взаимным доверием, всей любовью, всем бессмертием, связывающим всех людей на свете в одно человечество.
С Новым годом!
Борис Пастернак
27 декабря 1956
Мысль о международном судилище, которое разрешало бы споры между государствами добром, а не силой, впервые за¬родилась во Франции, в средневековых городских общинах двенадцатого века. С тех пор философы всех столетий не пере-ставали писать о вечном мире, и пересказать историю этой меч¬ты — значит перебрать имена всех нравственных мыслителей от Августина до Канта и Толстого. Но мы подойдем к вопросу проще, без лишней учености, со стороны обиходно-бытовой, повседневной.
Чаще всего рассуждают так. «Нам теперь как в раю, ника¬ких забот. Только муха бы на нас не села. Не смущайте нашего блаженства, отойдите, не тревожьте нас».
Мне кажется гораздо более убедительным другой, проти¬воположный довод. «Именно потому, что до рая еще далеко (да и ну его, право, этот скучный, как все несуществующее, умо¬зрительный и нереальный рай), именно потому, что мы чем-то не нравимся вам и вас сердим, да и мы сами далеки от само¬довольства, оставьте нас в покое. Дайте самой жизни терпеливо и естественно довершить и сгладить то, что начато было на¬сильственно и бурно. Не вмешивайтесь в ее превращения, не мешайте ей».
Потому что ни одна из войн не устраняла зла, против кото¬рого, в виде предлога, она затевалась, но наоборот, укрепляла и увековечивала его.
Или вы не ждете от нас перемен и вам кажется, что мы впа¬ли в застой? Что мы только переименовываем города и улицы и неспособны к дальнейшим усовершенствованиям и изменени¬ям? Но, быть может, так много стоила нам и так сокрушительна была преобразовательная ломка, на которую за всех вас во всем мире пошли мы одни и которую сто лет подряд проповедовали ваши просветители, что пока нам не до новых потрясений, до сих пор не опомнимся и все еще не можем отдышаться.
Если оглянуться и вспомнить, ведь правда, долго могло казаться, что эти миражи и предсказания, что этот цвет девят¬надцатого столетия, что эта социалистическая мысль навсегда останутся украшениями публицистики и никогда не выйдут из книг, что этого на свете никогда не будет.
И вот нашлась страна, где люди, чистые сердцем, как дети, не шутили словом. Они все принимали всерьез. Слово было за¬кон для них. Они полагали, что ежели что сказано, то оно должно быть и сделано. И не задумываясь, очертя голову, они броси-лись в водоворот своих собственных, но главным образом так¬же и ваших учений. Они вступили в провозглашенное вами но¬вое политическое совершеннолетие, они, единственные в мире, через него прошли. То, что так долго задумывалось, готовилось и откладывалось, — совершилось. Скажите нам спасибо, что это сделано, что оно — позади.
И еще вот за что скажите спасибо нам. Наша революция, как бы ни были велики различия, задала тон и вам, наполнила смыслом и содержанием текущее столетие. Не мы, не наша мо¬лодежь, — даже сын вашего банкира уже совсем не то, чем были его отец и дед. Пусть он циничнее и не так образован, он проще и немногословнее их, он по духу ближе к истине и умнее. Он уже не верит в божественное происхождение собственности, он не думает, что он победит сбережениями смерть. Он налегке, как подобает человеку, вступает в жизнь, он гостем приходит на праздник существования и знает, что дело не в том, сколько он получит в наследство, а в том, как он сам поведет себя в гостях, чем полюбится людям и запомнится.
И за этого нового человека, даже в вашем старом обществе, зато, что он живее, тоньше и одареннее своих грузных высоко¬парных предшественников, скажите тоже спасибо нам, потому что это детище века принято в родильном доме, называющемся Россией.
Так вот, не лучше ли нам мирно поздравить друг друга с на¬ступающим Новым годом и пожелать друг другу, чтобы раскаты военного грома не примешались к хлопанью винных пробок на его встрече и никогда не раздались потом, и в течение его и в следующие годы.
Если же суждено грянуть несчастью, вспомните, какие события воспитали нас и какою для нас были суровою зака¬ляющею школой. Нет людей отчаяннее нас и более готовых к несбыточному и баснословному, и любой военный вызов пре¬вратит нас поголовно в героев, как в предшествующее недавнее испытание.
20 декабря 1957
ПИСЬМО В ПРЕЗИДИУМ ПРАВЛЕНИЯ СОЮЗА ПИСАТЕЛЕЙ
1. Я искренне хотел прийти на заседание и для этого приехал в город, но неожиданно почувствовал себя плохо. Пусть товари¬щи не считают моего отсутствия знаком невнимания. Записку эту пишу второпях и, наверное, не так гладко и убедительно, как хотел бы.
2. Я еще и сейчас, после всего поднятого шума и статей, продолжаю думать, что можно быть советским человеком и писать книги, подобные «Доктору Живаго». Я только шире понимаю права и возможности советского писателя и этим пред-ставлением не унижаю его звания.
3. Я совсем не надеюсь, чтобы правда была восстановлена и соблюдена справедливость, но все же напомню, что в исто¬рии передачи рукописи нарушена последовательность событий. Роман был отдан в наши редакции в период печатания произ¬ведения Дудинцева и общего смягчения литературных условий. Только спустя полгода рукопись попала в руки итальянского коммунистического издателя. Лишь когда это стало известно, было написано письмо редакции «Нового мира», приводимое «Литературной газетой». Умалчивают о договоре с Гослитизда¬том, отношения по которому тянулись полтора года. Умалчива¬ют об отсрочках, которые я испрашивал у итальянского издате¬ля и которые он давал, чтобы Гослитиздат ими воспользовался для выпуска цензурованного издания, как основы итальянско¬го перевода. Ничем этим не воспользовались.
Теперь огромным газетным тиражом напечатаны исклю¬чительно одни неприемлемые его места, препятствовавшие его изданию и которые я соглашался выпустить, и ничего, кроме грозящих мне лично бедствий, не произошло. Отчего же нельзя было его напечатать три года тому назад, с соответствующими изъятиями.
4. Дармоедом в литературе я себя не считаю. Кое-что я для нее, положа руку на сердце, сделал.
5. Самомнение никогда не было моим грехом. Это подтвер¬дят те, кто меня знает. Наоборот, я личным письмом к Сталину просил его о праве трудиться в тишине и незаметности.
6. Я думал, что радость моя по поводу присуждения мне Нобелевской премии не останется одинокой, что она коснется общества, часть которого я составляю. В моих глазах честь, ока¬занная мне, современному писателю, живущему в России и, следовательно, советскому, оказана вместе с тем и всей совет¬ской литературе. Я огорчен, что был так слеп и заблуждался.
7. По поводу существа самой премии ничто не может меня заставить признать эту почесть позором и оказанную мне честь отблагодарить ответной грубостью. Что же касается денежной стороны дела, я могу попросить Шведскую Академию внести деньги в фонд Совета Мира, не ездить в Стокгольм за ее полу¬чением, или вообще оставить ее в распоряжении шведских вла¬стей. Об этом я хотел бы переговорить с кем-нибудь из наших ответственных лиц, быть может с Д. А. Поликарповым, спустя недели полторы-две, в течение которых я приду в себя от уже полученных и еще ожидающих меня потрясений.
8. Я жду для себя всего, товарищи, и вас не обвиняю. Об¬стоятельства могут вас заставить В расправе со мной зайти очень далеко, чтобы вновь под давлением таких же обстоятельств меня реабилитировать, когда будет уже поздно. Но этого в прошлом уже было так много! Не торопитесь, прошу вас. Славы и счастья вам это не прибавит.
Б. Пастернак
27 октября 1958 ОТВЕТЫ
НА ВОПРОСЫ ЕЖЕНЕДЕЛЬНИКА «VISTO»
(ПЕРЕВОД С ИТАЛЬЯНСКОГО)
1. Оторванность науки от нравственности — одна из причин духовного кризиса в мире. Может ли поэзия, по вашему мнению, выжить в этом мире и черпать в нем вдохновение?
Позвольте мне разделить ваш вопрос на два. По поводу от¬рыва науки от нравственности я вам расскажу такой случай.
Однажды летним утром 1915 года мы вместе с инженером осматривали угольные рудники на Урале. Мы спустились вниз в то время, когда работа была в самом разгаре. Осмотр рудника занял полдня. Возвращались верхом по дороге, которая беско¬нечно вилась через леса и долины, окутанные вечерними теня¬ми, и вот о чем я думал. Если бы наука (и с теоретической и с технической стороны) руководствовалась побуждениями доб¬ра и сострадания, то есть чистыми нравственными мотивами, а наша мысль была бы так исполнена теплом и любовью, что сдела¬ла бы нас не способными вырабатывать антигуманные идеи, — человек давно нашел бы способ использования угольных ресур¬сов без насильственного принуждения, которому подвергались тогда (в 1915 году) китайские рабочие и каторжники. Но я дол¬жен подчеркнуть, что совершенно не разбираюсь в науке.
По поводу второй части вашего вопроса, то есть может ли поэзия черпать вдохновение и прежде всего выжить в мире, ко¬торым управляет наука, — мне показалась интересной книга «Смерть при жизни. Мысли в стихах», которую мне прислал ее автор Петер Зупф, немецкий поэт и летчик. Я не знал этой кни¬ги и должен признаться, что впервые в жизни столкнулся с науч¬ными темами: новых измерений, апокалиптической, атомной и так далее, преображенными не в дидактическую или герметиче¬скую поэзию, а живую, открытую, мыслящую и понятную.
2 Думаете ли вы, что сейчас все еще имеет значение старое опре¬деление: «Искусство — высшая сущность действительности, и если оно хочет быть живым, оно должно черпать силы из живого мира» ?
Искусство, художественное творчество (реализм) — это одержимость действительностью, это внутреннее страдание тех, кто должен преобразовывать внешние формы. Быть художни¬ком, по-моему, значит быть одержимым идеей необходимости жить и накапливать опыт. Настоящее искусство то, которое пре¬творяет в чудесную сказку явления простой повседневности. Для меня нет искусства без присутствия Святого Духа, иными сло¬вами, гения или философского содержания, то есть без его сти¬хийных, вечных и обязательных даров.
А что касается прошедших времен, — что мы помним и хра¬ним из похороненной старины? Чего мы ищем в своих раскоп¬ках в первую очередь? Что связывает нас с прошлым и будущим в непрерывном ходе неотвратимой истории? Это не культура, — понятие слишком рассудочное, — это искусство, которое есть сама жизнь в ее творческом порыве и которое преобразует мгно¬вение в вечность.
3. Если бы кто-то из глав разделенного мира передал бы в ваши руки власть, то что бы вы сделали, чтобы восстановить ясность сознания, нравственное равновесие, личную и социальную справед¬ливость, чтобы продлить мир, иными словами, преодолеть страш¬ный духовный кризис современного человека?
Я бы устранил посредственность, нравственное и умствен¬ное бесплодие и мещанский оптимизм, представляющие собой три зла нашего времени. Посредственность — это опасность, переходящая из поколения в поколение, из прошлого в настоя¬щее; духовное бесплодие продолжает оставаться врагом всякой свежей мысли; мещанский оптимизм — обман, еще более глу¬бокий, чем
