Перец Маркиш, говоря, что «в лице Пастернака мы имеем живого классика» (там же).

Но эти выступления не могли перекрыть общую тенденцию страш¬ных обвинений, высказанных Пастернаку, который был подавлен про¬исходящим. С. П. Бобров, в молодости любитель литературных дебатов и стычек, записал в дневнике, вернувшись с дискуссии 11 апреля: «В сущности, почти невыносимая картина травли Пастернака мучает меня сегодня весь день <...> Это чудовищно. Один за другим выступали ка¬кие-то тупые грузные дяди, только что не грозившие Боре топором. У не¬го в заключительной речи своей было ужасно серое лицо, какая-то пу¬таница в речах, не знал, что и говорить — да что говорить. Зрелище рас¬топтанного человека» (РГАЛИ, ф. 2554).

На обороте сделанной тогда фотографии Пастернак записал по просьбе Крученых: «Был очень уставши после чтения стихов на своем вечере в клубе ФОСПа. Заснят во время перерыва. Усталый, растерян¬ный» (РГАЛИ, ф. 1334). Аналогичное впечатление произвело это обсуж¬дение на Б. М. Фишер и ее мужа, которые присутствовали в зале и об¬менялись с Пастернаком после вечера несколькими словами. «Пастер¬нака заставили отвечать на обвинения. Он смотрел на толпу, изливав¬шую яд на его работу. Ему трудно было заговорить. «Я не могу писать по приказу. Я постараюсь, не знаю, удастся ли…». Аудитория орала и про¬тестовала» (Markoosha Fisher. «Му lives in Moscow». New York and London, 1944. C. 94 — «Моя жизнь в России»).

«Вечер Пастернака вызвал особенный интерес и плотно, до духоты, насытил зал», — писала об этом событии «Литературная газета». «Пас¬тернак читал «Волны», цикл лирических стихов из новой своей книги. Эти стихи, трудные для понимания, тем более с голоса, были воспри¬няты некоторыми не столько по существу, сколько в порядке их об¬щей суммарной оценки. Здесь обнаружилось, что поэзия Пастернака, его творческий метод объективно становятся идейной «западней» для всякого, кто вместо классового подхода начинает некритически восхи¬щаться «формой» поэзии Пастернака, отрывая ее от содержания» (Напр. 1932).

С. 429. Мне предоставлено слово, и я им воспользуюсь. — В ответ на предъявленные обвинения Пастернак должен был объяснить присутст¬вующим свою общественную позицию, его прерывали, задавали про¬вокационные вопросы.

…меня очень взволновали слова товарища Вишневского. — Вс. Виш¬невский, первым взявший слово, был искренне взволнован чтением цик¬ла «Волны»: «Сегодня у меня такое впечатление, что я чувствую себя в гостях у Пастернака. Я слушаю его в первый раз в жизни и поэтому мне хочется сказать о том, что меня сейчас очень волнует. Волнует настоль¬ко, что сердце начинает давать перебои. <...> У меня столько к нему ува¬жения, что я не мог ему сразу все это выразить и смог только подойти и поцеловать его, так я просто потрясен» (Стенограмма; ИМЛИ).

…я также понял товарища Золку… — Мате Залка требовал от Пас¬тернака коренной перестройки и переориентации поэзии.

С. 430. …Нарбут бросил стихи, так поступил одно время Чурилин. — Поэт Владимир Иванович Нарбут (1888-1938?) после большого пере¬рыва снова выступил со стихами в 1933 г. За несколько дней до вечера Пастернака так же долго не писавший поэт Тихон Васильевич Чурилин (1885-1946; в 1910-х гг. был близок к футуристам) опубликовал три сти¬хотворения в «Литературной газете» (29 марта 1932) с сопроводитель¬ной заметкой Н. Н.Асеева, приветствовавшего его «возвращение» к поэзии. В 1940 г. вышел его сб. «Стихи», характеризующийся социалис¬тическими мотивами и отказом от стилистики ранней поэзии.

…художнику настоящему стыдно бывает, что он настоящим искус¬ством занимается. — «Искусство не доблесть, но позор и грех, почти простительные в своей прекрасной безобидности, — писал Пастернак Вяч. Вс. Иванову 1 июля 1958 г., — и оно может быть восстановлено в своем достоинстве и оправдано только громадностью того, что бывает иногда куплено этим позором. Не надо думать, что искусство само по себе источник великого. Само по себе оно одним лишь будущим оправ¬дываемое притязание. Всякая творческая деятельность личной, сосре¬доточенной складки есть пожизненное заглаживание несовершенной неловкости и неумышленной вины».

…по словам Вишневского, вы стоите только в каком-то внутреннем мире… — «Искусство Пастернака, — сказал Вишневский, — большое искусство и когда я слушаю Пастернака, я начинаю слышать пульс мира, я начинаю ощущать ритмику этого большого мира» (Стенограмма; ИМЛИ).

…говорил товарищ Сурков. Это все ерунда, это все перепевы насчет идеологии, насчет идеализма и материализма, если бы был мир во мне, то была бы грош ему цена, — настоящий художник объективен… — из выступ¬ления Суркова: «Есть два общих критерия, которые разом дадут нам представление о классовой принадлежности поэзии. Идеалистическая или материалистическая поэзия Пастернака? Это поэзия субъективно¬го идеалиста. Для него мир не вне нас, а внутри нас» (Стенограмма; ИМЛИ). Сурков также обвинял Пастернака в необъективности его сти¬хов, видя ее в том, что у него в одном стихотворении и Первое мая и Троица (Речь идет о первомайском стих. «Весенний день тридцатого ап¬реля…»: «Он долго будет днем переустройства, / Предпраздничных убо¬рок и затей, / Как были до него березы Троицы / И, как до них, огни панатеней», 1931).

С. 431. …это не те бригады, которые он себе представлял, а царские бригады. Это вообще было завоевание, столкновение с Кавказскими твер¬дынями. — Вишневский был восхищен описанием Кавказских гор в цик¬ле «Волны» (1931): «Я много видел в своей жизни и много пережил, был также и в горах. <...> Это замечательно, что когда Пастернак увидел эти горы, он понял, почувствовал горы Кавказа и он понял, что нам, бой¬цам, приходилось выносить, когда мы брали эти Кавказские горы, я и сейчас чувствую эту тяжесть громады гор на шесть верст. Все это почти непередаваемо, здесь такие ощущения, такое богатство, такое, которо¬го нам еще не открыл никто…». И далее: «Все, что он пробует — его боль¬шое, взволнованное искусство, идущее из глубины человеческой, и я уверен, что если нам придется бытье ним в трудную минуту, где-нибудь на море, он будет с нами, и если мы ему скажем: «помогите нам своим искусством», я верю, что он не откажется, и если нам на этот раз при¬дется идти к Карпатам или Альпам, — вы, товарищ Пастернак, нам по¬можете. (Аплодисменты)». Эти слова были вызваны возмущением Мате Залки по поводу того, что Пастернак не выразил марксистского отно¬шения к завоеванию Кавказа, а Вишневский имел в виду будущую «все¬мирную революцию» (Стенограмма; ИМЛИ).

…когда я читал эту вещь… — имеются в виду «Волны».

…в стихотворении на смерть Маяковского, называя «Этной»… — речь идет о стих. «Смерть поэта», 1930 («Твой выстрел был подобен Этне / В предгорьи трусов и трусих»). Заданный Пастернаку вопрос касался того, кого он назвал «трусами и трусихами» в этой строке. При публика¬ции стих, в «Новом мире» (1931, № 1) была снята последняя строфа, из которой было ясно, что эти слова относились к друзьям Маяковского, его лефовскому окружению: «Друзья же изощрялись в спорах, / Забыв, что рядом — жизнь и я. / Ну что ж еще? Что ты припер их / К стене, и стер с земли…». Оставшаяся же строка вызывала непримиримое раздра¬жение «бывших друзей» против Пастернака.

…сослался на «Высокую болезнь»… — по-видимому, речь идет о следующих строках из «Высокой болезни» (1923): «Я говорю про всю среду, / С которой я имел в виду / Сойти со сцены, и сойду. / Здесь места нет стыду. / Я не рожден, чтоб три раза / Смотреть по-разному в глаза». Слова Пастернака о том, что искусство долговечно, а реальная политика должна не отклоняться от принципов и не заставлять художника все вре¬мя пересматривать свои взгляды, вызывали обвинения в сознательном отказе от сотрудничества с современностью и нежелании пере¬страиваться.

С. 432. …этой «дали социализма». — Имеются в виду слова из «Волн» (1931): «Ты рядом, даль социализма», трактуемые ораторами как при¬нятие советской действительности и присяга на верность ей. Пастернак проводит четкую границу между высотой нравственных идеалов рево¬люции, духом эпохи, и временными, меняющимися трактовками и взгля¬дами разных организаций и их руководителей.

А что касается того, что я интеллигент, — ну да, конечно. Я же не родился в четырех лицах сразу на все случаи. — См. цит. выше слова из «Высокой болезни»: «Я не рожден, чтоб три раза / Смотреть по-разно¬му в глаза».

Я мог бы говорить в заключение, но каждый раз я в заключении забы¬ваю ответить на целый ряд вопросов. — Заключительные слова были вызваны заданным Пастернаку вопросом молодого оратора Розенблю-ма, который после бесконечных общих слов о застое на Западе, постро¬ении социализма в СССР, идейности и советов, как надо отражать эпо¬ху, сказал: «Если Пастернак стоит упорно на своем, упорно не понимает и упорно проявляет реакционное отношение, мы не можем не сказать, что это творчество Бориса Пастернака может просуществовать еще два, максимум пять лет и поэты, типа Пастернака, будут осмеяны и разби¬ты, если они не перестроятся сейчас самой жизнью. Ведь Пантелеймон Романов и другие категории попутчиков становятся на путь социализ¬ма, а не воспевают эротические чувства, подобно Борису Пастернаку, и сейчас стоит вопрос <...> или отойти от нас совсем, или же изменить линию творчества и направить ее на путь наших тезисов, то есть о поло¬жении рабочего класса с колхозной массой — куда сейчас и лежит путь многих попутчиков.

Мне хочется задать Борису Пастернаку вопрос: куда вы пойдете дальше, Борис Пастернак, ответьте на этот вопрос честно, прямо, в ка¬ком направлении вы дальше пойдете, а товарищ Пастернак на этот во¬прос прямо и честно не отвечает» (Стенограмма; ИМЛИ).

…задать вопрос этому человеку, который сейчас здесь выступил, а почему он не пишет… — прерывая Пастернака, Розенблюм решился сра¬зу ответить на заданный вопрос: «Картофель и пшеницу выращивают в течение года при помощи сохи или трактора. Это техника. Что же каса¬ется поэзии, то здесь требуется талант и безусловно никто таланта от Пастернака не отнимает. Если он спрашивает персонально меня, поче¬му я этого не пишу, то я на это отвечу, что мы принадлежим к поколе¬нию молодых, мы еще учимся и будем писать, но не так, как пишет то¬варищ Пастернак» (там же).

На обсуждении «Тезисов о критике» И. М. Беспалова и А. Н. Афино¬генова (С. 433). — Стенограмма (РГАЛИ, ф. 631, on. 1, ед. хр. 12). Про¬токол заседания президиума правления ССП СССР, проходившего под председательством ответственного секретаря правления ССП СССР А. С. Щербакова.

Пункт 1-й заседания был посвящен обсуждению тезисов писателя и критика И. М. Беспалова (1900-1937), драматурга А. Н.Афиногенова (1904-1941) и др., подготовленных для докладов на предстоящем пле¬нуме правления по вопросам критики. В отчете об этом заседании «Литературная газета» писала: «Все выступавшие подчеркивали необ¬ходимость резко заострить доклады против такой критики, которая выступает бесстрастно, трусливо,