, а из честного и сотенного разряда, и, все сообразив и задернув занавеску на среднем окне, чтобы затенить стол, недолго думая засел за пись¬мо к редактору. Он благополучно миновал обращение и первые живые незначительности. Совершенно неизвестно, что бы он сделал, дойдя до существа. Нов это время его слух поразила та
1 Название одной из фортепьянных пьес Шумана (нем.). 124 же странность. Теперь он успел в ней разобраться. Это было сосу¬щее чувство тоскливой, длительной пустоты. Ощущенье отно¬силось к дому. Оно говорило, что он в эту минуту необитаем, то есть оставлен всем живым, кроме Сережи и его забот. «А Торнскьольд?» — подумал он и тут же вспомнил, что с вече¬ра она в доме не показывалась. Он с шумом отодвинул кресло. Оставляя за собой наразлет двери классной, двери детской и еще какие-то двери, он выбежал в вестибюль. В пролете за косой дверкой, выводившей во двор, горело белое, как песок, тепло пятого часа. Сверху оно показалось ему еще более таинствен¬ным и плотоядным. «Какое легкомыслие, — подумал он, быст¬ро переходя из покоя в покой (он знал не все), — всюду окна настежь, в доме и на дворе ни души, можно все вынести, никто не пикнет. Однако что ж это я так наугад? Пока ее дошаришься, мало ли что может случиться». Он пустился назад, стремглав скатился по лестнице и выбежал через надворную дверку, как из дома, объятого пламенем. И, как по пожарной тревоге, тот¬час же в глубине двора приотворились сени дворницкой.
— Егор! — не своим голосом крикнул Сережа быстро бежав¬шему навстречу человеку, который на бегу что-то дожевывал и утирал углом передника усы и губы, — научи, сделай милость, как пройти к француженке (назвать ее французинкой, как во всей точности титуловала дворня датчанку и всех ее предшест¬венниц, у него не хватило духу). Да скорей, пожалуйста, мне тут Маргарита Оттоновна наказала с утра ей кое-что передать, а я только вот вспомнил.
— А вон окошко, — торопливо доматывая жеванное, ко¬ротко, длиной в глоток, вякнул дворник и затем, подняв руку и мотнув освобожденной шеей, пошел совсем по-другому сыпать, как туда попасть, все время глядя не на Сережу, а в сторону, на соседнее владенье.
Оказалось, что часть убогого трехэтажного здания из небе¬леного кирпича, прямым вгибом примыкавшего к особняку и арендовавшегося у Фрестельнов под гостиницу, откроена в этой смежности под надобности хозяев и что в нее есть доступ снизу, из особняка, по коридору, мимо детской половины. В эту узкую полосу, выделенную из гостиницы глухой внутренней стеною, попадало по комнате на этаж. На третий и приходилось окно камеристки. «Где все это было уже раз?» — полюбопытствовал
Сережа, топая по коридору, когда на муровой меже, разделяв¬шей обе кладки, под ногами прогромыхали наклонные полови¬цы добавочного настила. Он было и вспомнил — где, да не стал вникать, потому что в ту же минуту прямо перед ним чугунною улиткой повисла винтовая лестница. Заключив его в свое ви¬тье, она стеснила его в разбеге, чем и заставила отдышаться. Но сердце билось у него еще достаточно гулко и часто, когда, рас-кружась до конца, она прямо подвела его к номерной двери. Сережа постучался и не получил ответа. Он сильнее надобнос¬ти толкнул дверь, и она с размаху шмякнулась о простенок, не породив ничьего возражения. Этот звук красноречивее всякого другого сказал Сереже, что в комнате никого нет. Он вздохнул, повернулся и, наклонясь, взялся уже за винтовые перила, но, вспомнив, что оставил дверь настежь, вернулся ее притворить. Дверь разворачивалась направо, и, сунувшись за дверной руч¬кой, туда и следовало глядеть, но Сережа бросил воровской взгляд налево и так и обомлел.
На вязаном покрывале кровати, фасонными каблуками прямо на вошедшего, в гладкой черной юбке, широко легшей напрочь, праздничная и прямая, как покойница, лежала на¬взничь миссис Арильд. Ее волосы казались черными, в лице не было ни кровинки.
— Анна, что с вами? — вырвалось из груди у Сережи, и он захлебнулся потоком воздуха, пошедшим на это восклицание.
Он бросился к кровати и стал перед нею на колени. Под¬хватив голову Арильд на руку, он другою стал горячо и бестол¬ково наискивать ее пульс. Он тискал так и сяк ледяные суставы запястья и его не доискивался. «Господи, господи!» — громче лошадиного топота толклось у него в ушах и в груди, тем време¬нем как, вглядываясь в ослепительную бледность ее глухих, пол¬новесных век, он точно куда-то стремительно и без достиженья падал, увлекаемый тяжестью ее затылка. Он задыхался и сам был недалеко от обморока. Вдруг она очнулась.
— You, friend?1 — невнятно пробормотала она и открыла глаза.
Дар речи вернулся не к одним людям. Заговорило все в ком¬нате. Она наполнилась шумом,.точно в нее напустили детей.
1 Это вы, друг? (англ., перевод Б. Пастернака) 126
Первым делом, вскочив с полу, Сережа притворил дверь. «Ах, ах», — без цели топчась по комнате, повторял он что-то в бла¬женной односложности, поминутно устремляясь то к окну, то к комоду. Хотя номер, выходивший на север, плыл в лиловой тени, однако аптечные этикетки можно было прочесть в любом углу, и вовсе не требовалось, разбирая пузырьки и склянки, подбе¬гать с каждою в отдельности к свету. Делалось это лишь с тем, чтобы дать выход радости, требовавшей шумного выраженья. Арильд была уже в полной памяти и только, чтобы доставить Сереже удовольствие, уступала его настояниям. Ему в угоду она согласилась нюхать английскую соль, и острота нашатыря прон¬зила ее так же мгновенно, как всякого здорового человека. За-слезенное лицо застлалось складками удивленья, брови стали уголками вверх, и она оттолкнула Сережину руку движеньем, полным возвратившейся силы. Он также заставил ее принять валерьянки. Допивая воду, она стукнула зубами об рант стака¬на, причем издала то мычанье, которым дети выражают полно¬стью утоленную потребность.
— Ну, как наши общие знакомые, уже вернулись или еще гуляют? — отставив стакан на столик и облизнувшись, спросила она и, приподняв подушку, чтобы сесть поудобнее, осведоми¬лась, который час.
— Не знаю, — ответил Сережа, — вероятно, конец пятого.
— Часы на комоде. Посмотрите, пожалуйста, — попросила она и тут же удивленно прибавила: — Не понимаю, на что вы там зазевались! Они на самом виду. А, это — Арильд. За год до смерти.
— Удивительный лоб.
— Да, не правда ли?
— И какой мужественный! Поразительное лицо. Без деся¬ти пять.
— А теперь еще плед, пожалуйста, — вон на сундуке… Так, спасибо, спасибо, прекрасно… Я, пожалуй, немножко еще по¬лежу.
Сережа раскачал и тугим пинком
