и снова оставался по¬зади, и время шло, менялись края и виды, а бумажка на губе все держалась.
Мы пообедали в Туле, где сохранились уличные баррика¬ды, свидетельства позапрошлогодней гражданской обороны и где нам скучно и ординарно о ней рассказывали в обкоме, пока не пришел ее герой и устроитель т. Жаворонков, изобразивший ее в живых и свободных красках. Мы поехали дальше. Мельк¬нули бурые угли Щекина. Садилось солнце, когда по закатному небу прочертился непомерный костяк Косогорского индустри¬ального гиганта. Дальше пошли достопримечательности: места особо прогремевшей стойкости, памятники страданий. Вечере¬ло. С главной дороги мы свернули на боковую и, сделав кило¬метров пятнадцать, остановились.
По всем видимостям мы были в каком-то селении. Царила тишина, как на необитаемом острове. Нечто другое, чем обыч¬ные недосказанности теплой августовской ночи, окружало нас. Совершенно так, как могла бы стоять настоящая каменная сте¬на, отвесно возвышалось перед нами небо ночи. Семь звезд Большой Медведицы свободно размещались в кривом проломе какого-то сада или строения. Нас обступали тени каких-то раз¬рушений, непонятных в потемках. Это были развалины Черни, районного города области, начало нашего последующего шест¬вия по нескончаемой дороге пустырей и пожарищ, первое преддверие того, что язык вражеских приказов называет так все-извиняюще просто зоною пустыни.
Вдруг пустыня оживилась. Где-то постучали в оконце. Ти¬шина наполнилась шагами. Две-три женских тени, шагнув из-за угла, ушли за поворот. Последовали распоряжения. Мы двину¬лись за бригадирами.
Через полчаса мы сидели в гостеприимном кругу секретар¬ши Чернского райкома А. А. Кукушкиной и ее молодых помощ¬ниц. Деревянный верх маленького, чудом уцелевшего дома был жарко освещен керосиновой «молнией». Наши хозяйки, дея-тельницы комсомола и городских учреждений, то отрываясь от общей беседы, то к ней возвращаясь, разносили по очереди чай и, минутами отлучаясь на кухню, жарили яичницу. Они были в светлых блузах, стянутых кушаками, прямых юбках и гладких круглых прическах. Их развитие и непринужденность вызыва¬ли в памяти что-то близкое, давно и лично пережитое. Девуш¬ки напоминали лучшую университетскую молодежь прошлого, курсисток девятьсот пятого года.
Разговор вращался вокруг двух тем: души времени и особен¬ностей места. Душой времени была война. Девушки рассказыва¬ли, как они уходили из Черни, когда ее стали окружать немцы, и какой это требовало смелости и изворотливости, потому что немцы подступали с нескольких сторон и все деревни кругом были заняты. Главная опасность заключалась в их партийнос¬ти, но население их покрывало. Все ушли, кроме двух подруг. Это были такие девушки, продолжают рассказчицы, что, быва¬ло, кто на них посмотрит, так сейчас же и полюбит, и нельзя было подумать, чтобы их кто-нибудь тронул; их и правда долго не трогали, не знали, как велико их влияние и что они поддержи¬вают связь с советской стороной. Но вот однажды мирволивший им немец пришел пьяный и сказал, что он много им прощал, а этого не спустит, и велел снять со стены Ленина и Сталина. Подруги уперлись, тогда он выхватил револьвер, выстрелил в портреты и застрелил девушек.
Умная и энергичная А. А. Кукушкина одновременно и принимает нас на правах хозяйки, и распоряжается ужином, и заботится о нашем ночлеге, и с живою искоркой дает направле¬ние беседе. От нее мы узнаем не только тяжелые подробности немецкого пленения Черни, Орла и Мценска, но и любопыт¬ные черты из драгоценной истории края.
Читатель помнит: это места биографии Жуковского, Дель¬вига, Толстого, Тургенева, Фета, Лескова и Бунина. Неожидан¬но я начинаю понимать, отчего такой естественностью дышат слова наших собеседников и их манеры. Мы у первоисточника наших лучших национальных сокровищ. В этих уездах сложил¬ся говор, сформировавший наш литературный язык, о котором сказал свои знаменитые слова Тургенев. Нигде дух русской не¬поддельности, — высшее, что у нас есть, — не сказался так ис¬черпывающе и вольно. Наши знакомые — уроженки этих гнезд.
На них налет высшей русской одаренности. Они кость от кости и плоть от плоти Лизы Калитиной и Наташи Ростовой.
Когда мы утром встаем с сеновала, мы видим вчерашнее общество еще ярче при солнечном свете. Перед нами обломки города, который, наверное, живописно располагался по холмам и утопал в садах, а теперь своими руинами хищно и мстительно напоминает какой-то дагестанский аул времен Шамиля. Сле¬дом за своей вдохновительницей по его развалинам выводком ходят питомцы революции и ее блюстительницы, наводя до последней мелочи порядок в разоренном районе, и совершают дела величайшей государственной важности так же прирожден¬но-расторопно, как нагнулась бы их бабка за сбитым яблоком в траву или пошла бы щупать кур на птичий двор.
3
В отличие от удобств вчерашней гудронной дороги мы сегодня тарахтим по грунтовой. Вдобавок она не везде разми¬нирована и местами взорвана. Мы все чаще объезжаем сторо¬ной ее мосты и переправы. Подскакивая на выбоинах, едем мы по настилу жердянок, по разнообразной раскраске ее проходя курс местного почвоведения. Сейчас это посеревший от сухо¬сти, сизый, как уголь, чернозем. Он начался с горемычного Мценска с его домами, завалившимися со скалистого берега в илистую Зушу, точно город несли на руках, поскользнулись и грохнули в воду.
Все ближе война и армия. По-настоящему это начинает чувствоваться отсюда. Все чаще поля по сторонам обтянуты колючей проволокой с предупреждениями на дощечках. Завтра по краям таких дорог гуськом потянутся саперы со щупами, се¬годня это — колонны пополнения, щуплая и безусая молодежь, почернелая от пыли и утомления. Первые подбитые танки, где-нибудь среди гряд с капустой, первые обгорелые остатки унич¬тоженных самолетов. И вот задолго к этому подготовленные вышедшей из лесу панорамой, мы въезжаем в Орел.
Не сразу понятно, что мы пересекаем территорию вокзала. Точно тут треснула действительность и лопнул воздух, всюду, куда хватает глаз, куски покалеченной и разлетевшейся мате¬рии. Без конца торчащие пустые фермы дебаркадера. Мы едем по распавшимся обрубкам четвертованных рельс, точно тут рубили змей или топтали сороконожек. Вывихнутые плечи и пролеты взорванного моста, который мы объезжаем по свеже-наведенному плашкоуту, и мы в городе.
Жаль, что мы ни разу в нем не бывали раньше. Его не раз описали Тургенев, Лесков и Бунин. Он, наверное, был необы¬чайно красив, как позволяют думать его камни, и производил впечатление большого европейского города, судя по его плани-ровке. Сюда приезжал бушевать по поводу своих неудач Гитлер, здесь сместил главу своих танковых армий Шмидта, здесь заме¬нил его генералом Моделем.
Орла больше нет. Как про Оку, на которой он стоял, про него можно сказать, что он стоит на химических минах замед¬ленного действия. Он стоит на них и продолжает рваться и па¬дать на наших глазах. Мы это видим из неполотого и заросшего цветника, куда заехали к командиру здешнего запасного стрел¬кового полка на короткий роздых.
Противоестественность зрелища так велика, что отражен¬ным образом ее все время приписываешь освещению. Безоб¬лачный полдень. Сухо цветет мальва. Все засижено мухами. За колючей изгородью тюрьмы через дорогу производит рассле¬дование массовых расстрелов и пыток немецкой комендатуры выездная комиссия из Москвы. Где-то вертится и гнусавит па¬тефон и, озаренные черным креповым светом с замогильного неба, целыми улицами лежат обмякшие здания с развинченны¬ми каменными конечностями, хватаясь за соседей; где-то с тре¬ском взлетают на воздух отдельные кирпичные одиночки, и сползают и падают целые расслабленные кварталы по краям большого парка, где стоит скромная и славная могила коман¬дира 308-й стрелковой дивизии, героя Сталинграда и Орла генерала Гуртьева.
Во второй половине дня мы выбираемся из конвульсивно¬го собрания судорожных орловских обломков. Но мы потеряли дорогу и долго, по нескольку раз, возвращаемся к одному и тому же дому, распотрошенному во всю глубину и вместительному, как некое поселение. Это целая многоэтажная драма с лестни¬цами трех родов — черными, парадными и пожарными, длин¬ными переходами вовнутрь и множеством сцен и явлений. Мы запечатлеваем на всю жизнь узор его обоев и, подкатив к нему в третий раз, неожиданно находим дорогу и мчимся дальше.
Но что сказать о Карачеве, который мы проезжаем к вече¬ру, если так много слов уже сказано об Орле. Мы думали, конца не будет бывшему городу купеческих невест и мукомолов.
Чудовищно представление о целом, когда оно дано в раз¬ложении на мельчайшие частицы. Одно дело сказать: пятьсот каменных домов и две с половиной тысячи деревянных. Вы представляете себе провинциальный городок, притом весьма небольшой. Другое дело, когда вам покажут три тысячи огром¬ных бесформенных куч, щебенных и щепяных. У вас закружит¬ся голова, а глаз обессилеет, взмолится о милости и разрыдает¬ся от жалости и обиды.
4
В глубокие сумерки мы приезжаем в Песочню. Деревен¬ская улица загромождена народом и транспортом. Ни одного штатского, одни военные, грузовики и повозки под всеми угла¬ми поперек дороги. Это штаб армии, куда мы направлялись, цель нашей поездки. Завтра или, если позволят обстоятельства, се¬годня ночью мы познакомимся с командованием, с легкой руки которого мы стали побеждать в такой планомерной прогрессии. А пока пойти выкупаться, смыть дорожную пыль и грязь, хотя уже тьма, хоть глаз выколи. «Там могут быть мины, — говорят нам, — там, во всяком случае, дно в рваном железе, нырнете и напоретесь». Отправившись на реку, мы ныряем в холодную, плотным туманом текущую мимо неизвестность…
5
Так вот они, наше счастливое военное предопределе¬ние, творцы орловской победы и косвенные пособники по¬следующих! Мы в просторной избе на приеме у знакомящихся с нами членов Военного совета. Перед нами приветливый и моложавый командующий, гвардии генерал-лейтенант Алек¬сандр Васильевич Горбатов, друг и сподвижник покойного Гуртьева. Ум и задушевность избавляют его от малейшей тени какой бы то ни было рисовки. Он говорит тихим голосом, медленно и немногосложно. Повелительность исходит не от тона его слов, а от их основательности. Это лучшая, но и труд¬нейшая форма начальствования. Рядом с ним глубокомыс¬ленный и дальновидный генерал Кононов и образованный и блестящий генерал Сабенников. Еще ранее, минувшей ночью, мы познакомились с генералом Ивашечкиным, находчивым и решительным стратегом в минуты опасностей и осложне¬ний и добродушным собеседником на отдыхе и за столом. Он и генерал Терпиловский отсутствуют. За их незанятыми мес¬тами в окошко виден конец растянувшейся в длину деревни. Серенький, непогожий денек. По деревне с автоматами, мино¬метами и противотанковыми ружьями бесконечной цепью проходит с утра пехота. Командиры рот и полков объезжают на лошадях свои части и скрываются с ними за поворотом дороги. Это армия на марше. После июльского рывка мы безо¬становочно продвигаемся частыми и быстрыми переходами на запад.
Мы выходим на улицу. От проходящей мимо колонны от¬деляется и подъезжает на лошади к нашей группе военный. На¬клонившись с седла, он разговаривает с нашим бригадиром и, простившись, нагоняет свою часть. Бригадир говорит мне, что это интереснейший человек, москвич, химик, пошедший ка¬питаном запаса на войну и теперь командующий полком. Мне запоминается лицо капитана Д. По ложным основаниям мне кажется,
