Прохор в костюме и сомовьей маске легендарной Домны Убой ни цы с движениями, которые сам он выше описывал. Глаша вскрикивает истошным голосом, Луша, схватившись за борт шкапа, прислоняется к нему, чтобы не упасть. В это время, вставши на стул, Сидор снимает со шкапа гипсовую голову, чтобы обтереть ее. При виде этого Прохор быстро срывает с себя маску и, распахнув домино, кричит.

Прохор. Эй, эй, абрюток! Нешто можно эту вещь так прямо ла¬пами! Становь скорей куда-нибудь, пока не разбил.

Сидор. Вы, Прохор Денисыч, чем меня учить, сами бы лучше умом дошли женщин с брюхом расписными харями не пу-жать. Оно и выкинуть недалеко и юрода пуганого родить оченно просто. А касаемо головы, голова как голова, ниче¬го ей не подеется. Меня не надо понукать. Это того шатуна голова, об которого Домна с государыней разодрались да стукнулись, я и сам знаю. А коли не того волокиты…

Прохор, окончательно освободившись от маски и домино и рассеянно бросив их как попало на дальнее кресло.

Прохор. Да что ты, греховодник, ее в руках мнешь? Обтер и лад¬но. Становь на место.

Сидор. А коли не того хвата удальца, так опять я знаю, с кого сделано это каменное обличье. Это того мальчишки голо¬ва, которого после казни Домна на цепи в монастырском застенке от солдата караульного пригуляла. Его, сказыва¬ют, еще сюды в именье возили, растили, прятали. В гвар¬дейцы, сказывают, произвели. Его и голова. Куды он потом девался?

Мишка. Ай да дядя Прохор. А я не углядел, как ты последнее окно осилил да дверь одолел. Только портьеру ты криво по¬весил. Левая пола бахромой на пол легла. Ты верхний край попышнее складкой в карниз пусти. Шнуром перехвати, пуфом выпусти. А правда, сказывают, будто его сиятельст¬ва камельдин Платон Щеглов барынин жалостливец и за¬ступник, по-русски сказать, хвост аль хаварит?

Прохор. Откуда ты таких слов набрался, пострел сопливый. От твоих речей смотри что с тетей Лушей сделалось. Все лицо стыдом обдало.

Луша. Скажут тоже, стыдом. Чего мне стыдиться. Так что-то.

Нехорошо мне. К горлу подкатывает. Занимает дух. Сидор. Нет, полно, Лукерья Пахомовна, не отвертитесь. Только

Платона назвали, и вы все как маков цвет вспыхнули. Луша. Зачем выдумывать. Маков цвет. Я замужняя. Что мне во

Платоне вашем. Нашли невидаль. Прохор. А заглядывалась.

Луша. Мало ли что заглядывалась. У какой девки сердце не за-знобчиво.

Сидор (не своим голосом). Пропали. Едут. Прохор. Его правда. По дороге ребятишки как от медведя врозь кинулись. А вот и выносные, вот и карета.

При первом упоминании господ Луша падает, потеряв от испуга сознание. Но и остальные мечутся без толку кругом в беспричинном общем перепуге.

Сидор. Сейчас взойдут.

Прохор. Мигом, Мишка, в людскую, кричи дворовых господам с приездом величание хором спеть.

Мишка уходит.

Что вы взад и вперед как угорелые мечетесь? Видите, каре¬та у конторы стала, стоит. Видать, управляющий остановил, нам знак подать и наши недоделки на скорую руку помочь успорить. А мы и без того готовы, комнаты в полном по¬рядке. Глядите, Луша на полу валяется, новость какая!

Сидор. Нашла время обмирать. С минуты на минуту взойдут. Увидят — непорядок.

Прохор. Что это с ней? Али женская какая немочь?

Глаша. С ношею.

Прохор. А ты?

Глаша. Я крепче.

Прохор. Глупости. Какая это болезнь? Просто услыхала «едут» и сомлела. Кто из нас ока барского не трепещет, не торо-пеет.

Сидор. Голос господский услышу, мертвею.

Глаша. И я как лист дрожу. Холодеет кровь. Луша. Лушенька.

На вот, водицы испей. И опрысну я тебя. Ну же, очнись,

дурочка. Не время обмирать. Сидор. Надо на руки ее и вынести вон. Того гляди подъедут,

взойдут — осерчают. Прохор. Карета от конторы двинулась. И Лушаочувается, глаза

открыла.

Глаша. Вставай, вставай, Луша. Господа. Обдернись, оправься.

Луша подымается, обтягивает на себе платье, проводит ладонью полбу, по глазам.

Прохор. Вот вы говорили, личиной маскарадной я женщин в антиресном положении пужаю. Что личина малеванная против крепостной доли. А ведь наши господа другим не в пример, сама доброта. Днем с огнем не сыщешь. А услы¬шала сенная, — господа едут, и замертво шлепнулась. Вот как запугана Русь крестьянская барами. Луша. Что это грешной мне попричудилось. Сжалось сердце мое вещее.

Входит выездной лакей Федосей Дулыч в шинели с галунами с двумя большими дорожными баулами и ставит их на необитую деревянную лавку у двери.

Дулыч. А вот и мы откуда ни возьмись. Небось заждались, ис¬сохли?

Прохор. Ничего. Бог упас. Жили не плакали.

Дулыч. Дорожное, все что будут вносить, — сюда. Воды барыне в туалетную. Его сиятельству пару да веников в баню. Ужи¬нать в малой закусочной на два прибора. Что огня не зажи¬гаете, темь такая.

Прохор. Это вам с вольного воздуху, а мы пригляделись. Рано. Скажут, хозяйского масла не жаль.

Дулыч. На лестнице Мишка под самые под ноги подкатился. Что такое? Не на конец ли какой?

Прохор. Как же. Встречу собираем сделать честь честью. С мно¬голетием.

Дулыч. Напрасно. Совсем напрасно. Недотого. Не в ладах при¬ехали. Она глаза выплакала. Сам зол как черт. Прохор. Что так? Ай напасть какая?

Дулыч. Да все та же меледа. Судебные иски. Безденежье. Чем ему от нависшей беды откупиться? Что дорогой было, не приведи Бог. Весь путь брильянтами этими жилы из нее тянул, дай и дай. Без малого подрались. Платон с велика ума вздумал сунуться, вступиться, — чуть не убил. Тсс. Идут. Сами.

Сторонится, чтобы пропустить входящих. Он и отсту¬пившая в глубь кабинета прислуга думают, что войдет граф с графиней, но это в молчаливой задумчивости входит Платон Щеглов со множеством более мелких сумок и дорожных мешков, которые, осмотревшись кругом и кивком поздоровавшись с остальной челя¬дью, он кладет к баулам на лавке. Спустя мгновение входит графиня Елена Артемьевна в низкой вуали и длинном дорожном платье. Войдя с воли, в сразу охватившей ее нежданной темноте она делает несколь¬ко неуверенных шагов и останавливается у порога.

Теснящиеся на заднем плане люди стоят в ожидании, чтобы заговорить, когда барыня обратит на них внимание, но она их еще не видит или не торопится увидать.

Елена Артемьевна. Ты уже здесь, Макс. Я не заметила, как ты прошел. Только не сейчас. Отложим этот разговор. (Спо¬хватившись.) Опять, Платон, я тебя за барина приняла.

Платон. Я не знаю, что со мной будет. Мне б за вас, на ваш счет успокоиться. Уступите ему, ваша светлость. Съест он вас поедом этими драгоценностями.

Елена Артемьевна. Что ты, Платоша? Чтоб я ему эти сокрови¬ща отдала? Да ни за что на свете. Им цены ведь нет. Лучше я тайком от людей их сама тебе положу из полы в полу, в каком-нибудь темном уголку, чтобы бежал ты куда-нибудь подальше за Дунай. Не житье тебе больше здесь. Не спус¬тит он тебе этой дерзости.

Платон. Уступите, ваше сиятельство. И оставьте эти речи сума¬сбродные. Вы себя погубите. И примите в соображение. Не из дерева я. И не каменный.

Елена Артемьевна. Погоди. Тише. Я раньше не видала их. Смо¬трят на нас. Теперь можно. Отвернулись. Слушай. От Бога не укроешься. Он видит нас. Но мы чисты перед ним. Меж¬ду нами еще нет греха.

Удивленный мужской взгляд в упор. Счастливый отрывистый женский смех в ответ.

Это еще не грех, глупенький. Постой. Опять глаза таращат, проклятые. Можно. Отвернулись. Вот сделаем мы с тобой. Вот заведу я тебе херувимчика, шалуна, резвунчика, каких свет не видал, про каких только в песнях поют да которых в театрах показывают. Вот это будет грех. Да и то не грех. Тьфу, провал вас возьми, ужо проучу вас, наглецов. Опять бурка¬лы наставили. Постой, покличу я Прохора людей увесть. Прохор, подьсюда. А, Прохор Денисович! Здравствуй. Как живешь-можешь?

Прохор подходит ближе.

Прохор. Благодарствуем. Здравия желаю, ваше сиятельство. Добро пожаловать. Вы бы, ваше сиятельство, виноват, не извольте серчать, вперед с людьми поздоровались. Они в вас души не чают, на вас очи в очи воззрелись, а вы в ответ ни даже бровью, — печалуются. Не прикажите казнить за слово прямое. Я добра желаючи. Елена Артемьевна. Нет, какое «казнить», зачем казнить? На¬против, спасибо, что надоумил. Но я сама собиралась сей¬час с ними заговорить, приласкать их. А пока вот тебе ка¬кое поручение, Прошенька. Я не таюсь от тебя. Я не боюсь тебя. Мне надо с Платоном наедине посоветоваться. Ты знаешь, — Платон опора моя. Платон за мной в приданое дан. Платон наш, Сумцовский, папенькин.

Приходя во все большее волнение, громко, раздраженно.

Вам, Пятибратским, хотелось бы меня донага раздеть, от¬нять последнее, голой по миру пустить. Не дам себя с кос¬тями съесть. Не бывать по-вашему.

Прохор. Ваше сиятельство! Ваше сиятельство!

Елена Артемьевна (овладев собой). Фу ты, как расходилась, стыд какой. Едва дух перевожу. Так вот я говорю, Прохор, Платон опора моя, заступник мой, женская моя жалоба. Мне надо с ним один на один поговорить. Я людей сама отпущу. А ты вниз сходи. Там управляющий к барину при¬вязался с разговорами. Ты от себя прибавь. Рессора-де ка¬ретная в неисправности, с лошадьми непорядок. Ступай, голубчик, время мне оттяни. Видишь, я доверяю тебе. Я не боюсь тебя.

Прохор. Эх, барыня, ваше сиятельство. Не могу не предосте¬речь. Не на той вы дороге. Не осудите на прямом на смелом слове. А ты, Платон, что о тебе уж говорить. Твой грех, твой ответ. Своей охотой в петлю лезешь. Сейчас побегу сделаю, как приказали, не смею ослушаться. Только должон пред¬уведомить. Как вы уединиться желаете, вам дворня хлеб-соль собирает. Как раз сюда во многолюдстве хлынут, по-мешают.

Елена Артемьевна. Действительно, ни к чему это. Совершен¬но лишнее. По пути к карете загляни мимоходом в людскую. Отговори их. Скажи, барыня не велели, заказали строго-настрого. Как раз ввалятся. Ступай, голубчик.

Прохор. Слушаюсь, ваше сиятельство. Уходит.

Елена Артемьевна подходит к кучке топчущейся прислуги в глубине комнаты. Полотер, сенные кланяются ей в пояс, прикладываются к протянутой руке, целуют в плечо.

Елена Артемьевна. Здорово, родимые. Спасибо на памяти, на ласке, на верной службе. Как живы-здоровы?

Сидор. Вашими молитвами, благодетельница. Что нам, людям, деется. За вами как за каменной стеной.

Елена Артемьевна. Знаю, что не вовремя, сверх ожидания.

Луша. Зато тем лестней, тем радостней.

Елена Артемьевна. Как снег на голову.

Глаша. И ни-ни Боже мой.

Елена Артемьевна. Но это не к тому, чтоб на чем накрыть не¬взначай. Это без умысла. Просто загорелось его сиятельст¬ву домой и домой. Два дня выгадали, замучили людей, за¬гнали лошадей.

Луша. Об этом не извольте беспокоиться. Разомнутся, отойдут.

Елена Артемьевна. Что это, Сидор, не знаешь ли, какая при¬чина. На Сумцовских и на наших межах неизвестные по¬падались навстречу. И обгоняли. На ходу из кареты не мог¬ла вглядеться. Бывали и раньше, — путники пешие, стран¬ники, увечные. Но не в таком множестве. А тут в глазах ря¬било. Идут не