у Багатищева и Нарыкова. Это открывало возможность продвижения на Орел с северо-востока. 25-го на соединение с 342-й дивизией сюда была двинута часть остальной армии. Однако противник разга¬дал план обхода. Подтянув 2-ю и 8-ю танковые и 26-ю мотоди¬визию сверх бывшей тут ранее 56-й пехотной дивизии, он со¬средоточил на этом фланге большие силы, в ущерб своему фрон¬ту, который он частично оголил. Тогда генерал-лейтенант Гор¬батов снова решил брать Орел лобовым ударом с востока. Заручившись уверенностью, что свою стремительную и слож¬ную перегруппировку он совершит раньше, чем о ней догадает-ся неприятель, он стянул 380-ю и 308-ю дивизии, стоявшие в обороне на широком фронте, перебросил к ним с направления главного удара 17-ю танковую бригаду, и 5 августа на рассвете знаменосец из Кустовской дивизии Аджаров водрузил над ос-вобожденным городом красное знамя.

11

Нельзя быть злодеем другим, не будучи и для себя него¬дяем. Подлость универсальна. Нарушитель любви к ближнему первым из людей предает самого себя.

Сколько заслуженной желчи излито по адресу нынешней Германии! Между тем глубина ее падения больше, чем можно обнаружить в ослеплении справедливого негодованья.

В гитлеризме поразительна утеря Германией политической первичности. Ее достоинство принесено в жертву производной роли. Стране навязано значение реакционной сноски к русской истории. Если революционная Россия нуждалась в кривом зер¬кале, которое исказило бы ее черты гримасой ненависти и непо¬нимания, то вот оно: Германия пошла на его изготовление. Это задача посторонняя, окраинная, остзейская, и ее провинциа¬лизм тем отчетливее, что ему присвоены всемирные масштабы.

Весь девятнадцатый век, в особенности к его концу, Рос¬сия быстро и успешно двигала вперед свое просвещение. Дух широты и всечеловечности питал ее понимание. Начало гени¬альности, подготовлявшее нашу революцию как явление нрав¬ственно-национальное (о политической подготовке ее мы не смели судить — это не наша специальность), было поровну раз¬лито кругом и проникало собой атмосферу исторического ка¬нуна. Этот дух особенно сказался во Льве Толстом, русскими средствами выразившем природу гения и его предвзятость, по¬добно тому как на заре английской самобытности такое же на¬чало, общее двадцати предшественникам, впитал и воплотил в себе Шекспир. Но что такое гений?

Гений есть кровно осязаемое право мерить все на свете по-своему, чувство короткости со вселенной, счастье фамильной близости с историей и доступности всего живого. Гений перви¬чен и ненавязчив. Те же черты новизны и оригинальности сло-жили нашу революцию.

И всегда рядом с неряшливою щедростью самородка сле¬дует что-нибудь завистливо рядовое и посредственное. Дела и поступки счастливого соперника кажутся ему чудачеством и безумьем. Невежда начинает с поучения и кончает кровью.

Такая-то таблица умножения подъехала к нам на громыха¬ющем «тигре» и самоходной пушке «Фердинанд», и во мгнове¬нье ока она должна была показать, как все эти фразеры Рудины с их завиральным прекраснодушьем провалятся во здравие трез¬вой немецкой практики и доброй кружки пива, и, о ужас, дваж¬ды два само провалилось, а широта одухотворенья осталась и переживет и это страданье, и многие другие.

12

Мы входили в Людиново, освобожденное накануне. Еще издали, приближаясь к нему, мы наблюдали на горизонте гус¬тые столбы дыма, поднимавшиеся кверху. Отступая, немцы не успели предать его разрушенью.

Теперь, в несколько налетов, они зажгли его с воздуха.

Когда мы к нему подъезжали, над нами плавными кругами заскользило несколько «юнкерсов». Мы отвели машины с до¬роги и стали между деревьями. Так же поступили на военных грузовиках, прибывавших сзади. Несколько самолетов пошло в пике. Впереди и сзади на дороге грохнули взрывы.

Людиново пылало, когда мы в него въехали. Пожар только еще разгорался и полной силы достиг только к вечеру. Мы ос¬мотрели развалины дизельного машиностроительного завода и офицерское кладбище у собора. Оно щетинилось лесом черных орденских крестов с белыми надписями, своей рябящей густо¬той напоминая иглы ежа или дикобраза. На другой день был назначен наш отъезд. На прощанье нам поручили написать об¬ращенье к армии. Мы написали:

«Бойцы Третьей армии! В течение двух недель мы, несколь¬ко писателей, находились в ваших дивизиях и участвовали в ва¬ших маршах. Мы проходили места, покрытые неувядаемой сла¬вой ваших подвигов, мы шли по следам жестокого и безжалост¬ного врага. Нас встречало нечеловеческое зрелище разруше¬ния, — нескончаемые ряды взорванных и сожженных деревень. Население угонялось в неволю или, прячась в лесах, пережида¬ло бесчинства отступающего неприятеля и редкими кучками голяков и бездомных возвращалось на свои спаленные пепе¬лища. Сердце сжималось при виде этого зрелища. Рождался

БИОГРАФИЧЕСКИЕ СВЕДЕНИЯ

Родился 29 января (ст. ст.) 1890 года в Москве в семье академи¬ка живописи и преподавателя Училища живописи, ваяния и зодчества Леонида Осиповича Пастернака. Жили на казенной квартире в Училище, попечителем которого был в<еликий> кн<язь> Сергей Александрович, впоследствии убитый Каляе¬вым. Он приезжал в Училище на открытие Передвижных вы¬ставок и ребенком я его несколько раз видел.

Волнения 1905 года наблюдал и переживал очень близко. Училище было революционным котлом, из учеников было мно¬го дружинников.

Чуть ли не первое младенческое впечатление — львиный облик двух стариков: художника Ник. Ник. Ге и Льва Ник. Толс¬того, вероятно, в те годы, когда он жил в Москве в Хамовниках. Вероятно, отец делал тогда рисунки к «Войне и Миру», как впо¬следствии замечательные свои иллюстрации к «Воскресению».

До усиления декадентских течений в живописи и графике позиции отца, поразительного рисовальщика и мастера формы,

вопрос: какие чудотворные силы поднимут на ноги эти области и вернут их к жизни?

Товарищи бойцы Третьей армии, силы эти в вас. Они в мужественности вашего сердца и меткости вашего оружия, в вашем заслуженном счастии и вашей верности долгу.

Как веками учил здравый смысл и повторял товарищ Ста¬лин, дело правого должно рано или поздно взять верх. Это вре¬мя пришло. Правда восторжествовала. Еще рано говорить о бегстве врага, но ряды его дрогнули, и он уходит под ударами вашего победоносного оружия, под уяснившеюся очевидностью своего неотвратимого поражения, под давлением наших союз¬ников, под непомерной тяжестью своей неслыханной истори¬ческой вины.

Тесните его без сожаления, и да пребудет с вами навеки ваша исконная удача и слава. Наши мысли и тревоги всегда с вами. Вы — наша гордость. Мы вами любуемся».

Сентябрь 1943

были тверды и почетны. Не считая Башкирцевой, он был первым русским художником, картина которого «Студенты перед экза¬меном» была приобретена Люксембургским музеем в Париже.

Предметом обожания и источником пожизненного влия¬ния была личность Александра Николаевича Скрябина, соседа нашего по жизни под Малоярославцем в девятисотых годах, его музыка и первое воплощение артистического гениального на-чала, которое я в нем встретил, как впоследствии в Рильке и Маяковском.

Тогда же в Калужской губернии сломал себе ногу, свалив¬шись с понесшейся лошади. Нога срослась с укорочением, устра¬нившим меня от военной службы и участия в будущих войнах.

Начатки грамоты и первого обучения получил от человека Толстовского круга, писательницы и переводчицы Екатерины Ивановны Боратынской.

В 1900 г. поступил в Московскую 5-ю гимназию, оставшую¬ся классической (с греческим языком) и после реформы Банков¬ского, которую кончил в 1908 г., поступив на Историко-филоло¬гический факультет Московского Университета по философско¬му отделению. Университет окончил в 1913 г.

К литературе пришел поздно, выпустив в 1913 г. свой пер¬вый стихотворный сборник, после того, что лучшие годы отдал писанью музыки (композиторскую школу прошел у Р. М. Глиэ-ра) и изучению философии, модной в то символическое время.

Печатно дебютировал в 1915 году стихотворным переводом Клейстовской комедии «Разбитый кувшин», напечатанной в Пе¬тербургском «Современнике», журнале, руководимым Горьким.

Дальнейшие работы уже попадают в сферу ведения совет¬ской библиографии. Часто в разных комбинациях переиздава¬лись первые основные дореволюционные сборники: «Поверх Барьеров» и «Сестра моя жизнь». Появились следующие, — «Темы и варьяции», «Лейтенант Шмидт», «Девятьсот пятый год», «Второе рожденье», сборник прозы «Воздушные пути», «Детство Люверс», род исследования: «Охранная грамота» и др.

Очень много переводил, особенно в годы между 1930 и 40-м, десятилетие новой общей ломки, когда, во всяком случае для пишущего эти строки, работа на собственном поприще затрудня¬лась до невозможности, и снова перешел на самостоятельное творчество незадолго до войны и во время ее, когда благодаря национальному подъему и приливу жизни в грозных и потом победоносных условиях дело художника стало опять осущест¬вимо во все возрастающей степени.

Среди множества переводов, одни названия которых могли бы составить целый список, особое место занимают три группы работ: современная грузинская лирика, Верлен и Шекспиров¬ские драмы: «Гамлет», «Ромео и Джульетта», «Антоний и Клео-патра» и «Отелло».

В последнее время выпустил сборник лирики «На ранних поездах», сдал в издательство «Советский писатель» книгу «Зем¬ной простор» со стихами из фронтовой поездки. Начал перевод Шекспировской хроники «Генрих Четвертый». Хотел бы напи¬сать свою пьесу и задумываю закончить начатый перед войною роман в прозе.

Четыре раза ездил за границу, два последние раза в совет¬ское время.

Борис Пастернак

1945

В СЕКРЕТАРИАТ СОЮЗА ПИСАТЕЛЕЙ

По сведениям Союза писателей, в некоторых литературных кру¬гах Запада придают несвойственное значение моей деятельно¬сти, по ее скромности и непроизводительности несообразное.

Эта мелочь не заслуживала бы внимания, если бы в наши напряженные дни она не ставила меня в ложное и двусмыслен¬ное положение. Надо рассеять это недоразумение.

Напрасно противопоставлять меня действительности, кото¬рая во всех отношениях сильнее и выше меня. Вместе со всеми обыкновенными людьми, чувствующими живо и естественно, я связан одинаковостью души и мысли с моим веком и моим отечеством, и был бы слепым ничтожеством, если бы за неко¬торыми суровостями времени, преходящими и неизбежными, не видел нравственной красоты и величия, к которым шагнула нынешняя Россия и которые предсказаны были ей нашими ве-ликими предшественниками.

Июнь 1947

ДРУЗЬЯМ НА ВОСТОКЕ И ЗАПАДЕ. НОВОГОДНЕЕ ПОЖЕЛАНИЕ

В одной редакции собралось несколько сотрудников. Зашла речь о близящейся встрече Нового года и обычных поздравлениях с Новым годом в печати. И все склонились ко мнению, что наи¬лучшим пожеланием к Новому пятьдесят восьмому году, почти как в старых молитвах, будет пожелание мира всему миру.

Требуется ли напоминать, как необходим и сладок мир, как непоправимо ужасна война. Как-то неловко изрекать самооче¬видности, думать приблизительно то же самое, что думают все на свете, но в отличие от большинства, скромно оставляющего эти азбучные истины про себя, предавать их гласности, подпи¬сывать своим именем, получать за это гонорар.

Древние в применении вооруженной силы не видели ничего предосудительного. Но чуть ли не с первых веков христианства вой¬ну, истребление людей, стали считать грехом и преступлением.

В РЕДАКЦИЮ ГАЗЕТЫ «ТРИБУНА ЛЮДУ» С Новым годом!

Благодарю редакцию за лестное внимание. Вот мои новогод¬ние пожелания.

Я верю, что веяние обновления, пронесшееся над истека¬ющим пятьдесят шестым годом, будет иметь продолжение в сле¬дующем году, будет развиваться. Надо пожелать успеха силам добра и правды. Счастье и неподвижность несовместимы. Толь¬ко то, что меняется, что имеет начало и конец, что рождается и умирает, называется жизнью.

Желаю польским братьям, польскому обществу счастливого и свежего нового года, яркого, богатого переменами к лучшему, открытиями, приобретениями ума и сердца. Будем вместе стре¬миться к этому обоюдными усилиями, всем