караульного прижила, сюда в имение привезли, вырастили, прятали. С тех пор и путани¬ца в роду. С самым черным людом смешались, никому не ведомо, кто чей. Ну вот. А печалей помельче и не перечесть. Что-нибудь припас, откопал он?
Шатунов (возвращаясь с противоположной театру стороны). Все не кончилась эта дребедень? Поди, терпенье лопнет.
Зверев. Барская услада.
Шатунов. Я не враг. Я и сам на представление зашел посмот¬реть. Отчего же. «Федра» так «Федра». Можно и «Федру». Удовольствие словно бы невинное. А вспомнил, турки на Балканах христиан притесняют, и подумал: «Время ли? До того ли? До таких ли пустых затей!»
Зверева. Истинное слово, турки. Вот именно турки.
Шатунов. И еще. Театр-то ведь крепостной. Рабы — свобод¬ных играют. Хорошо ли это? Хорошо ли в зелёных мозгах безрассудство разводить. Оно конечно, государь император возвестил августейшее намерение отменить крепостное право. Но когда это будет? Старые законы в силе.
Зверева. Истинная правда.
Шатунов. А простому народу вскружили голову. Скоро, дескать, воля. Помещики жалуются, крестьяне повсеместно выхо¬дят из повиновения.
Зверева. Золотые слова, ваше превосходительство. Прямо в точку. Осмелюсь обратить ваше внимание, вот муж мой Харитон Онуфриевич, он второй мой муж. Он от роду сво¬бодный. Из ремесленников. А я и совсем из неподатных. Первого моего мужа, офицера, по оговору без вины раз¬жаловали. Он не выдержал обиды, руки на себя наложил. Застрелился он, значит — одна я осталась беззащитная. Меня неправосудие могло злобою исполнить, против на¬чальства восстановить. А мне и в горе благо России было дороже моей малости, превыше моих горестей да горьких моих слез.
Шатунов. Весьма примерный образ мыслей.
Зверева. Вы не серчайте, ваше превосходительство, что я вам своим ничтожеством досаждаю, вам и слушать-то нелюбо¬пытно небось, но вот как я теперь рассуждаю. Я к земле не прикреплена, свободная. Я со вторым мужем своим могла бы залететь куда угодно, хотя за море, а вот не лечу, вишь. Так что же меня держит, вольную птицу? Мне стыд мешает. Я к делу привязана, к должности. Не могу я добра забыть. Не хочу на авось бросать их сиятельство.
Шатунов. Весьма похвальное умонаправление.
Зверева. Вот вы сказывали, голову вскружили простому наро¬ду. Ведь у нас волей так и бредят. Актеры эти наши. А осме¬люсь спросить, на что им воля? Какого рожна им еще надо? Пуще графских детей его сиятельством взысканы и залас¬каны. Старики их и семьи от тягчайшей барщины уволены. Граф и отпускной им не дает, их любя как отец родной, — разлетятся, мол, пропадут и сопьются. На десять лет иных во Францию учиться посылал. Сыграют они водевиль, он слезы льет и им руки целует. А зазнались как! Не подсту¬пись! Даром что холопского званья. А речи! А фанаберия! Да будь ты хоть сорок раз талант и гений, нет у тебя разве стыда и совести аль ты не помнишь, кто ты есть такой, ре¬визская душа, худородная, забыл ты, что ли, что тебя, как вещь, купить, продать и заложить можно?
Шатунов. И кто же это такие, зазнавшиеся-то эти? Ну, эти, — воля там, речи, фанаберия. (Вынимает памятную книжку, но не находит в ушке карандаша.)
Зверева. Извольте карандашик. (Дает ему свой.)
Шатунов. Благодарствую.
Зверева. Премного обяжете.
Шатунов. И кто же это, вы говорите, такие? Ну, графские эти баловни?
Зверева. Не в именах суть. Не стоит называть. Шатунов. Наоборот, имена имеют большое значение. Зверева. Ну, актер Петр Агафонов, например. Шатунов. Имя известное, хоть и крепостной. Встречал в печа¬ти. (Записывает.) Ну, а другие, желательно узнать? Зверева. Остальные мелочь, шушера. Шатунов. Нет, а все-таки.
Зверева. Право, не стоит называть, ваше превосходительство.
Шатунов. Ну как знаете. Очень полезные сведения. Видите, какая распущенность. Сейчас в зале, мне подумалось, сре¬ди присутствующих есть лица высокопоставленные?
Зверев. Какже-с.
Шатунов. Ну кто, например?
Зверев. Гости довольно многочисленные. Свиты его император¬ского величества генерал от инфантерии Курбасов, адъю¬тант его императорского высочества великого князя Игоря Кирилловича барон Битской, господин Дюма, французский путешественник. Всякая знать титулованная, их сиятель¬ства родня из Питера.
Шатунов (поправляет). Из Санкт-Петербурха.
Зверев. Так точно-с, ваше превосходительство.
Шатунов. И все на зрелище это съехались? Любители?
Зверев. Все театралы-с.
Шатунов. Так что же. В корне взять я и сам не прочь. Так слег¬ка, одним глазком. Я не враг потом и за кулисы. Только покажите дорогу. Я могу осчастливить, кто мне приглянет¬ся. Например, одна актриса…
Зверева. Катя Лантухина.
Шатунов. Ей хлопали, я думал, руки отобьют.
Зверева. Катя Лантухина, русая, полная.
Шатунов. Нет, я полагаю, стройная, худая.
Зверева. Тогда это Сурепьева Степанида.
Зверев. Стеша Сурепьева.
Шатунов. Только покажите дорогу.
Зверева. Финал сыграют, опустят занавес. Актеры разгримиру¬ются, спустятся в публику, смешаются с гостями. В банкет¬ной ужин сервирован на полтораста персон. За ужином познакомитесь.
Шатунов. Генералы с дворовыми за один стол сядут?
Зверев. В графской усадьбе такое заведение.
Спектакль кончился. Из левых дверей в правые устремляется толпа расходящихся зрителей. Мундиры, дамские вечерние туалеты. Смех. Заикание и«картавление Евстигнеева. Обрывки бессвязных восклицаний:
— Не забывайтесь, девочки. Вы в обществе. — Мы не забы¬ваемся, ma tante1. — Сразу не скажешь, что крепостные. А нет-нет — и отдаст квасной тюрей. —- Превосходно сла-
1 тетушка ($/>.).
женная компания. Императорские труппы в Москве и Петербурге тоже скуплены с бору да с сосенки по разным имениям. — А бывают ли на Руси актерами не рабы, сво-бодные? Моя ли вина? Нашли кому говорить политические колкости? Нет, я не шучу, ей-богу.
Поток движущихся сначала направляется в одну сторону, вправо к банкетной. Все чаще в нем попада¬ются фигуры освободившихся актрис и актеров, по костюмам легко отличимых от гостей. Вскоре начинается фланирование взад и вперед в обоих направлениях. Это следование гуляющих временами закрывает сцену спереди как бы движущейся ширмой. Когда движение редеет или прекращается, в глубине обнаруживаются участники очередного явления в требующемся сочетании. Предполагается, что они тоже вышли из гуляющей толпы, тут встретились и тут остались для беседы или тут уединились для размыш¬лений, прорывающихся в монологах. Так идут отдель¬ные явления этого действия в промежутках между прерывающимся и возобновляющимся мельканьем без цели и с целью членов графской семьи и членов театральной труппы, дворовой челяди, жителей усадьбы и приглашенных.
ЯВЛЕНИЕ п-е
Стеша Сурепьева, Саша Ветхопещерников, княжна Л ида Рокшанская, Евстигнеев, потом Зверева, которая была подхвачена наплывом расходящихся зрителей в сторону банкетной, отсутствовала и теперь возвращается.
Евстигнеев. Бе-бе-бе-бесподобно.
Лида. Как вы чудно играли сегодня, Стеша.
Стеша. Не говорите, не спрашивайте. Спешу и сама не своя.
Спасибо, княжна, на добром слове. Спасибо, Лукьян Лукь-
янович. Не взыщите, оставьте меня.
Рокшанская и Евстигнеев уходят.
Стеша. Сашуня, рбдюшка, сбегай на деревню, родимый.
Чую беду какую-то. Сердце у меня не на месте. Будь моя воля, я бы сама отлучилась. Граф услышал, говорит, чтб ты, Стеша, какой ужин без тебя, ты наша звездочка. Как ослу¬шаться? Да и сердце не камень. Саша Ветхопещерников. Не убивайтесь, Степанида Иванов¬на. Может быть, вы волнуетесь понапрасну. Мало ли при¬чин, почему нельзя было прийти в театр Матрене Василь¬евне? Мало ли что могло удержать ее, помешать ей? Разу¬меется, я схожу к Сурепьевым в слободу, да в оба конца это не меньше часу. Что же с вами за это время будет? Полно тревожиться, Степанида Ивановна. Овладейте собою до моего ответа.
Стеша. Батюшка и матушка от барщины избавлены. Да ведь родных наших четверть деревни. Сколько смолоду седых рядом через избу. Нам их горе не чужое. Только зима, как дядю Игната до смерти деревом зашибло. Мои льготы ле¬шему Шохину житья не дают. Так и съел бы всех моих кров¬ных в отместку.
Саша. Не гневите Бога, Степанида Ивановна. Вы грамотная, образованная. Вы знаете, что все это скоро изменится.
Стеша. Долго ждать, Сашенька. Зубов не станет, орехи щелкать дадут. Что это за житье в самом деле, Господи! Как это та¬кая штука сделалась, колдовство такое, что живой человек вещью стал? Вся ты как есть с головы до ног, тело твое, душа твоя, век твой и удача твоя житейская, кровный труд твой и твое имущество, ничего своего тут нет тебе, все оно чужое, господское. Нет конца их власти над тобой. Что хотят, то с тобой и делают. Вот она идет, пролаза. Больше не могу, Сашута. Так и убила бы ее, подлую.
Входит Зверева.
Зверева. Не доищусь Агафонова. Графу в нем нужда. Господин Дюма с ним желает побеседовать. А пред тем я совет ему хочу подать, по дружбе, для его пользы. Куда он подевался?
Саша. Не видали.
Зверева. Ты, Стешка, как мне войти, словно кого-то чертом ру¬гала. Ты это не на мой ли счет? Ты сознайся, не бойся, я не трону.
Стеша. Подумать, какой страх. Только у меня и заботы, тебя чертыхать.
Наплыв мимоидущих полагает конец явлению. Когда все проходят, очищается место для непосред¬ственно следующего (за этим) нового явления. Граф Норовцев и Стратон Шатунов.
Граф Норовцев. Прекрасно, прекрасно. Вы знаете, что я под¬вержен приступам тихой тоски. Я ипохондрик. Очень мило с вашей стороны, что вы оживили в моей памяти эти родо¬вые небылицы, эти басни вековой давности, которые я все¬ми силами стараюсь забыть. Благодарю вас. Какую цель вы преследуете? Что это, бескорыстное зложелательство или же у вас есть какой-нибудь тайный умысел?
Шатунов. У меня есть племянник, ваше сиятельство.
Граф Норовцев. Ах, так вот к чему эти скрытые угрозы? Это вымогательство? Спасибо за прямоту. Это сокращает око¬личности и упрощает дело. Ваш племянник окончил учи¬лище правоведения. Он повесничает и нуждается в моем содействии для продвижения по службе.
Шатунов. Вы почти угадали, ваше сиятельство.
Граф Норовцев. Вот для чего вы позаботились испортить мне настроение. Очень мило, очень мило…
По комнате ходит, раздумывая и бормоча про себя, актер Петр Агафонов.
Агафонов. Овации, рукоплескания, а на поверку пустяки, бес¬смыслица.
(К Стеше Швецовой, пробегающей мимо из левой двери.)
Послушай, Стеша… Стеша Швецова. Я знаю, что ты скажешь. «Все кругом мертво,
одни мы, одно искусство…» Ну время ли мне, Петя, твою
философию слушать. Меня Кубасов преследует. Агафонов. Какой Кубасов?
Стеша Швецова. Из уездной управы благочиния, не знаешь, что ли. Зверь и солдафон. Сделай милость, кликни кого-нибудь из труппы, оттесните его с кордебалетом куда-ни¬будь подальше в угол, заговорите. Вдруг я не выдержу да влеплю ему затрещину? Что тогда будет? Нас сгноят зажи¬во, три деревни запорют до смерти.
Убегает дальше в правую дверь.
Агафонов (один). Она права, она угадала. Рукоплесканиям нет конца, поздравления, восторги, а на душе смерть, мысль каменеет, и что ни возьмешь, задумываешь живым, а оно рождается мертвым. Отчего это? Чего недостает мне? Воли? О, будь я свободен! Я тотчас со Стешей, с Катей Лантухи-ной, с учителем Сашей Ветхопещерниковым да с двумя-тремя лучшими актерами махнул бы в Питер. Там бы мы свой театр основали. Деньги, люди, связи нашлись бы. За самое трудное брались бы, мы все бы осиливали, богатыр-ствовали,
