так мало значения, что едва ли он надеялся увидеть их напечатанными в близком будущем. Более дальние его расчеты были опрокинуты прежде¬временною смертью. Может быть, тот вид, в котором лежат его стихи перед нами, не представляет их окончательной редакции, и автор предполагал еще подвергнуть их дальнейшему отбору и шлифовке. Однако след гения, оставшийся в них, так велик, что именно он, этот дух, проникающий их, придает им последнее совершенство, более, может быть, значительное, чем если бы автор имел больше времени позаботиться об их внешности.

Лирику Бараташвили отличают ноты пессимизма, мотивы одиночества, настроения мировой скорби.

Счастливые эпохи с их верою в человека и восприимчивость потомства позволяют художникам высказывать только главное, почти не касаясь побочного, в надежде на то, что воображение читателя само восполнит отсутствующие подробности. Отсюда некоторая неточность языка и плодовитость классиков, естествен¬ная при большей легкости их очень общих и отвлеченных задач.

Художники-отщепенцы мрачной складки любят договари¬ваться до конца. Они отчетливо доскональны из неверия в чу¬жие силы. Отчетливость Лермонтова настойчива и высокомер¬на. Его детали покоряют нас сверхъестественно. В этих черточ¬ках мы узнаем то, что должны были бы доработать сами. Это магическое чтение наших мыслей на расстоянии. Секретом та¬кого действия владел и Бараташвили.

Его мечтательность перемешана с чертами жизни и повсе¬дневности. На его творчестве лежит индивидуальная, одному ему свойственная печать, которую на него наложили особен¬ности его времени. Описания в «Сумерках на Мтацминде» и «Ночи на Кабахи» не оказывали бы своего волшебного дейст¬вия, если бы наряду с описаниями душевного состояния они не были еще более удивительными описаниями природы. Взрывы изобразительной стихии в его бесподобном, бешеном и вдох-новенном «Мерани» ни с чем не сравнимы. Это символ веры большой борющейся личности, убежденной в своем бессмертии и в том, что движение человеческой истории отмечено целью и смыслом.

Лучшие стихотворения Бараташвили сверх названных — это его посвящения Екатерине Чавчавадзе и все стихи двух последних лет его жизни с его поразительным «Синим цветом» в том числе.

В 1893 году его прах был перенесен из Гянджи в Тифлис. 21 октября 1945 года вслед за Грузией, его родиной, весь Союз торжественно чествовал столетнюю годовщину его смерти.

1946

НЕСКОЛЬКО СЛОВ

О НОВОЙ ГРУЗИНСКОЙ поэзии

(ЗАМЕЧАНИЯ ПЕРЕВОДЧИКА)

В ряду искусств Грузии ее новая поэзия занимает первое место. Своим огнем и яркостью она отчасти обязана сокровищам гру¬зинского языка. Народная речь в Грузии до сих пор пестрит пе¬режитками старины и следами забытых поверий. Множество выражений восходят к обрядовым особенностям старого язы¬ческого и нового христианского календаря.

Явления словесности, например, красоты иного изречения или тонкости какой-нибудь поговорки, больше чем византиниз-мы церковной мелодии или фрески соответствуют впечатли¬тельности и живости грузинского характера, склонности фан-тазировать, ораторской жилке, способности увлекаться.

Перечисленные черты общительности и балагурства соста¬вили судьбу и природу Николая Бараташвили. Он как метеор озарил грузинскую поэзию на целый век вперед и прочертил по ней путь, доныне неизгладимый.

Несмотря на личное нелюдимство и на одиночество своей музы, Бараташвили непредставим в тиши действительного уе¬динения, о котором он так часто вздыхает..Его нельзя отделить от городского общества, с которым он вечно на ножах, как не¬отделим световой луч от дробящей его хрустальной грани, вы¬секающей радугу в месте его излома. Трагические раздоры Ба¬раташвили со средой изложены им так ясно и просто, что стали для потомства школою миролюбия и верности обществу.

Ближайший к нему по значительности и равный Важа Пша-вела во многом представляет его полную противоположность.

Во-первых, в отличие от Бараташвили, это действительный отшельник и созерцатель, затерявшийся в неприступных горах. Кроме того, только примирительница-смерть слила своенрав¬ную речь Бараташвили с общим голосом, между тем как Важа Пшавела с самого начала писал так, как говорит в горах про¬стой народ под тяжестью своего повседневного обихода. Одна¬ко суровую эту ноту высокогорной разобщенности Важа Пша¬вела углубил до такой степени, что его книги стали достоянием избранных и религией личности, способной поспорить с созда-ниями величайших индивидуалистов Запада в недавнее время.

Поэтическая литература наших дней в любой стране мира, в том числе и в России и в Грузии, представляет естественное следствие символизма и всех вышедших из него, а также и всех враждовавших с ним школ. Лучшим завершением всех этих те-чений может служить свежее, разнообразное творчество Симо¬на Чиковани.

Право на это место дает ему определенность и окончатель¬ность его тона — обычное свойство всего большого, в отличие от расплывчатой приблизительности — удела несовершенств.

Образная стихия, общая всякой поэзии, получает у Чико¬вани новое, видоизмененное, повышенно существенное значе¬ние. Чиковани артист и живописец по натуре, и как раз эта ар¬тистичность, порядка Уитмана и Верхарна, дает ему широту и свободу в выборе тем и их трактовке.

Образ в поэзии почти никогда не бывает только зритель¬ным, но представляет некоторое смешанное жизнеподобие, в состав которого входят свидетельства всех наших чувств и все стороны нашего сознания. Сообразно с этим и та живописность, о которой мы говорим применительно к Чиковани, далека от простого изобразительства. Живописность эта представляет высшую степень воплощения и означает предельную, до конца доведенную конкретность всего в целом: любой мысли, любой темы, любого чувства, любого наблюдения.

Чиковани не случайное и закономерное звено в общем раз¬витии грузинской мысли. Сказочную замысловатость Важа Пшавелы он соединяет с порывистым, всему свету открытым, драматизмом Бараташвили.

Мы бы очень исказили картину нынешнего состояния гру¬зинской поэзии, если бы умолчали о другом ярком и замеча¬тельном таланте наших дней, Георгии Леонидзе, поэте сосредо¬точенных и редких настроений, нерасторжимых с почвою, на которой они родились, и с языком, на котором они высказаны. Это автор образцовых стихов, на другой язык почти неперево¬димых. Но наши замечания не притязают на полноту, а то бы мы не упустили из виду литературной деятельности и славы Акакия Церетели, свежей и захватывающей непосредственнос¬ти Николая Надирадзе, высокого мастерства Валериана Гаприн-дашвили и многих других.

Еще более беспорядочны и несистематичны, чем наши за¬мечания, наши случайные переводы. В них зияет, например, такой сразу бросающийся в глаза пробел, как совершенное от¬сутствие Галактиона Табидзе, справедливой гордости текущей поэтической литературы, и недостаточное ознакомление с дру¬гим ее украшением, Иосифом Гришашвили, представленным в сборнике только одним стихотворением. Не переведены Мо-сашвили и Машашвили, вместе со множеством новых, появив-шихся за последнее время имен. Но эти упущения блестяще восполнены другими современными переводчиками.

Годы моего первого знакомства с грузинской лирикой со¬ставляют особую, светлую и незабываемую страницу моей жиз¬ни. Воспоминания о толках и побуждениях, вызвавших эти пе¬реводы, а также подробности обстановки, в которой они про¬изводились, слились в целый мир, далекий и драгоценный, при-знательности которому не вмещают рамки настоящего предисловия.

21 декабря 1946 г.

ЗАМЕЧАНИЯ

К ПЕРЕВОДАМ ИЗ ШЕКСПИРА

ОБЩАЯ ЦЕЛЬ ПЕРЕВОДОВ

В разное время я перевел следующие произведения Шекспира. Это драмы: «Гамлет», «Ромео и Джульетта», «Антоний и Клео¬патра», «Отелло», «Король Генрих Четвертый» (первая и вторая части), «Макбет» и «Король Лир».

Потребность театров и читателей в простых, легко читаю¬щихся переводах велика и никогда не прекращается. Каждый переводивший льстит себя надеждой, что именно он больше других пошел этой потребности навстречу. Я не избег общей участи.

Не представляют исключения и мои взгляды на сущест¬во и задачи художественного перевода. Вместе со многими я думаю, что дословная точность и соответствие формы не обес¬печивают переводу истинной близости. Как сходство изобра¬жения и изображаемого, так и сходство перевода с подлинни¬ком достигается живостью и естественностью языка. Наравне с оригинальными писателями переводчик должен избегать сло¬варя, несвойственного ему в обиходе, и литературного при¬творства, заключающегося в стилизации. Подобно оригиналу, перевод должен производить впечатление жизни, а не сло¬весности.

ПОЭТИЧЕСКИЙ СТИЛЬ ШЕКСПИРА

Стиль Шекспира отличают три особенности. Его драмы глу¬боко реалистичны по духу. Их выполнение по-разговорному естественно в местах, написанных прозою, или когда куски стихотворного диалога сопряжены с действием или движени¬ем. В остальных случаях потоки его белого стиха повышенно метафоричны, иногда без надобности и тогда в ущерб правдо¬подобию.

Образная речь Шекспира неоднородна. Порой это высо¬чайшая поэзия, требующая к себе соответствующего отноше¬ния, порой откровенная риторика, нагромождающая десяток пустых околичностей вместо одного вертевшегося на языке у автора и второпях не уловленного слова. Как бы то ни было, метафорический язык Шекспира в своих прозрениях и ритори¬ке, на своих вершинах и в своих провалах верен главной сущно¬сти всякого истинного иносказания.

Метафоризм — естественное следствие недолговечности человека и надолго задуманной огромности его задач. При этом несоответствии он вынужден смотреть на вещи по-орлиному зорко и объясняться мгновенными и сразу понятными озаре¬ниями. Это и есть поэзия. Метафоризм — стенография боль¬шой личности, скоропись ее духа.

Бурная живость кисти Рембрандта, Микеланджело и Тици¬ана не плод их обдуманного выбора. При ненасытной жажде написать по целой вселенной, которая их обуревала, у них не было времени писать по-другому. Импрессионизм извечно при¬сущ искусству. Это выражение духовного богатства человека, изливающегося через край его обреченности.

Шекспир объединил в себе далекие стилистические край¬ности. Он совместил их так много, что кажется, будто в нем живет несколько авторов. Его проза законченна и отделанна. Она написана гениальным комиком-деталистом, владеющим тайной сжатости и даром передразнивания всего любопытного и диковинного на свете.

Полная противоположность этому — область белого стиха у Шекспира. Ее внутренняя и внешняя хаотичность приводила в раздражение Вольтера и Толстого.

Очень часто некоторые роли Шекспира проходят несколь¬ко стадий завершения. Какое-нибудь лицо сперва говорит в сценах, написанных стихами, а потом вдруг разражается про¬зою. В таких случаях стихотворные сцены производят впечат¬ление подготовительных, а прозаические — заключительных и конечных.

Стихи были наиболее быстрой и непосредственной формой выражения Шекспира. Он к ним прибегал как к средству наи¬скорейшей записи мыслей. Это доходило до того, что во мно¬гих его стихотворных эпизодах мерещатся сделанные в стихах черновые наброски к прозе.

Сила шекспировской поэзии заключается в ее могучей, не знающей удержу и разметавшейся в беспорядке эскизности.

РИТМ ШЕКСПИРА

Ритм Шекспира — первооснова его поэзии. Размер подсказал Шекспиру часть его мыслей, слова его изречений. Ритм лежит в основании шекспировских текстов, а не завершительно об¬рамляет их. Ритмическими взрывами объясняются некоторые стилистические капризы Шекспира. Движущая сила ритма оп¬ределила порядок вопросов и ответов в его диалогах, скорость их чередования, длину и короткость его периодов в монологах.

Этот ритм отразил завидный лаконизм английской речи, позволяющей в одной строчке английского ямба охватить целое изречение, состоящее из двух или нескольких взаимно противо¬поставленных предложений. Это ритм свободной исторической личности, не творящей себе кумира и, благодаря этому, искрен¬ней и немногословной.

«ГАМЛЕТ»

Явственнее всего этот ритм в «Гамлете». Здесь у него троякое назначение. Он применен как средство характеристики отдель¬ных персонажей, он материализует в звуке и все время поддер¬живает преобладающее настроение трагедии, и он возвышает и сглаживает некоторые грубые сцены драмы.

Ритмическая характеристика в «Гамлете» ярка и рельефна. По-одному говорит Полоний, или король, или Гильденстерн и Розенкранц, по-другому — Лаэрт, Офелия, Горацио и осталь¬ные. Легковерие