Куда, куда, по¬бирушки? Кто вас пустил сюда? Здесь публика чистая, при¬личная. Не место вам тут, вшивым, нет вам сюда ходу.
Гурий. Не гони, сами пойдем, не станем страмитьтебя. Только сделай милость, не хлещи ты винища этого окаянного. Как его имя богопротивное? Не выговорю. Вроде как бы по-на¬шему дом покинули до погибели.
Мавра. Он-от, Гурьюшка, «доппель-кюммеля» не выговорит, Евстигнеюшка. Не выговорит «доппель-кюммеля».
Гурий. Все равно, как ни говори, до кикиморы договариваешь¬ся. Ты, неоклёмыш, что в толк возьми. Кабы ты был непью¬щий, кто тебе препона? Лакай, еже можешь вместити. Дру¬гое дело, которые пьющие. Те здоровья нежного, яко со¬сунки аль чада малые. Тем надо беречься. Кортомский (выталкивая их в шею). Вон, вон. Вам дай повад¬ку, — весь дом изгадите. Знать вас не знаю, кто вы такие, околесной вашей слушать не хочу.
Незаметно берет от них пригоршню меди. Нищие уходят, Мавра утирая слезы, Гурий покачивая головой. Кортомский выходит на авансцену, останав¬ливаясь за несколько шагов до уголка, где сидят Саша и Дюма. Он знает, что Дюма наблюдает его. Он пьян, рисуется и паясничает.
Кортомский. Сыропуст на носу. Покаянные настроения. Та¬кая картина. Надо молиться: покаяния отверзи ми двери, Жизнедавче, то бишь, милостиве помилуй мя падшего. Но я исправлюсь, такая картина, я исправлюсь через день с ме¬сяцем без двух годов. Ха-ха-ха.
Саша. Слышите ли вы только, что вы несете? Как вам в самом деле не стыдно такую нисенитницу плесть.
Кортомский. Ветхопещерников Александр, вон! Ветхопещер-ников, молчать. Просветитель юношества! Другой, такая картина, утром глаза продрал, первое слово: «Как у нас нынче на дворе, унялся ли буран? Мне, такая картина, на завтрак два яйца всмятку». А Евстигней Кортомский толь¬ко проснулся, первое слово: «Тра-ля-ля-ля-ля-та-та. (На¬певает первый такт моцартовской фантазии.) О Мозар, о Буальдьё, о божественное искусство!» Кругом все в голос: «Великий князь, великий князь». Ну я, естественное дело, почистился, нарядился. А на поверку вместо великого кня¬зя, куда ни повернись, такая картина, везде Ветхопещер¬ников Сашка торчит, всем глаза мозолит.
Саша. Вы бы лучше на ваших пестунах старичках не ездили, ими не помыкали. Они вас выходили. Мы сейчас видели, как вы с ними обращаетесь. Стыдно, сударь. Да и фонтан красноречия бы остановили. Просто уши вянут, что вы толь¬ко мелете.
Кортомский. Ах ты, курицын сын, кошкино отродье! Отца тво¬его, такая картина, кобель сглодал, так он, видишь ты, тебя имел в предмете, куском ошибся.
Саша. Меня тогда на свете не было, жалкий вы шут горохо¬вый.
Заднюю часть сцены пересекает и скрывается за левым краем арки Прохор Медведев.
Саша (обращаясь к Дюма). Вот тот чудо-делец, сообразитель¬ный, даровитый, о котором я вам рассказывал, невинно осужденный по Сумцовскому делу.
Дюма вынимает карандаш и записную книжку и делает несколько шагов в глубь зала. Навстречу отворяется дверь с улицы, и на станцию входят несколько молодцеватых представительных военных в небрежно накинутых зимних шинелях. Ямщики и вестовые вносят за ними дорожные ящики и баулы.
Великий князь. Здравствуйте, господа.
Толпящиеся в глубине зала, к которым присоединяет¬ся Дюма, отвечают гулко и неразличимо.
Голоса. Здравия желаем, ваше императорское высочество! Генерал Облепихин. Доброго здоровья, милостивые государи. Голоса. Здравия желаем, ваше высокопревосходительство!
Облепихин говорит что-то на ухо великому князю. Раскатистый смех, августейший и превосходительный.
Облепихин (к Кубынько). Отставной севастополец? Кубынько. Так точно, ваше высокопревосходительство. Облепихин. Чей сам будешь?
Кубынько. Отставной штабс-капитан Селиверст Кубынько. Облепихин. Где ногу оторвало? Кубынько. В балке под Балаклавой.
Облепихин. Не тужи, отец командир. Ты на деревянной весе¬лей, чем на своей, поспеваешь. Не угнаться.
Кубынько. Не изволю тужить, ваше высокопревосходительст¬во! Так точно. Рад стараться.
Облепихин. Ваше высочество, разрешите донести. Подставных и сменных в Пятибратское сколько душе угодно, но не в них дело.
Великий князь. Знаю, знаю, дружок, — дорога. Снежные зава¬лы нас задержат, я знаю. Придется покориться.
Облепйхин. Однако тут есть герой местных легенд, богатырь гостинщик. Либо, обещают нам, он нам облегчит привал и вас, ваше высочество, должным образом примет и обста¬вит; либо, уверяют, он берется нас доставить сегодня в Пя-тибратское, и снежные завалы, сугробы и ухабы его ямщи¬кам не препоны.
Великий князь. Ах, как красочны, vous savez1, эти наши само¬родки, эти выходцы из народа! Это, по-видимому, тот оши¬бочно подвергнутый телесному наказанию хват кабатчик, о котором, помните, генерал, нам рассказывали дорогой.
Публика на станции окружает военных более плотною стеною. На авансцену к Саше проходит Прохор Денисович Медведев, уверенным и знающим движением находит конец занавески, которая на кольцах ходит между колоннами арки, и задергивает ее.
Прохор. Мое почтение, Александр Гедеонович. Что на станции делаешь?
Саша. Из имения послали путешественника французского, пи¬сателя, встретить. Прохор. Ну к что ж. Хорошее дело.
Саша. Мочи моей нет, Прохор Денисович. Круглые сутки, день и ночь подряд сдерживаться, поддакивать, притворяться. Будь моя воля, заложил бы я пороху бочку подо все их ми¬роустройство, поднес бы фитиль горящий и всю эту музы¬ку пустил на воздух.
Прохор. Зачем ты меня в свои заветные думы вводишь, заго¬ворщик? Я тебе уже говорил однова, мы люди разные. Ну, приключился такой грех неизгладимый, страшный, Геде¬она Васильевича насмерть пес затерзал, значит, всех псов надо истребить на земле, чтобы вовсе не было собак на свете?
Саша. Ах, при чем тут отец и его смерть, как ты непонятлив, Прохор. Я о том, как устроена жизнь кругом, говорю. Это вещи непростые. Нельзя о них судить так с кондачка. Это продумать надо. Об этом книги написаны, труды.
1 знаете ли (фр.).
Прохор. Знаю я эти рассуждения. Со мной твоих мыслей люди в тюрьме сидели, каторгу отбывали. Просвещали. Наслу¬шался. Обнищала Русь помещичья сама и нищих развела. Сейчас над ней солнце взойдет. Сейчас будет время людей самодельных, вроде меня, оборотистых, жадных до рабо¬ты. Они Россию поправят. Дай ты мужику после воли очу¬хаться, на ноги стать, к свету подняться. Не можете вы ви-деть, чтобы кто-нибудь своими трудами богател, был себе хозяином, ни в ком не нуждался. Все вы за спасенье души его опасаетесь. Не попадет он тогда живым на ваше новое небо безбожное, выдуманное, книжное, раскольники на¬изнанку, ханжи и пустосвяты.
Занавеска отдергивается. В отверстии арки проезжающие военные, смотритель Кубынько, Ксенофонт с Евсеем и Черноусовым, Дюма, Евстигней Кортомский, генерал Облепихин и великий князь.
Кубынько. Вот человек, ваше императорское высочество, о ко¬тором я вам осмеливался докладывать.
Великий князь. Весьма приятно. (Прохору.) Про тебя тут гово¬рят, ты штуки откалывать горазд? С горы на гору на трой¬ках по воздуху перелетаешь, как Змей Горыныч?
Прохор. Чудесами промышляем, ваше высочество. Окромя чу¬дес, никакой другой отраслью не занимаемся. Изволите приказать, духом перенесем в Пятибратское.
Великий князь. Я бы не прочь, однако, вперед перекусить, под¬крепиться у тебя.
Прохор. Чем Бог послал. Покорнейше просим осчастливить.
Великий князь. Какие ответы меткие и сочные. Вы не соглас¬ны, генерал?
Облепихин. Бойкие до чрезвычайности.
Великий князь. Скоро, скоро разогнешь ты свою измученную спину, скоро подымешься к полной славе, наш бедный, са¬мобытный, талантливый народ.
Кортомский. Простите за дерзость, ваше императорское вы¬сочество, такая картина, жулик он и вор, этот черный люд, и недостоин ваших августейших похвал. А также этот мак¬лак, кабатчик Прохор, сеченый зад. А лучше как член, та¬кая картина, благополучно царствующего императорского дома, освятивший своим проездом наше почтовое захо¬лустье, позвольте в моем лице…
Великий князь. Боже, как тяжело. Скорее, пожалуйста.
Кортомский. Верноподданнейше повергнуть к вашим стопам голос истинного дворянства.
Великий князь. Да кто вы сами такой? Как вы осмеливаетесь перебивать меня и давать мне советы?
Кортомский. Имею счастье представиться: опустившийся ме¬стный дворянин Евстигней Кортомский, в наш страшный век всеобщего неверия, такая картина, доведенный до при¬скорбного порока и падения.
Великий князь. Ничуть не страшный век. Я не согласен. На¬оборот, чудесный, великолепный век, полный захватыва¬ющих обещаний, прекрасное, заманчивое время.
Кортомский. Опустившийся дворянин, впавший в бедность, такая картина.
Великий князь Я сам тоже дворянин, милостивый государь гос¬подин Кортомский, и своим дворянством вы меня не уди¬вите. Но вы еще и назойливый фигляр и развязный нахал, сверх того. Избавьте нас от вашего общества. Вы нам ме¬шаете и надоели. Мы сейчас отправимся к тебе, любезный. Опростай нам место в красном углу. Как, генерал, называ¬ются кабаки в народе?
Облепихин. Под зеленою елкой.
Прохор. Так точно, ваше превосходительство. Монастырская гостиница пьяного согласия.
Великий князь. Востер шутить, брат. Видать, из солдат канто¬нистов?
Прохор. Никак нет, ваше высочество. Великий князь. А откуда выправка?
Прохор. Из арестантов. По зеленой улице гоняли. И в Сибирь. Великий князь. Все-таки, школа. В военных руках побывал.
Все смеются.
Конец четвертой картины 1960
ИЗ ЧЕРНОВЫХ НАБРОСКОВ КАРТИНА ПЯТАЯ.
ЗАСЕДАНИЕ ГУБЕРНСКОГО КОМИТЕТА
Граф Скарятин. Таким образом, как у нас повелось, я опять председательствую. В прошлый раз… (Обрывает, ждет, пока участники собрания рассядутся.)
Садятся, хлопотно и неловко выдвигая и задвигая стулья, Корсаков, Фарнаухов, братья графа Скарятина и прочие.
В прошлый раз мы рассматривали соображения, представ¬ленные его императорскому величеству профессором Ме-дянским по нашему вопросу. И мы решили. Тулуп. Извините, граф, вы, видно, не знаете, что профессор Медянский отстранен от воспитания наследника цесаре¬вича.
Движение в собрании, шушукание.
Граф. Какое отношение имеет это к крестьянскому вопросу.
Тулуп . Но все же. Едва ли государю остались благоугодны взгля¬ды Александра Сигизмундовича.
Граф. Государь утвердил его точку зрения. Доклад профессора принят к руководству губернскими комитетами.
Корсаков. Это об оставлении земли в дворянской собственно¬сти. Виноват. Это о выкупе личности освобождаемых.
Граф. Это уже не первый раз, Николай Николаевич. Снова став¬лю вам на вид. Высочайшим заключением предложено об этом не заикаться. Слова «выкуп личности» были кем-то однажды брякнуты и подхвачены многими из общества. Советую вам вычеркнуть их из сознания. Что наши земле¬дельцы, негры, что ли? Или мы с вами фермеры в каких-нибудь там Северо-Американских Соединенных Штатах? Но вот мы снова соберемся, и снова вы спросите о выкупе личности.
Корсаков. Ну, ну, не буду, не буду. Кто старое помянет, тому глаз вон. Тоже расходился. У меня язык не так повернулся.
Я хотел сказать «об освобождении без земли», а сказал «о выкупе личности». Мезенцев. Генерал-адъютант Ростовцев теперь тоже смотрит на крестьянский вопрос по-другому. Тысячи облегчений. Освобождение с наделами, участие государственного кре¬дита.
Граф. Я не знаю нового взгляда его превосходительства.
Мезенцев. Говорят, причины семейные. Сын его перед смер¬тью заклинал будто бы Якова Ивановича уговорить госуда¬ря дать мужикам волю незамедлительно. И потом пример немецких деревень. Половину жизни ведь Ростовцевы про¬вели в Бадене.
Граф. И мы решили положить в основу наших дальнейших об¬суждений… (обрывает, сам смеется и разводит руками) вот извольте при таких обстоятельствах вести собрание.
КАРТИНА ШЕСТАЯ
Утро на третий день. Библиотека дворца. Очень большая комната, перегороженная поперек несколь¬кими рядами полок, затемняющими помещение. Учебные занятия Саши с графскими детьми — Колей, тринадцати, и Варей, пятнадцати лет, ведутся в светлом углу у громадного окна. Небольшой канцелярский стол, покрытый пропускной бумагой. Письменные принадлежности. За окном деревья парка, метель предшествующих дней идет к концу, падает редкий снег.
Саша. Что
