Если в гости¬нице окажется местечко, — я уступаю мою долю нашего обще¬го права на ночлег, господа, Madame…
— Шерер, — но моя жена, благородный сударь…
— Madame Шерер и ее супругу, конечно, что необходимо следует из… pardon, обоюдного их обстоятельства.
— Mille grвces, Monsieur1, но я и муж мой… не рассчитыва¬ем, право…
— Оставьте, оставьте, пожалуйста, это решено, Madame, Madame Шерер.
— Но вы-то, вы, господин Амадеус. Что вы на это скажете? Вы, впрочем, отдохнете, тоже отдохнете, не пугайтесь; да что с вами, наконец; ну так, ну, слава Богу; мы об этом позаботимся, не правда ли, господа, и у вас будет где отдохнуть.
— Они так взволнованны, — конечно, мы все рады, — oh le pauvre, dieu le bйnit2 — однако…
— Ну вот, мы и у цели путешествия, господа. Какой шум там. Где же, господин Амадеус, господин Амадеус, где колотушка здесь?
1 Тысяча благодарностей, сударь (фр.).
2 о, бедный, — Бог да благословит его (фр.).
— Погодите, я сам найду, господин Шерер, — мой настав¬ник господин Амадеус — у вас огниво — ну? А, вот доска! Раз, два, три! Сильней нельзя, кажется, идут. Послушайте, господин Амадеус, я вас не узнаю сегодня.
Шорохи и звуки в гостинице дремали в эту пору, как быва¬ет в домах, где много спящих, и безразлично сколько — борю¬щихся с одолевающим сном, и где бригада сновидений наводит оцепенение на все кругом, и сослепу, мимо идучи, и на бодря-щихся. Шорохи гостиницы? Их немного. Неизвестно, где ке¬гельбан. Далеко ли до кегельбана — или он рядом через одну пустую комнату. Место нахождения биллиардной тоже неуяс-нимо. В той зале, куда попадают, пройдя через мудреные, зако¬улками крадущиеся сени и прихожую, — в зале тикают стенные часы; маятник за стеклом; качаясь, он засевает залу тиканьем, частым и мелким, как просо; но кружком он замахивается так мертво и скучно, словно это зануженная, ноющая рука сеятеля к вечеру севного дня.
По соседству или через несколько комнат однообразно на аптекарских весах отвешивают скрупулы наглухо укупоренно¬го гула. Там играют. Там играют и, возможно, громко говорят об игре. Там катают тяжелые шары, и шары ударяются об лаковое дерево, и галдя бултыхаются на пол круглые кегли. Вслед за тем там подымается явственное шарканье; а за шарканьем сразу воцаряется паралитически затекшая тишина. Там, по соседству с залой или через несколько комнат, громко и заразительно зева¬ет игра. И может быть, разговаривают о сощелкивающихся ша¬рах. Но голоса наглухо закупорены; они опечатаны синим та¬бачным дымом и догорающими лампами, они упакованы в опилки тиканьем часов и сновидениями спящих во втором эта¬же. Голоса, вслух следящие за шарами, опечатаны, наконец, и поздним часом; как опечатываются места происшествий. А в эту ночь чем не место происшествия гостиница, чем не место про¬исшествия она, если происшествие — громкий троекратный стук снаружи, с улицы — и долгая пауза затем, и вновь, более на¬стойчивый и совсем оглушительный стук по двери, топотание башмаков по коридору, лязг замка и кулачная свалка голосов на пороге, где одному, сном расслабленному, в пухлой охриплости валяному голосу приходится иметь дело с целою капеллой го¬лосов с улицы, с холоду, со льда, свежих и освежающих.
— Тогда как же…
— Да нет, милейший, я не привык разговаривать с трактир¬ным слугой, где, как бишь его, этот Маркус?
— Вюрценау, Георг.
— Да, Вюрценау. Позови своего хозяина сюда.
— Да уж не знаю, право.
— Тебе нечего знать, ты ступай просто к господину Вюрце¬нау и Вюрценау, понял, сюда позови.
— Сейчас, господа, вы будете свидетелями того, с какой готовностью господин Вюрценау уступит свою комнату и кро¬вать госпоже Шерер, моей, ха-ха, сестре.
— Какая честь.
— А вы мой шурин, шурин, — позвольте вас спросить, вы быстро засыпаете, если это — si ce n’est pas une indiscrйtion exagйrйe1.
— О да, в особенности сегодня. Я в пять минут сегодня бы уснул.
— Итак, вы шурин мой, шурин на пять минут. А мы, госпо¬да, как-нибудь здесь приспособимся. Хотя, собственно говоря, я предчувствую взрыв любезности и услужливости со стороны этого Вюрценау ко мне лично, ко мне как брату госпожи Ше¬рер, и если вы только не догадались — князю Георгу Кунцу фон Вёльфлингу.
— Ах. — Ах да. — Вот как. — Я так и думал. — Какая честь!
— Оставьте, пожалуйста!.. Садитесь, господа, здесь стулья. Позвольте предложить вам кресло, Madame. Я привык, знаете.
— Георг.
— Да, господин Амадеус.
— Вот что, Георг. Я вас покину. Я должен, понимаешь. Вот какая вещь, Георг, я на улице кошелек потерял. Такая вещь. Так я бы. — Я знаю ведь где, я, помнишь, возле Святой Елизаве¬ты… возле церкви, — я платок…
— Ваш собственный кошелек? -Да.
если это не слишком нескромно (фр.).
— Я никогда до сих пор не предполагал, что у вас… Короче, вы хотите сейчас без фонаря отправиться на поиски…
— Да. Это ведь в двух шагах отсюда, Георг.
— Господин Амадеус, я вас сегодня не узнаю. Я никогда не знал вас таким и вообразить себе не мог, что дорожная катаст¬рофа может такие длительные следы… Слушайте, господин Амадеус, — поверьте мне, ваше намерение, простите, — чистое безумие, а ваша пропажа…
— Георг…
— А ваша пропажа — чистейшая пустяковина, если…
— Георг…
— Если вы примете во внимание то, что вам сказал отец мой Кунцфон…
— Дай мне сказать, Георг.
— У нас общая касса, господин Амадеус, и вы можете взять утерянную вами сумму — из моих средств; вы меня обижаете, стоит ли, господин Амадеус, из-за таких пустяков — без фона¬ря — какая, какая, простите, мелочная нервозность.
— Георг, все равно. Мне душно здесь, и мне как-то не по себе — я чем-то расстроен. Я выйду. Я пройдусь немножко. И — я не прощаюсь — я скоро вернусь — вон он идет, это, вероятно…
II
Если для некоторых обитателей городка «N» 17-е число июля месяца и не осталось памятным числом, то день этот, во всяком случае, для многих был не из рядовых. Он тянулся на редкость долго. Насчет его продолжительности сходились мнения мно¬гих. На этот день было назначено заседание городского совета, посвященное вопросам, связанным с приближающимся днем ярмарки. Оно происходило в большой зале ратуши, обращен¬ной окнами на закат, и уже близилось к концу, когда сообщение одного из членов городского совета внезапно поставило перед всеми на очередь новое неожиданное дело. Было несколько че¬ловек в совете, которых сообщение Курта Зеебальда взволнова¬ло и озадачило настолько, что, засыпав Зеебальда кучей нетер-пеливых восклицаний, они на минуту вышли из делового тона и завязали в общественном месте частный и чрезвычайно ожив¬ленный разговор. Разговор этот был беспорядочен и уснащен недоуменными знаками шумного изумления в его крайней сте¬пени. Живость, с какою предались эти гласные внеочередной беседе, не подобала их годам — каждому из них шел или испол¬нялся седьмой десяток.
За одним из пыльных окон в воздухе висело пылом облива¬ющееся солнце и медлило, задержанное в своем пути общим замешательством этого странного, нездорового дня. Светло-пунцовая полоса предвечернего его жара початою штукой оран¬жевого штофа лежала поперек зеленой скатерти, которою был покрыт думский стол. Из пяти других окон полосы шли в упор к противоположной стене толстыми балками густого свету. В этой такими балками с улицы протараненной зале казалось, что вече¬реющая улица, на которой сейчас несравненно лучше, чем здесь, что улица подпирает залу, < > и уйди куда или сократись эта несдержанно озаренная улица, и зала перекосится и рухнет.
Затеявших посторонний разговор с Зеебальдом было семе¬ро; остальные семнадцать младших их товарищей вмешались в их взволнованную беседу, требуя от них объяснений насчет пред¬мета их разговора. Волнение этих стариков было так же непо-нятно им, как и самые их слова. Те поспешили удовлетворить любопытству непосвященных, сразу вшестером, наперебой за¬бросав их клочками какой-то запутанной повести из стародавне¬го прошлого родного городка. Этот рассказ сам по себе явился в то же время и изложением дела, предложенного на их благо¬усмотрение Куртом Зеебальдом. Так постепенно улеглось волне¬ние старейших из членов совета, и достойный такого собрания тон был снова найден и восстановлен. В этом тоне они, покон¬чив с ярмарочными делами, и повели дело того человека, от лица которого Зеебальд выступил со своим внеочередным предложе¬нием, так сильно взволновавшим их.
А солнце продолжало висеть в воздухе, сером от мусора и сумерек, за пыльным стеклом крайнего из окон, — оно висело, обливаясь волнистым пылом под нижним поперечным брусом оконной рамы, задержанное в своем спуске последним замеша-тельством этого странного нездорового дня.
Он был на редкость продолжителен. Восстановить его на¬чало трудно. С утра по городу шли толки о вчерашней грозе. Рассказывали о чудесном случае в соседней деревушке за Ра-бенклинне. Молния ударила в дом, где праздновалась свадьба.
Хозяева, гости и молодые отделались одним испугом, а были на волосок от гибели. Передавали и о другом случае. Молнией уби¬ло лошадь в упряжи перед самым домом смотрителя, при въез¬де на почтовый двор. Карета повреждена, путешественники целы и невредимы. Передачею и прикрашиванием этих слухов начался для многих этот день, теперь уже клонящийся к закату.
Но для Зеебальда день начался гораздо раньше. Эти под¬счеты следов вчерашнего паводка застали его уже на ногах. Он был поднят из постели в начале шестого еще часу, каким-то по¬чтенным господином, не желавшим сказать своего имени Анне Марии, второй жене Зеебальда, вышедшей в сени на его про¬должительный стук. Изумление Зеебальда при виде гостя, до¬жидавшегося его в темных сенях, когда он, наконец, после дол¬гих зевков, переговоров с Анной и досадных пожатий плечами вышел из своей каморки в убогую прихожую, было тем сильнее и порывистее, что по догадкам жены он ожидал узнать в посе¬тителе одного из родственников покойницы Сусанны: этот ста¬рый черт, — говорила Анна, — смотрит на меня так недоверчи¬во, — я сказала ему, что я госпожа Зеебальд — он, верно, не зна¬ет, что ты во втором браке — он вообще так глаза вытаращил на меня — как будто он и слухом вообще не слыхал, что такие вещи на свете водятся и в этом ничего диковинного нет. Зеебальд долго не мог слова выговорить; он тряс руку гостя и обнимал его, в гла¬зах у обоих стояли слезы; вскоре Зеебальд увлек за собой в дом этого странного посетителя. Там они оба, верно, пришли в себя, потому что вскоре голоса их запрыгали уступами, быстро сла-дившись в продолжительную и оживленную беседу. Всего выше подскакивал голос Зеебальда, и Анне Марии, которая снова лег¬ла в постель и не думала даже подслушивать их, удалось с нале¬ту подхватить
