гремели по всему свету. Вот было бы житье!
Продолжая расхаживать, прерывает размышления на время, пока по комнате толпою проходят в ту и другую сторону позвякивающие шпорами военные с аксель-бантами, фланирующие гости гражданских ведомств, Лели и русалки из кордебалета, слуги с подносами и без подносов. Когда шествия редеют и на время прекращаются, продолжает.
Конечно, актер без подражательной жилки ничто, невоз¬можность… Надо уметь подмечать, копировать, передраз¬нивать. Но что надо перенимать и схватывать? Самое глав¬ное. Суть жизни. Ее дух, ее непостижимость. Надо уметь передавать чудесное.
Входит Галина Горячева.
Галина Горячева. Помешала, помешала. Чувствую, что поме¬шала. Помешала твоим размышлениям. У тебя не то что на роже все твои мысли написаны, по всему парку разносит¬ся, что ты про себя под нос бормочешь.
Агафонов. О, как я тебя ненавижу, презренная, ничтожная.
Галина Горячева. Потому что ты круглый дурак. Если бы ты был умнее да хоть раз меня заметил, обратил внимание, я бы ради тебя Алешке рога наставила, я бы тебя озолотила, я бы тебе волю вожделенную выстарала. А ты выше облака занесся, полубогом ходишь, вот и внакладе. Я пусть и пло¬ха, да все же офицерская вдова как-никак, свободная дво¬рянка, а ты хоть сорок раз талант и гений, что ты такое, в корне взять? Тля, плевок. Дворовый графов человек, холоп кабальный.
Агафонов. Доведешь ты меня до греха когда-нибудь — убью я
тебя, дрянь бесстыжая, подлая черторка. Галина Нагишова. Ну не буду, не буду. Сейчас скажу, за каким
я к тебе делом. У тебя от радости сердце в груди запрыгает.
Ты, поди, думаешь, что я опять к тебе с этими костюмами. Агафонов. Сколько раз повторять тебе? Я их выкуплю. Саша
Ветхопещерников денег взаймы попросил. А я к тому
времени свои раздал. Вот я костюмы, не отпираюсь, целый
воз, из устаревшей пьесы, и заложил с намерением вернуть
потом.
Галина Нагишова. Саша Ветхопещерников! Нечего сказать, хо¬рош резон, воровать и самоуправствовать, на телегу граф¬ское добро грузить в ломбард в город. Да ну их покудова, костюмы, не об них сейчас речь. Ты небось знаешь, что тебя и Стешу сегодня вечером французский господин Дюма смо¬трел?
Агафонов. Где он? В первый раз слышу. Ведь я с его сыном в Париже знался. Сколько сыщется знакомств: Бреген, Сансон, Дюплесси. Ты говоришь, он тут, у нас, в Пяти-братском?
Галина Нагишова. Погоди, пистолет. В том-то и соль. Он тебя видеть хочет. Граф желает вас свести вдвоем. Погоди, гово¬рят, горячка. Мне надо тебе еще кое-что сказать.
Агафонов. Говори скорей, зуда. Пока ты будешь свою ерунду разводить, он уедет еще, чего доброго.
Галина Нагишова. Никуда он не уедет. Он у нас долго прогос¬тит. Ну слушай.
Агафонов. Уж воображаю.
Галина Нагишова. Ты волен ему что хочешь говорить. Госпо¬дин Дюма знает, что ты со Степанидой восемь лет во фран¬цузском учении пробыли и, стало, вам не надо толмача. Вас вдвоем оставят. У нас, ты знаешь, не подслушивают, можешь говорить о чем угодно.
Агафонов. Спасибо, дала позволение, а то бы я не догадался.
Галина Нагишова. Вот ты и начинаешь.
КАРТИНА ВОСЬМАЯ
Внутренность трактира. Окна справа и слева. В задней стене спуск и выход вниз к горенкам и пристройкам постоялого двора, на стене — часы, вдоль нее стойка, шкап, полки с посудой. Вход с большой дороги спереди с любого края авансцены. Столы и лавки. Благовещенье. Необычайно раннее пробуждение природы. В окнах солнце, редкий, но внятный свист лесной птицы, отдаленный отзвук благовеста в начале сцены.
ЯВЛЕНИЕ ПЕРВОЕ
Трактирщик Прохор перетирает и переставляет посуду с прилавка на полки, актер Петр Агафонов пишет за столом у открытого окна справа, десятский Шилин околачивается кругом без дела, во все вглядывается, нагибается, что-то подбирает с полу. Входит прохо¬жий купеческого вида.
Прохожий. Тут у вас что будет, Лесное или Пятибратское? Прохор. Тебе почтовую станцию, что ли? Прохожий. Ее.
Прохор. Дальше по лесу до заворота. Прохожий. Покорно благодарю. (Выходит.)
ЯВЛЕНИЕ ВТОРОЕ Агафонов, Прохор, Шилин.
Шилин. Шатаются. С виду купчина, а кто его знает. За всеми не уследишь.
Никто не отвечает, Агафонов и Прохор продолжают
заниматься своим делом. Пауза.
Шилин заглядывает под стол, нагибается,
выпрямляется.
Тьфу ты. Я думал, брошка валяется, нагрудный камушек, а это жук на поверку, скажи пожалуйста, майский жук. (Молчание.)
Март месяц, Благовещеньев день, а он, жук, туда же. От¬родясь не бывало такого. Ты скажи какая весна ранняя! Чудеса!
(Видя, что на него никто не обращает внимания, плюет и уходит.)
ЯВЛЕНИЕ ТРЕТЬЕ Агафонов и Прохор.
Трактирщик Прохор. Пустой человек без дела. Ко всему при¬вязывается.
Актер Агафонов (посмотрев на часы). Помогло голове. Я бы до¬мой пошел. Но только я учителю Саше Ветхометову, другу моему, слово дал здесь у тебя дожидаться. Но вот час его прошел, а его нет.
Прохор. Верно по женской части совет. И денег попросит взай¬мы. А ты всем раздавай.
Агафонов. Ты сказал, — Шилин. Решительная зуда, докуча-тель. И всюду суется. А его правда. Какая весна ранняя. Парит, как перед грозой. В окошко теплом так и опахивает. Это какая птица? Слышишь, в лесу свищет. Крупно, раз¬дельно.
Прохор (прислушивается). Думается, это дрозд. В певчих пти¬цах я сам нетверд.
Агафонов. А еще, говорят, — охотник. Ну а дальше что было? В горенке я у тебя лежал, ты мне, лед к голове приклады¬вая, сказывал. Дальше, что было с тобой?
Прохор. Дальше, думал, не выживу. Мыслимое ли дело тыся¬ча плетей. Иные, бывало, с трех ударов обмирают. Ниче¬го, видишь, цел, живу. Медведь медведем. Медведь про¬звище было мне. Не все сразу дали. Рассрочивали. Отле¬жишься в больнице, затянет кожу и опять сначала. В тре¬тий раз попался мастер страшный. А в четвертый совсем ничего.
Агафонов. Ой как страшно, когда подумаешь. Ну а дальше, а потом?
Прохор. А потом Сибирь, арестантские роты, Варексинский курган.
Агафонов. Ну а избавление когда пришло?
Прохор. А дальше у графининой тетки, у свояченицы его удар. Видит она, — смерть, — призналась. Каюсь, говорит, это я на Медведя тогда неправду сказала в оговор, это все я, моя вина. Ну пропажа там всякая и амуры к мосье Леверье. И ис-пущаетдух.
Агафонов. Ну?
Прохор. Ну, вытребовали с каторги, само собой известное дело. При свидетелях винилась. Судебная ошибка. Воротили.
Агафонов. Ты подумай, какие дела на белом свете творятся. И так на все это сквозь пальцы смотреть?
Прохор. А что ты поделаешь, так все перепуталось. Палец за палец зацепляется, свалялись волоса. Господ, видишь, мало, а народу, мужиков, уйма, не счесть. А кто в меньшине, все¬гда норовит верховодничать. А как ему без обмана, без хит¬рости. Он всегда скажет, ты сам его себе на шею позвал. Жизнь.
Агафонов. Ты говоришь — жизнь. А что такое жизнь? Ты как это понимаешь?
Прохор. Как что такое. Народили мальчишек, девчонок. В пар¬ке дерев не продерешься, зеленая стена. В доме свечи, по ночам представления, гости, мороженое. Добра густо наго¬рожено, богато. Всем хочется. Какой может, какой нет. А ты спрашиваешь, что такое жизнь.
Агафонов. Ну хорошо. Воротили, простили. И тут он тебе воль¬ную дал?
Прохор. И тут он мне отпускную дал за оговор, за напраслину,
за мои мытарства, за муки. Агафонов. Тебе дал, а мне не дает.
Прохор. Да ты и так головой выше барина, гоголь-молодчик. Тебе дай волю, сопьешься.
Агафонов. Так вы все, дурачье, говорите. Ну хорошо. Сопьюсь, не сопьюсь. Не ваших мозгов печаль. Ты меня не тронь. Ты лучше о себе дальше сказывай.
Прохор. Ну вышла мне вольная, пошел я служить по питейно¬му делу, по откупам. Начал с сидельца. В сидельцах цело¬вальнику помогал. Он отчего называется целовальник. Он крест целует не до крайности забываться, воровать, да с совестью. Да, сидельцем у целовальника. А сейчас вот свой питейный дом держу, по-русски сказать, кабак. При <...> эти я при тебе срубил, ты родился. Срубил струбы в четыре венца, завел постоялый двор. Своих лошадей, ямщиков го¬няю, дешевкою у почты проезжих перебиваю, по-русски сказать, царской казне конкурент.
Агафонов. А кем ты у них был тут до воли? В слесарях, что ли?
Прохор. Ты лучше спроси, кем я только не был.
По авансцене слева десятский Ш илин
гонит и подталкивает перед собою нищего Гурия
и марфу-нищенку.
Гурий. Старики.
Шилин. Старики аль младенцы, ты мне зубов не заговаривай. Где твой пачпорт? Вот в чем сила. А какой мне антирес до твоих годов? А может, ты беглый.
Гурий. Одним смирением кормимся. Самая немощь. Из стари¬ков старики.
Шилин. Я говорю, може, ты беглый, кто тебе знает. А поби¬раться, бродяжничать — этим у нас не шутят. Сам знаешь, — закон.
Марфа. И что же ты, милый человек, надумал с нами исделать?
Агафонов (посмотрев на стенные часы). Надул по обыкновению Александр. Не торопится. (Ранееувлеченный записями, толь¬ко теперь замечает Шилина и нищих, смотрит, прислушива¬ется.)
Шилин. Мое дело — свяжу и в волость. А оттеда в уезд. Марфа. Батюшки-светы! Атама?
Шилин. А тама сами знают, что надоть. Отсчитают папаше сколько положено и в Сибирь. И тебе подол задерут, всы-пют.
Марфа. Святители Небесные!
Шилин. А ты как думала? Может, мне за вас под плеть? Ты ска¬жи спасибо, ноздрей не стали рвать, не клеймят. Посекут старичка, авось духа до смерти не вышибут.
Марфа. Господи, святая Твоя воля! (Плачет и крестится.)
Агафонов. Да что ты, Шилин, врешь, земская зуда. Да это ведь Евстигнеевского барина люди, аль не видишь?
Марфа. Стигнеевские, они самые, Стигнеевские.
Агафонов. У него их две души единственные, остальные зало¬жены и пропиты.
Марфа. Истинное твое слово, добрый человек, как Бог свят, за¬ложены.
Агафонов. Он все имение по ветру пустил, а их посылает по миру оброк выколачивать, побираться. Они по дряхлости из дру¬гого ремесла вышли. А сам в шапокляках щеголяет, галстук широким бантом.
Шилин. Ежели в оброк он пущен, должен он вотчинное свиде¬тельство иметь. А дело ентому не соответствует.
Марфа. Покажи ему, Гурьюшка, гумагу свою, — да что ты в шап¬ке шаришь, за правую онучку примотал, забыл, что ли!
Шилин (делая вид, что разобрал поданную истлевшую контор¬скую выписку). Что же, дурак, раньше не сказал. Барина сво¬его надо слушаться. Пой Лазаря ему на пропитание. Да толь¬ко не в моем стану. Это помни. Ближе Графской копани мне не попадайся.
Марфа. Это отчего так подеялось, от своей стороны мы отби¬лись, на вашу чужую забрели. Барин тут наш у вас околачи¬вается, в уезд его затребовали, так не пешком жа. Он бед¬ности своей совестится. Он на крестьянской телеге не по¬едет. В почтовой к кому-нибудь присоседится. Он от нас отречется, когда увидит, думает, страм, что его люди родо¬вые этакие оборванцы. Он у нас пужливый, конфужливый. Я его мамка, Аполон Венедиктыча выкормила, а Гурий-по¬бирушка дядькой его на руках качал. Говорят, я его ушибла, стал он запыняться (показывает):че-че-че-честъ пре-преж-де всего, запыняется.
Агафонов (подсказывает). Заика.
Марфа. Вот мы за им крадемся утайкой, чтобы не увидал, до¬глядываем, чего бы с ним не случилось. Оберегаем. А он от
