поездками в этом году дело такое, что мы можем выехать только в конце дня, и тогда уже бес¬смысленно возвращаться и со жратвой получается крест¬ная ноша (нем.).
2 Итак, мой дорогой Георг, я опять тебе подробно написа¬ла и с беспокойством жду твоего ответа (нем.).
3 На сегодня много сердечных поцелуев от твоих Ильзы и Курта (нем.).
Kriegsweihnachten 1942
Lieber Arbeits —- und Soldatenkamerad (Hдrtung)!
Schon wieder geht ein Jahr harten Kдmpfe und grosser Leistung¬en der Front dem Ende entgegen. Und noch ist kein Nachlassen des grossen Vцlkerringens zu verspьren. Was einst unsere Feldgrauen des Krieges 1914/1918 an den Fronten des deutschen Reiches glaubten zu errangen, aber durch den Egoismus einiger weniger Machthaber des damaligen Reiches um den Erfolg gebracht, gilt es in diesem Kampfe den Sieg fьr Generationen des deutschen Volkes sicherzustellen.
Als 1939 die deutschen Soldaten auszogen, um den Polenterror zu brechen, glaubte niemand, dass wir 1942 einen zweiten Weltkrieg zu bestehen hдtten. Abermals hat sich der deutsche Soldat als der stдrk¬ste der Welt erwiesen und dem zu gedanken ist unsere heiligste Pflicht.
Die Weihnachtszeit ist am besten geeignet dieser Pflicht zu ge¬nьgen.
So fand sich die Abteilung wie alljдhrlich zusammen, den Sol¬daten der Front Weihnachtsfreuden zu bereiten, damit die Verbunden¬heit zwischen Front und Heimat Wurzeln schlage und nicht im Oberflдchlichen stecken bleibe. Wenn auch die Beschaffung der Liebesgaben bedigt durch die Kriegsverhдltnisse nicht so leicht mцglich ist, so ist es doch ein Prьfstein fur die Heimat, dass Kдmpfen, Ensagen und Opfern der Front zu wьrdigen. Wenn das ganze Volk von diesem Geist durchdrungen ist, dann kann der Sieg nur unser sein und jede schwere Stunde des Volkes ist leicht zu ьberstehen1.
Военное рождество 1942. Дорогой товарищ рабочий и солдат (Хартунг)! Скоро кончится еще один год тяжелых боев и больших успехов на фронте. Но еще не кончаются великие уси¬лия народа. То, к чему вели нас боевые подвиги в войне 1914/1918 на фронтах немецкой земли, и плоды чего были потеряны из-за эгоизма некоторых правителей тогдашней империи, становится все ближе в тепереш¬них победоносных боях немецкого народа.
Когда в 1939 немецкие солдаты выступили, чтобы по¬ложить конец польскому терроризму, никто не думал, что в 1942 году это вызовет вторую мировую войну. Но тем не менее немецкий солдат показал себя сильнейшим в мире и думать о нем наш самый святой долг.
Рождественское время больше всего подходит для того, чтобы исполнить этот долг.
Поэтому наш отдел, как ежегодно, собрался пригото¬вить рождественские подарки солдатам на фронте, что¬бы они коренным образом выразили связь между роди¬ной и фронтом. Доставка даров сердечной любви в ус¬ловиях военных трудностей сопряжена с большими сложностями, и это лишь пробный камень для родины, чтобы почтить битвы, лишения и жертвы фронта, Если весь народ проникнется этим духом, победа может быть только наша и каждый тяжелый для народа час легко преодолеть (нем.).
1 Дорогой товарищ, пусть эти маленькие подарки доста¬вят тебе истинную радость. В надежде на то, что война придет к победному концу и мы все увидим другу друга здоровыми, мы сердечно поздравляем тебя.
Все товарищи рабочие желают тебе радостного рожде¬ственского праздника и счастливого Нового года (нем.).
Lieber Kamerad, mцgen Dir diese kleinen Gaben echte Freude bereiten. In der Hoffnung, dass der Krieg ein siegreiches Ende nimmt und wir uns alle gesund Wiedersehen, grьssen wir Dich herzlich.
Alle Arbeitskameraden wьnschen Dir ein frohes Weihnachtsfest und glьckliches Neues Jahr1.
Подпись: Jakob Gabel
27 августа — 10 сентября 1943
АНТОЛОГИЯ АНГЛИЙСКОЙ ПОЭЗИИ
(ОТЗЫВ)
Составитель пошел по правильному пути, положив в основу собрания запас лучших русских переводов, как их представляла естественная наличность. Обычно в заботе о полноте довольст¬вуются слабыми представлениями о предмете, лишь бы в них не было пробела.
Благодаря счастливому подбору английская поэзия пред¬ставлена с любопытной стороны. Лучше всего отпечатлевается то, что дает самый глубокий оттиск. Обращение не к галерее желательных подлинников, а к миру лучших отпечатков дает понятие об английской поэзии с точки зрения силы, которую мы с ее стороны испытали. Антология показывает нам англий¬скую поэзию в ее русском действии.
Возможности английской метрики неизмеримы. Немного¬сложность английского языка открывает богатейший простор для английского слога. Сжатость английской фразы — задаток ее содержательности, а содержательность — залог музыкально¬сти, потому что музыка слова состоит не в его звучности, а в соотношении между его звучанием и значением. В этом смыс¬ле английское стихосложение предельно музыкально.
Когда-то мнимо неоспоримое влияние Байрона на Пуш¬кина я считал действием на Пушкина самой английской фор¬мы. Встречался ли я с гением Китса или блеском Суинберна, за любой английской индивидуальностью мне мерещился чудо-действенный повторяющийся придаток, который казался глав¬ной и скрытою причиной их притягательности, независимою от их различий. Это явление я относил к действию самой анг¬лийской речи. Я ошибался.
Шекспир — величина слишком ошеломляющая, чтобы не служить объяснением любой странности, происходящей в его соседстве или в далекой преемственности. Английская литера¬тура есть по преимуществу шекспировская, как всякая русская есть пушкинская. Таинственный возбудитель, составляющий придаточную прелесть всякой английской строки, называется не ямб или пятистопник, а Вильям Шекспир и во всех присут¬ствует и через все говорит.
Несущественно, что русское ответвление этой стихии, протянувшееся через Жуковского, Лермонтова, Аполлона Гри¬горьева, Блока и нескольких новейших, зарождено Байроном, подобно тому как Гейне был проводником германских влияний. Вместе с Байроном названный побег вышел из старого шекс¬пировского ствола.
Заслуга собрания в том, что воспроизводит весь отросток, отводя ему в книге справедливое преобладание.
Из современных переводов — лучшие — Цветаевой и Баг¬рицкого. В своих западноевропейских тяготениях это поэты иного, германо-романтического склада. Но это ничуть не ме¬шает огню и живости их обработок, «Балладе о Робине Гуде» работы Цветаевой и «Веселым нищим» и «Разбойнику» Багриц¬кого (из Бернса и Вальтер Скотта).
Снова убеждаешься в удивительных достоинствах перево¬дов Козлова и Михайлова.
Широко известны перворазрядные переводы Маршака. Это образцы законченности и изящества. Из народных баллад в его переложении лучшая «Королева Элинор», из бернсовских сти¬хотворений — «В полях под снегом и дождем» и «Лудильщик», из блейковских — «Король Гвин» и «Сон» и превосходны «Люси» и «Агасфер» Вордсворта.
Хороши переводы Зенкевича из Гарди.
С трудом верится, чтобы во всем бальмонтовском Шелли не нашлось страниц, достойных антологии.
В Ленинграде времен «Всемирной литературы» произво¬дилась широкая и оживленная работа. Должны существовать какие-то вклады Кузмина, Гумилева, Лозинского, Рождествен¬ского и др., привлечение которых к собранию внесло бы в него большую соразмерность. Все ли просмотрено у русских симво¬листов?
Неравномерно представлен Байрон. Хорошо, что стихотво¬рение «В альбом» дано в двух —- лермонтовском и тютчевском вариантах. Но «Романса» можно было не давать ни в одном. Переложения Жуковского и Вячеслава Иванова слабы и одно хуже другого.
Зато рядом неувядаемый «Шильонский узник», с еще усилившейся неожиданностью категорических суждений и периодов, подготовляющих будущую музыку «Мцыри». Было счастливой мыслью включить «Узника» в антологию. Из бай-роновских нот нашей литературы это самый байроновский и далеко идущий отзвук.
Снятие копий возможно только с фигур, прочно сидящих в своей графической сетке. Переводу с языка на язык подда¬ются лишь правильные размеры и тексты с обычным слово¬употреблением. Вольные размеры Гейне удавались у нас благо¬даря давности и многочисленности вызванных им подражаний. К услугам переводчиков был целый мир законов и привычек, сложившихся под его влиянием. Чужой художественный бес¬порядок трудно изобразить без того, чтобы в беспорядочности не заподозрили самого изображения. За редкими исключения¬ми вольные размеры в переводе производят впечатление хро¬моты и ритмической неправильности. Такие же трудности представляют стилистические капризы слога, — ирония, афо-ристика, вульгаризмы. Краснобайства на чужом языке лучше не передавать совсем или для его передачи отправляться в об¬ласть далеких от текстов, но ближайших по естественности параллелей.
Несмотря на общее признание, «Честная бедность» и «Лучший парень» Бернса, некоторые места в киплинговском «Томми Аткинсе» и некоторые из детских песен в переводах Маршака обременены ложной легкостью, затрудняющей их вос¬приятие.
Вялость падежного управления вместе с неточностями рифмы портят китсовскую «Оду соловью» в переводе Зен¬кевича.
«Похороны грамматика» Браунинга в переводе Гутнера тяжелы до непозволительности вследствие таких же натяжек.
По причинам ритмическим оказался несостоятельным «Старый моряк» Кольриджа в передаче Левика. Левик следовал всем колебаниям кольриджевского метра, а вместо этого мог се¬бе позволить сплошную ямбическую расправу с поэмой, в существо которой, по всем признакам, так хорошо проник.
Плоды оправданной смелости показывают те же пере¬водчики на других примерах: Левик — в блестящем переводе браунинговского стихотворения «Как привезли добрую весть из Ахена», а Гутнер в великолепном «Олене» Дэвидсона.
В антологии помещена поэма в переводе Лапина. Удачи перевода чередуются с неудачами. Справедливость требует при¬бавить, что трудности подлинника почти непреодолимы.
Недочеты антологии не кладут пятна на ее лучшую и глав¬ную часть. Однако, если слабые стихи можно заменить стихо¬творениями из незатронутого запаса, — это надо сделать.
1943
Не # *
Я хочу сказать несколько слов о Тарасе Шевченко как пере¬водчик.
По важности, непосредственности действия на меня и уда¬че результата Шевченко следует для меня за Шекспиром и со¬перничает с Верленом. Вот с какими двумя великими силами сталкиваюсь я, соприкасаясь с ним.
Из русских современников и последователей Пушкина ни¬кто не подхватывал с такою свободою Пушкинского стихийно¬го развивающегося, стремительного, повествовательного стиха с его периодами, нагнетаниями, повторениями и внезапно об¬рывающимися концами. Этот дух четырехстопного ямба стал одной из основных мелодий Шевченки, такой же природной и непреодолимо первичной, как у самого Пушкина.
Другой, дорогой для меня и редкостной особенностью Шевченки, отличающей его от современной ему русской поэзии и сближающей его с позднейшими ее явлениями при Владими¬ре Соловьеве и Блоке, представляется глубина евангельской преемственности у Шевченки, которою он пользуется с драма¬тической широтой Рембрандта, Тициана или какого-нибудь другого старого италианского мастера. Обстоятельства из жиз¬ни Христа и Марии, как они сохранены преданием, являются предметом повседневного и творческого переживания этого большого европейского поэта, [как однообразное преобладание розового варения и каждострочной рифмовки представляют отличительные признаки восточной, главным образом персид¬ской традиции].
Наиболее полно сказалась эта черта в лучшем из созданий «Кобзаря», поэме «Мария», которую я однажды был счастлив перевести, но можно сказать, что у Шевченки нет ни одной строчки, которая не была бы овеяна тем же великим освобож-дающим духом. Очень част у него образ молодой соблазненной и брошенной матери с ребенком на руках, в которой он неиз¬менно видел образ Марии с младенцем. Такая невенчанная жен¬щина с незаконным, как это тогда называлось, ребенком, была в старом обществе предметом гонения и безнаказанного глум¬ления, одно из тех краеугольных попраний человеческого духа, от которого действительно нас освободила революция.
Короткий и по краткости малоговорящий отрывок этого мотива в рамках доступного времени я и прочту сейчас.
Б. Пастернак
Март 1946
К ХАРАКТЕРИСТИКЕ БЛОКА
…намек о новом В старинном, грустном чертеже.
III, 128
Задатки (отделанные впоследствии)
