смотрят. Бродяги какие-то.

Луша. Бродяги и есть, ваше сиятельство.

Сидор. У кантонистов в лагерях каверзы, неурядицы.

Луша. Военный бунт, я слышала?

Сидор. Так точно, ваше сиятельство.

Елена Артемьевна. Чрезвычайно прискорбное обстоятельство, которое будет иметь еще более печальные последствия.

Сидор. Делов натворено, что ни в сказке сказать, ни пером описать. Подоспел разбор, расправа. Виноватые, какие могли, — наутек. Ну и замешанные, кого против воли впу¬тали.

Глаша. Вот леса шали бездомной и полны. Луша. И разбойники зашевелились, осмелели. До кухни под¬крадываться не боятся.

Сидор. И некрута на сборе озорничали, хвалились воротиться невдолге домой.

Елена Артемьевна (крестится). Святители небесные, какие страсти отовсюду. Авось Господь не попустит. Страшен сон, да милостив Бог. А теперь вот что, любезные. Устала я с пути-дороги. Ступайте. Отпускаю вас. Одну оставьте меня.

Сидор. Слушаемся и всепокорнейше удалимся. Но дозвольте уведомить. Вам дворовые желают уважение сделать, пове¬личать.

Елена Артемьевна. Знаю. Я послала сказать, что не велю. Вы

тоже подтвердите, что величанье приказали отменить. Сидор. Слушаемся. Луша. Пойдем скажем. Глаша. Это как ваша воля.

Уходят.

Елена Артемьевна. Наконец-то. Торчат, не отвяжутся. Скорей, Платон. Не стой как пень. Каждая минута дорога. Сейчас войдет барин, пойдет липнуть с этими драгоценностями. Я ему нипочем не дам. Живая не дам. Но какими словами от-бояриться? Да, а каков Прохор, подлый холоп. Туда же по¬учать и умничать. Не на той вы дороге. Я тебе покажу доро¬гу. Я тебя проучу, дурака. Ну так что же ты молчишь.

Платон. Скажите, не упомню, куда положила. Все перешари¬ла, не найду. А лучше бы отдать.

Елена Артемьевна. Какой совет бестолковый. Он меня на смех подымет. Скажет — полно комедию ломать. Мои сенные и то знают. Все богатство в футлярчиках, а футлярчики в пись¬менной стойке под ключом. Не мог поумнее придумать?

Платон. Скажите, были в конторке, и нет. Пропали.

Елена Артемьевна. Он уезд подымет на ноги. В имении Стра-тон Налетов станет с военною командой. Все перевернет вверх дном, всех перепорет, чтобы разыскать покражу.

Платон. Только бы неделю выгадать.

Елена Артемьевна. Почему неделю? Ты на что надеешься?

Платон. Право, не знаю. Что-то в воздухе чуется. Наступает.

Елена Артемьевна. Почему неделю? А каков Прохор, говорю. Вот бы кого мне не жаль велеть сквозь палки прогнать. Так почему неделю, я спрашиваю. Тише. Молчи. Барин.

Входит граф Макс, сухой, заносчивый, взбалмошный, лет под сорок, с бритым дергающимся лицом и плечом и вдавшейся внутрь складкой в левой щеке, хирурги-ческим швом или следствием ранения. В руке у него легкий дуэльный ящик.

Граф Макс. Не помешаю?

Елена Артемьевна. Какие глупости. Зачем кривляться?

Граф Макс. Возьми пистолеты, Платон. Один осекаться стал. Разряди оба и смажь. Не изувечишься?

Платон. Смеяться изволите. Сколько раз я вам их прочищал. Вы меня в Санкт-Петербурге их по объявлению покупать посылали. Запамятовали.

Граф Макс. Молчать. Не рассуждать. Распустили языки. Отве¬чать коротко, по-военному.

Платон. Так точно.

Граф Макс. То-то вот. Пошел вон. Я еще сочтусь с тобой. Платон. Ваша воля.

Уходит с пистолетами.

Граф Макс. Наконец мы наедине, без посторонних. И у себя дома. Как я ждал этой минуты. На душе просто какой-то праздник. А планы, а планы! Если бы вы знали, что у меня в голове делается, что я себе рисую.

Елена Артемьевна. Я очень рада.

Граф Макс. Поскорее, не откладывая, без приготовлений зало¬жить основания совершенно нового порядка. Сейчас вы мне дадите эти дорогие побрякушки. Я завтра повезу их пока¬зать оценщику в город, мне снова откроют кредит, у нас сразу все завертится и жизнь пойдет как по маслу.

Елена Артемьевна. Но вы еще в дорожных сапогах и плаща не сняли. И я смертельно устала с дороги и не успела пере¬одеться. Утро вечера мудренее. Завтра, Макс.

Граф Макс. Так дальше продолжаться не может. Мы на краю гибели. Но еще не поздно. Христиан Францевич говорит, две-три решительных меры…

Елена Артемьевна. Завтра, Макс.

Граф Макс. Приезжаешь к себе в имение, словно в заколдо¬ванное какое-то царство. Ничего не понять. Все переме¬шалось. Лакея нельзя наказать из страха, не доводится ли он тебе чем-нибудь, не двоюродный ли он твой брат или дядя. Кто этот красавец на шкапу, спрашиваю я вас, на ко¬торого все тут так загадочно похожи? Что это, родоначаль¬ник нашей графской линии или прадед наших землепаш¬цев? Где кончается моя власть и начинается хозяйничанье разбойников в Княжой деляне? Но дело не в этом. Дело в том, что прежние способы ведения сельского хозяйства устарели и больше никуда не годятся.

Елена Артемьевна. Довольно! Это уже слишком. Наперед знаю, что вы сейчас скажете.

Граф Макс. Что вы кричите?

Елена Артемьевна. А вы что вечно краснобайствуете, врете, по губам мажете. Сейчас вы пойдете крестьян языком осво¬бождать, с барщины на оброк переводить, на словах давать дворовым вольную. Наслушалась досыта ваших выдумок. Довольно! Довольно!

Граф Макс. А разве мои намерения не искренни?

Елена Артемьевна. Ах, значит, они искренни? Тогда что долго раздумывать?

Сорвавшись с кресла, на которое присела, не заметив, на чем сидит, и в крайнем раздражении подбежав к одному из столов.

Прошу вас, пожалуйте. Вотсвежеочиненное перо. Вот чер¬нила, бумага. Садитесь и пишите всем общую отпускную. Я вам подскажу, если вы не умеете. Сельцо Пятибратское, сего тысяча восемьсот тридцать пятого года октября меся¬ца двадцатого числа. Великомученика Артемия, папенькин день ангела, а я дочь недостойная и запамятовала. Ну что же вы? Ну что же вы? Ага. Как всегда, одни громкие слова. Немногого же стоят ваши непритворные решения.

Возвратившись к креслу и заметив перекинутое через спинку домино и висящую маску.

Что это такое?

Граф Макс. Покажите, я взгляну. Это прабабки графини Дом¬ны масленичное одеяние. Как оно ко мне в кабинет попа¬ло? Безобразие. Чье это самоуправство?

Елена Артемьевна. Прислуга дом убирала, вещи переносила из комнаты в комнату. Недосмотрели. Или, если даже ба¬ловались в наше отсутствие и оставили следы, сейчас же и взыскивать? Нечаянность. Но вы мне Домной зубов не за¬говаривайте. Вот ваша вольная. Как всегда, один пустозвон.

Граф Макс. Я вам докажу, что нет. Это росчерком пера не дела¬ется. Надо снестись с уездной земской управой, совершить акт в вотчинном управлении. Наверное, в окружном суде встретятся препятствия. Я даже предвижу какие. Но имен¬но с вашей помощью мы все эти трудности бы и преодоле¬ли. Где ваши брильянты?

Елена Артемьевна. Но это бесчеловечно. Неужели нельзя от¬ложить этот разговор до завтра?

Граф Макс. Ради кого вы решили беречь эти сокровища? Мы бездетны.

Елена Артемьевна. Не меня ли вы вздумаете упрекнуть в этом?

Граф Макс. О нет. Вина моя, я знаю. Я старый развратник. Но это не меняет дела. Когда мы умрем, Пятибратское, со все¬ми улучшениями, какие я внесу в хозяйство, и в том цвету¬щем состоянии, в которое я приведу имение, достанется моему племяннику графу Иринею. Вы его знаете.

Елена Артемьевна. Прекрасный, многообещающий юноша. Вы его мизинца не стоите.

Граф Макс. Нечего сказать, радующие задатки. Театры, сочи¬нители, сумасбродства.

Елена Артемьевна. Лучше сотни тысяч просаживать с собу¬тыльниками в кабаках и с сударками в притонах.

Граф Макс. Нет, вы не шутя решили вывести меня из терпения. Как вам вдолбить в голову, что своей несговорчивостью вы вредите себе самой. В практических делах вы не смыслите ни аза, вы круглая дура. Доверить эти ювелирные вещицы мне на сутки-другие в вашей собственной выгоде. Дайте мне скорее эти ларцы. Не доводите меня до исступления.

Елена Артемьевна. Я устала. (

Граф Макс. Но ведь это не булыжники для мощения дороги. Скажите, где они, я как-нибудь дотащу.

Елена Артемьевна. В том-то и дело, что у меня совсем вылете¬ло из головы, куда я в последний раз их сунула. Перед отъ¬ездом я в страшной рассеянности перебирала их, что-то пе¬рекладывала. Лошади были поданы. Вы меня торопили. Я даже теперь не знаю, где мне их искать. Все пропало из памяти бесследно. Завтра встану и сосвежу восстановлю все мало-помалу. Потерпите. Граф Макс. Ах, если только за этим дело стало, предлагаю вам свои услуги. Я устраню препятствие. Я догадываюсь, где хранятся эти брошки и ожерелья. Сейчас я принесу их.

Быстро выходит из комнаты.

Елена Артемьевна. Макс! Макс! Вернитесь. Не надо. Я сама найду их. (Убегает из комнаты за ним следом.)

Некоторое время комната остается пустой. На дворе начинает сыпать снег, редеет, перестает. Снова на плоскости окна тени двух голов, сначала одной, потом другой. Потом окно тихонько отворяется и через него беззвучно и осторожно влезают Костыга и Лешка Лешаков. Костыга тотчас же идет к креслу с Домниной маскарадной одежей и, то и дело огляды¬ваясь и прислушиваясь, начинает примерять ее.

Костыга. Ихний человек в это наряжался.

Лешка Лешаков. Дворецкий Прохор. Я видел.

Костыга. Надо перенять.

Лешка Лешаков. Какая корысть?

Костыга. Покамя темно. Корысть потом себя скажет.

Лешка Лешаков (осматриваясь кругом). Я сюды дрова таскал вязанками. Печь топил. Тут в печи есть рукав. Оборот.

Костыга (доведя до конца переодевание, в домино и маске, соби¬раясь снять их). Печной оборот?

Лешка Лешаков. Оборот в печи.

Костыга. Какой? Говори скорей.

Лешка Лешаков. Бегом отселева. Идут сюды.

Лешка вылезает в окно, притворив его, Костыга, не успев снять костюма, в домино и маске прячется за шкапом. Быстро, в слезах и кусая губы, вбегает Елена Артемьевна. С перерывами выпадавший снег совсем перестает. В разрывы движущихся туч светит полный яркий месяц. Свои мысли вслух Елена Артемьевна произносит, возбужденно расхаживая

взад и вперед перед окном, и при каждом появлении месяца из-за облаков безотчетно поворачивается к окну, привлеченная им, и как бы в этом движении обращаясь из глубины души к просветлевшему небу.

Елена Артемьевна. Неродовитостью вздумал меня корить в до¬вершение всего. Мы-де Норовцевы — Рюриковичи, а вы, Сумцовы, без году неделя дворяне. Зачем я побежала сюда, его там одного оставила распоряжаться? M не голоса тут по-чудились. Послышалось, будто с кем-то разговаривает Пла¬тон. Мне сейчас Платона до зареза, до смерти нужно. На одно минутное словечко. А тем временем этот идол посты¬лый там буянит, мои ящики взламывает, в них копается. Я покажу вам неродовитых Сумцовых, вор, взломщик, гра¬битель. А приданое мое было родовитое, вор, вор, вор? И этому выродку, этой мрази с гонором я всем пожертво¬вала, неведением души, друзьями, счастьем в батюшкином доме. Тут лежала какая-то мантия маскарадная на кресле. Куда она девалась? Все невнятицы какие-то, невразуми¬тельные загадки. Сумцовы неродовиты, а по чужим ящи¬кам лазить, самоуправствовать, это родовито. Гедеон, бед¬няжка, какие надежды подавал, а как опустился. Из канди¬датов богословия в слесаря! И все-таки вы в дураках, Рю¬рикович с отмычкой. Добрая доля драгоценностей на мне за кушаком в мешочке. Жаль, что не все, меньше полови¬ны. Не успела. Второпях перед отъездом ящички опораж¬нивала. В пустые футляры охотничьей дроби насыпала для весу. В карету звали. Все побросала не доделавши. А что мне эта роскошь, пропади она пропадом. Так и кинула бы ему в рожу эти