Тогда, не меняя своего положения, эти звери спускали на толпу тучу мартышечьих глаз, и глаза эти щурились и лоснились черным лоском, сигали по лицам, как блохи, и, всласть напрыгавшись по ним, одним прыжком вска¬кивали обратно на свои места, в глубокие свои впадины.
Закат густел и становился уже редкостью, как самородок, отдельные слитки его мало-помалу пропадали во взрыхленных грядках смородинника. Особенное любопытство всех возбуж¬дала клетка, на крыше которой грудой расположились мартыш¬ки. Она была пуста.
В ней не было ничего, кроме вороха настланной соломы да разве еще тех неопределимых и остро воняющих потемков, какие бывают в закрытых помещениях зоологических садов зи¬мой и гнездятся в последней глубине полутемных клеток. Эта пустая клетка возбуждала особенное любопытство каждого до тех пор, пока, приглядевшись, он не обнаруживал, что в пра¬вом углу задней стенки все-таки лежит что-то. Какая-то бога¬тая женская муфта, большая, черная или темно-серая, наполо¬вину зарывшаяся в солому. И тогда его любопытство…
— Кнауер! — донеслось со стороны гостиницы. Гувернер обернулся, как будто этот зов относился к нему.
— Кнауер! — звали его с деревянной галереи, шедшей с на¬дворной стороны вдоль всего второго этажа.
Гувернер, выйдя из толпы, направился к этой группе, сто¬явшей у перил галереи. Он вглядывался в них и узнавал их. Он узнал Туха, Штурцваге, Розариуса и узнал всех, кроме двух-трех ему незнакомых людей. Он был страшно взволнован и непре-менно снял бы шляпу и стал махать ею, чтобы с лужайки уже подать знак о чувствах радости, заполнивших его горло, им на галерее, тронутым отблеском заката, если бы шляпа была при нем; но он сошел поглядеть на зверей, позабыв надеть шляпу.
О чем они говорили наверху — неизвестно. Переговоры их были непродолжительны. Вскоре на галерее показался Тух, вполоборота беседуя со следовавшими за ним товарищами. Они прошли двором на улицу и разошлись по домам. Целью их при¬хода была информация Кнауера, как они это называли. Они шли сюда, чтобы поставить Кнауера в известность о том, что хода¬тайство о принятии его на службу городским органистом не только отклонено. Но они видят в нем редкий по его дерзост¬ности образец занесшегося безумия. И это — не только ввиду того, что место органиста никак не вакантно еще пока, как он по неискоренимому его самомнению не мог не думать, но еще и потому, и в особенности, что присутствие его в городе недо¬пустимо и дальше ни в коем случае терпимо быть не может по некоторым, ему самому лучше других известным, причинам, которые удесятерились сегодня в числе и в весе после того, как он, никого не спросясь, не спросясь даже голоса собственной совести — на это они напирали, — осмелился хозяйничать по своему произволу в церкви, распорядившись по-своему вещью, которая, — и на это они напирали тоже, — должна была бы стать неприкосновенною святыней для него, и страшною святыней.
Их целью было информировать Кнауера, и хотя неизвест¬но, о чем они говорили с ним, но можно думать, что они успели и достигли своего.
Когда они от него вышли, на лицах их не было уже того смущения, с каким они шли сюда. Слог резолютивного эдикта, который был прочтен Кнауеру Тухом вслух, владел еще всеми их движениями, когда они прошли двором гостиницы. Слог этот облегал еще их старческие станы ортопедическим корсетом, подоткнутым под короткие брюки, и строгая почтительность намордником приструнивала <их лица>. Они отходили уже от этой апоплексии, когда ее как рукой сняло заявление Грунера:
— Да! Я ведь Игнаца спрашивал. Медведица действитель¬но околела.
— Околела?!
И они вышли в ворота.
Зеебальда не было среди них. Когда на следующий день он перед обедом зашел в гостиницу наведать Кнауера, он уже зна¬чился выбывшим. Оба приезжие покинули город еще поутру.
Тем и кончается повесть о двойной октаве и начинается басня про недобрую славу Кнауера. Басня эта не басня даже, а побасенка.
Мартене, тоже органист, бывший у Кнауера при чтении ре¬золютивного эдикта, человек высокой наблюдательности и очень незлобивый, долго еще впоследствии, случалось, припо¬минал остальным своим товарищам по предмету информации Кнауера, как странно вел себя последний.
— Ну, не чудак ли! Ему говорят о гневе Господне. Он и ухом не ведет. Ну, допустим, безбожник. Ему — Тух, должен я ска¬зать, хватил все-таки через край, меня выхваливая, — это я не из скромности говорю, — но правда же: несчастная, нуждающа¬яся женщина, покинутая мужем, — ну как не помочь — всякий из нас бы — и потом — покойница Доротея ангельской кротости была, надо быть справедливым. Чудак! Тух на меня указывает: этот достойный муж, я уж не помню подлинных его слов, —да! — если бы не этот человеколюбивый и достойнейший муж (право же, чересчур лестно), бывший ей вторым, если можно так вы¬разиться, супругом, принимая во внимание бескорыстное его участие в судьбе вашей супруги и т. д. и т. д. А он! Он и это мимо ушей пропускает. Чудак! Ну, допустим, — старик; в чувствах медлен. Какой там старик! Ему вскользь роняют, что он, мол, заступил вас в должности или что-то в этом роде, — и этот чу¬дак вскидывает на меня глазами и только тут-то и обнаружива¬ется, что он не окончательно немой. «Вы — органист?!» Ну так как же не чудак! Это ведь единственные его слова за все то вре¬мя, что мы у него провели. Чудак, что и говорить! Дивлюсь вам всем, господа, простите. Явись я немного раньше в Ансбах…
-Ну?
— Живи я здесь в его времена, как все вы, — я бы по перво¬му же взгляду его определил. Предсказал бы все. Вот как.
Январь 1917
Лица диалога: Субъект. Чиновник полиции. Л ефевр.
Чиновник полиции. Это называется у нас кражей. Субъект. Я знаю.
Чиновник полиции. Кража преследуется законом.
Субъект. Здесь? В данный момент?
Чиновник полиции. Везде. Во всякое время.
Субъект (бросается к окну). Где? Я не вижу.
Чиновник (спокойно). Оставьте эти штуки.
Субъект. Собственность? Я читал. Я знаю. Я знаю географию.
Виновато не мое невежество. Виной всему — рассеянность.
И привычка.
Чиновник. Вот именно. (Внушительно.) Пагубная.
Субъект (хладнокровно). Опять вы не поняли. Я забыл, что за границей. (Пауза.) Дело было за городом. Везли арестан¬тов. Впрочем, началось после. Знаете, там спуск к лодкам. Черная косая тень. Смоленые заборы, парусина. Народу собралось (глубокое вдыханье) не рассказать. (Вздох; пауза.) Видите ли (комкает какую-то бумажонку и, опустив голо¬ву, рассматривает ее), вас, верно, ставит в тупик секрет моего воздействия на ваши массы?
Чиновник (за писаньем, рассеянно, без видимой связи). Да. В вас сразу узнаешь иностранца, чуть заговорите.
Субъект. Я разделяю ваше изумление. Но странности моего вы¬говора — ничто в сравнении со странностями (подымается)…
Чиновник. Лефевр, держи!
Чиновник. Куда вы? (Спокойно.) Это — моя жена.
Субъект. Мы тут кричим. Правда, это в конце коридора. Но все-таки. Она ни разу не обернулась. Она глуха?
Чиновник (раздраженно). Она готовит. Она стоит у плиты, вы слышите? (Спокойней.) Но вы мастер заговаривать зубы. Признаете ли вы себя виновным?
Субъект. Конечно. Рассеянность — порок. Естественный у че¬ловека на чужбине.
Чиновник. При чем тут рассеянность?
Субъект. Там спуск. Толпа растянулась до самых лодок. Запом¬нил корму с надписью «Дюгонь».
Чиновник. Лодка Фабра. Прекрасно. Дальше (оба вслушива¬ются)…
Субъект. Когда я кончил, посыпались вопросы. Им предшест¬вовало восхищение. Сразу догадались, откуда я. Заинте¬ресовались. Стали спрашивать: «Ваша профессия?» Я не успел ответить. «Ваш заработок?» Я ответил движением руки. Указал на них, на себя, на море.
Чиновник (перебивая). Вздор. Что вы имели в виду при этом?
Субъект. Ситуацию. Отношения. Их положенье кругом меня, мое — среди них, положенье каждого из них среди…
Чиновник (взмахнувручкой). Так вы проповедник? (Собирает¬ся зачеркнуть строчку в протоколе.)
Субъект. Оставьте, что вы? У вас верно написано. Я — то, чем назвался. (Заходит за спину чиновника.)
Чиновник (оборачиваясь). Отойдите, пожалуйста. Вот ваше ме¬сто.
Субъект. Так вот. Тогда… (Оба вслушиваются.)
Чиновник (нервно). Ну — что вы тянете? Тогда… Не отвлекай¬тесь (пауза, затем совершенно спокойно). Это — наш знакомый.
Субъект (выразительно, с расстановкой). У нас этого не бывает.
Чиновник (возмущенно). Это вас не касается. Не ваше дело. (Оба вслушиваются.)
Чиновник. Сейчас. (Захлопывает бюро, встает.) Лефевр, смот¬ри за ним. (Уходит. Слышны долгие удаляющиеся шаги по ко¬ридору.)
Лефевр и Субъект. (Молчат. Субъект читает номер местной газеты. Улыбка снисходительного сожаления.)
Лефевр (преодолев смущение). Я давно хотел спросить, что это
за язык — священно-славянский? Субъект (поправляет). Церковно-славянский.
Лефевр. Церковно-славянский. Это вроде латинского? Это ваша латынь?
Субъект. Это древняя форма нашего языка. Сколько вы дали за
этот велосипед? Лефевр. Это — подношенье. Я — борец. Субъект. Где же чиновник? Надоедает дожидаться. Лефевр. Придет. Сегодня суббота. Он в Леклозо собирается.
Лефевр. Нет, вы не смейтесь. Я не зря сказал. Он вас долго не задержит. Торопится на дачу. То есть вас задержат, конечно. Нельзя. Закон. (Молчание.)
Лефевр (мечтательно). На даче хорошо сейчас. Я семью всегда помещаю куда-нибудь на лето. Благодаря сбереженьям. Здесь — пыль, духота. Ну, море, конечно. Но такая даль! И загажено. А в городе…
Субъект. Оставьте. Что она вам дурного сделала?
Лефевр. Да, правда. (Машинально.) Как начнешь о даче говорить, рука невольно как-то к окошку тянется. И давишь… Это мяс¬ная, зеленая… Разносчица заразы… Вот он идет. Что это вы?
Субъект. Ногу натер. (Стучит носком стянутого сапога по краю стула, вытрясая песок.)
Чиновник (входит с часами в руках). Что это вы?
Субъект. Берегом набилось. Сейчас.
Чиновник. Ну. Я тороплюсь. Рассказывайте. (Садится.)
Субъект. Вообразили, что я со шляпой обойду их. Стали вытас¬кивать кошельки. Между тем дело было после обеда, на мне было все чистое, я возвращался с купанья.
Чиновник. Так что же? Не понимаю.
Субъект. У меня не было никаких потребностей в тот момент.
Кроме одной. Чиновник. Какой? Субъект. Потребности производить. Чиновник. Ну? Что ж вы остановились? Субъект (не понимает). Чиновник. Что производить?
Субъект (только теперь сообразив). А. Понимаю. Это несуще¬ственно. Производить — ну, впечатление, скажем. Это моя специальность.
Чиновник пожимает плечами, смотрит на Лефевра, который отворачивается, фыркает в клетчатый платок и отходит к окошку.
Чиновник (кусаяус, нервно). Прекрасно. Прекрасно. Итак. Поз¬вольте. Но нас не это занимает. Нас интересует нечто иное. Нас…
Субъект (захвати воздуху, чтоб выложить все сразу до конца; возбужденно). Вот что. Я забыл, что за фан идей. Дома это так у нас делается. Всякий отводит душу в работе. Как бы вам объяснить. Вот. Как у вас телеграф, водопровод, газ, так труд у нас. Повсюду проведен. Станции. Аппараты. Человек играючи живет. Производит. Мимоходом. То тут, то там. Где день его застанет. Где в горючем состоянье он попадет на искру. Хорошо. Никто с ним не расплачивается. Это — абсурд. Этот абсурд прикрепляет к месту. Ваш че¬ловек — место на пространстве человечества. Его
