но и гордостью Вос¬точной Пруссии. Подверженность современным веяниям заса¬дила Клейста за математику и нравственную философию.
Чтобы сократить испытание и приблизить торжество над родственниками, он решил с первых шагов студенчества прак¬тиковаться в будущем профессорстве, заказал столяру кафедру и стал читать повторительные курсы слышанного небольшому дамскому обществу из знакомого офицерского круга. Главны¬ми посетительницами лекций были невеста Клейста, генераль¬ская дочь Вильгельмина фон Ценге, и его сводная сестра Ульри-ка. Она была ненавистницей своего пола и, на манер кавалерист-девицы Надежды Дуровой, ходила в рейтузах с арапником. Она понимала брата и стала потом поверенной его тайн, товарищем в путешествиях и частою поддержкой в безденежьи.
Скоро Клейст остыл к умозрению и бросил университет, родные пристроили его в одно из министерств. Он уехал в Бер¬лин. Вскоре от него стали поступать тревожные вести. С ним что-то случилось, что повергло его в глубочайшую меланхолию, потом повторявшуюся. Это никогда не было объяснено и на¬звано и дает простор догадкам биографов. Надо в «Михаеле Кольгаасе» Клейста, своего рода немецком Пугачеве, перечесть страницы о детях-героях, чтобы понять, как Образцова была Клейстова наследственность. Другое дело, во что она ему обхо¬дилась. Клейст был горяч, мнителен и нетерпелив. Какая-то нечаянность задела его и, восстановив против всего на свете, сделала врагом общительности.
В ответ на его письма, полные отчаяния, мании величия и странных умолчаний, в Вюрцбург, куда он скрылся, к нему вы¬ехала Ульрика. Для его успокоения решено было отправиться в большое заграничное путешествие. Она ему сопутствовала.
В 1803 году после долгого пребывания в Париже Клейст очутился в Швейцарии, близ Тунского озера. За окном чернели Шрекгорн и Финстерааргорн. К небу поднимался дым из сел, прятавшихся в долине. Его окружали зимние альпийские кра-соты, чистые линии, чистые нравы, люди, верившие в него и преданные литературе. Незадолго перед тем в нем пробудился дар творчества. Никогда до того он не помышлял о поэзии.
Здесь он дал волю вдохновению. Оно вылилось в три очень различных произведения. Одно — «Семейство Шроффен-штейн», его слабый первенец, беспомощная и растянутая тра¬гедия, полная нелепости. Другое — короткая комедия Клейста «Разбитый кувшин». Третье — венец его поисков «Роберт Гис-кар», набросок трагедии, занимавшей Клейста всю жизнь и уничтоженной в нескольких редакциях.
Один из швейцарских знакомых, у которых он гостил, берн¬ский издатель Гесснер, выпустил «Шроффенштейнов» без его имени. В «Прямодушном», органе Августа Коцебу, только искав¬шего случая, как бы насолить Гете, появился хвалебный разбор трагедии под заглавием «Рождение нового поэта».
Через всю жизнь Клейста протянулись последствия зага¬дочного и тайного нерасположения Гете. Попытки объясниться только усугубляли неприязнь. Клейст не знал, что своей извест¬ностью человеку, который был для него святыней и мог бы со-ставить его счастье и которому он должен был казаться дурною копией Вертера, он обязан бестактности интриганов. В 1809 году Гете писал одному литератору: «Я вправе порицать Клейста, потому что любил и возвысил его. Но либо его развитие, как теперь наблюдается у многих, задержано временем, либо по ка¬кой-то другой причине он не оправдывает обещаний. Ипохон¬дрия губит его как человека и поэта. Вы знаете, сколько трудов я положил на то, чтобы поставить его «Кувшин» в здешнем те¬атре. И если ему тем не менее не повезло, то это оттого, что та¬лантливому и остроумному замыслу недостает естественно раз¬вивающегося действия. Приписывать мне, однако, свой неуспех и даже, как предполагалось, подумывать о посылке мне вызова есть, как говорит Шиллер, доказательство тяжелого извраще¬ния природы, извинимого только крайнею раздраженностью нервов или болезнью».
Ко времени возвращения из Швейцарии жизнь Клейста определилась. Его узнали. К прирожденной робости гордого и таящегося характера прибавилась несвобода человека, замечен¬ного столетием. Его несчастья приобрели закономерность.
То он старался где-нибудь обосноваться, как сперва в Ке¬нигсберге и поздней в Дрездене, и запоем, всегда отличавшим его способ работы, писал поразительные вещи, вроде гениаль¬ных своих рассказов «Землетрясения в Чили», «Маркизы фон О.», уже названного «Михаеля Кольгааса» и других. То в него все¬лялся какой-то бес, и он без оглядки бросался прочь от благо¬склонностей судьбы или женщины, труда и верного пристанища. Неурядицы военного времени поддерживали эту подвижность. Его бесцельные метания иногда осложнялись вмешательством полиции.
Так было, например, в его вторую поездку в Париж, когда в припадке исступления он сжег своего «Гискара» и поссорился с Пфулем, будущим генералом, своим приятелем, которого за¬ставил весь следующий день пробегать по моргам Парижа в по-исках его тела. Так было на французском побережьи, где фор¬мировалась армия для высадки в Англию. Клейст считал, что судьба десанта — быть погребенным на дне океана. Клейста нашли в Сент-Омере, куда он приехал для записи в доброволь¬цы. Тут его задержали по подозрению в шпионстве. Только бла¬годаря хлопотам прусского посланника Луккезини он избежал расстрела, после чего его выслали на родину. В 1807 году он по такому же подозрению был из занятого французами Берлина отправлен во французскую крепость Жу, место недавнего заточе¬ния и смерти черного консула Туссена Лувертюра. Это обстоя¬тельство подсказало Клейсту его страшный рассказ «Обручение в Сан-Доминго».
Годы, которых мы достигли своим коротким обзором, были поворотными для нравственного строя Клейста. Раньше им управ¬ляли выдумки, и химеры преобладали над фактами; скоро это переменилось. В 1806 году Пруссия потерпела поражение при Иене. Все стороны жизни пришли в расстройство. Наступило ра¬зорение. Клейсту перестали выплачивать назначенное королевою Луизой вспоможение. Перед ним мелькнул призрак нищеты.
Предположение, будто политика всегда покрывает жизнь, — недоказанная натяжка публицистов. Но в годы веко¬вых потрясений это — истина. Когда в 1808 году Испания под¬нялась против французского владычества, это коснулось неис¬числимо многих в самых далеких углах мира.
В это время Клейст находился в Дрездене. К Наполеону он питал личную вражду, как разве только к Гёте. Испанские со¬бытия одушевили его. С обычной плодовитостью он в год с лиш¬ним написал три пятиактных драмы: «Пентезилею» на мотив из греческой мифологии, «Кетхен из Гейльбронна», драматиче¬скую сказку из времен немецкого рыцарства, и «Битву Арми-ния», патриотическую драму во славу древнегерманского ору¬жия. Но что должен был почувствовать Клейст, когда примеру Испании последовало одно из германских государств и весной 1809 года Австрия вышла из повиновения завоевателю? Клейст возликовал и, бросив дела и работу, устремился в австрийскую действующую армию. В лагере под Асперном его ждали зна¬комые и дважды испытанные неприятности. Он показался по¬дозрительным. С трудом выпутавшись из новой потасовки, он уехал в Прагу. Здесь его настигло известие о катастрофе при Ваграме — удар, от которого он уже не мог оправиться.
Как бы для того, чтобы последняя глава его жизни выдели¬лась порельефнее, дальнейшие сведения о Клейсте на время прерываются. Некоторые думают, что в эти месяцы он готовил покушение на Наполеона. Распространились слухи о его смер¬ти. И вот он приехал в Берлин.
Он приехал суровой зимой. Это уж не был прежний при¬чудник, и в хорошее время все видевший в мрачном свете, а трез¬вый борец с действительными немилостями судьбы. В холоде и запустении, какие ему были по средствам, он развил деятель¬ность, кажущуюся теперь невероятной. Он написал «Принца Гамбургского», лучшее свое создание, историческую драму, ре¬алистическую по исполнению, сжатую, яркую, неудержимо раз¬вивающуюся, совмещающую поэтический огонь с ясною после-довательностью действия. Он предпринял издание вечерней газеты, для которой в течение нескольких месяцев написал без¬дну мелких статей и рассказов, лишь ничтожная часть которых распознана в куче безымянного материала, среди которого они появлялись. Он закончил роман в двух книгах, бесследно про¬павший водной из берлинских типографий, и подготовил к пе¬чати второй том своих бесподобных рассказов.
Между тем судьба не унималась. Умерла королева Луиза, его покровительница. Сменилось министерство, мирволившее ему и его газете. Новый кабинет стал преследовать газету ограни¬чениями, обесценившими издание. Предприятие лопнуло. Клейст оказался в долгах. «Принца Гомбурга» не печатали. Вышедшие из печати рассказы никого не интересовали. Тогда, в февраль¬ские дни жестокой зимы 1811 года, которой точно не предвиде¬лось скончания, Клейст вспомнил свое первое вступление в жизнь, детскую свою солдатчину и написал прошение на высо¬чайшее имя об обратном приеме в армию. Его вскоре удовлетво¬рили. Но ему не на что было обмундироваться. Он подал коро¬лю новую просьбу о предоставлении ссуды на экипировку и стал ждать ответа. Промелькнуло лето. Ему не отвечали. Пришла осень, показавшаяся возвратом все той же бесконечной зимы.
У Клейста была знакомая, неизлечимо больная музыкант¬ша Генриетта Фогель. Как-то раз, когда они вдвоем что-то ра¬зыгрывали, она сказала, что охотно рассталась бы с жизнью, если бы нашла товарища. «За чем же дело стало?» — сказал Клейст и предложил себя в спутники.
20 ноября 1811 года они выехали в Ванзее близ Берлина, место загородных прогулок. Снявши два номера в гостинице у озера, они провели в ней вечер и часть следующего дня. Все утро они гуляли, а после обеда попросили вынести столик на плоти¬ну по ту сторону заводи. В сумерки оттуда раздалось два вы¬стрела. Одним Клейст уложил свою приятельницу, а другим покончил с собою.
Если бы наш интерес к Клейсту возник недавно, это было бы необъяснимым анахронизмом. Клейстом стали заниматься перед войною. В 1914 году, в одно время с Ф. Сологубом и В. Волькенштейном, мы перевели «Разбитый кувшин». Осталь¬ные переводы «Принца Гомбургского», «Семейства Шроффен-штейн», «Роберта Гискара» сделаны между 1918 и 1919 годами.
Ознакомлению с Клейстом способствовали издания «Все¬мирной литературы» и «Academia». Первому предпослана пре¬восходнейшая статья Вл. Зоргенфрея, второе снабжено инте¬ресным комментарием Н. Берковского. Выше всяких похвал переводы рассказов Клейста Г. Рачинского и Г. Петникова.
1939-1941
(ОТ ПЕРЕВОДЧИКА)
Мне несколько раз предлагали перевести «Гамлета». Побужде¬ния исходили от театров. При существовании хороших перево¬дов я долго считал ненужным умножать их новым и несущест¬венным видоизменением. Впрочем, речь шла об особом, воль-ном, свободно звучащем переложении, удовлетворительном в сценическом, а не книжном смысле. Под конец, соблазнившись задачей, я передумал.
Для повышения шансов на счастье я переводил, так ска¬зать, с завязанными глазами, наедине с текстом, словарем и небольшим издательским комментарием. Спустя несколько месяцев, когда первая черновая редакция была закончена, я достал переводы Кронеберга и К. Р., которых не помнил, а так¬же совсем еще неизвестные мне работы Соколовского, Радло-вой и Лозинского, и занялся сравнением. Что же обнаружилось?
Оказалось, — законы языка при тождественности предмета сильнее, чем можно было думать. Рукопись пестрила сходства¬ми и совпадениями с названными и ввиду малой оригинально¬сти в пополнение к ним не годилась.
Зато это было лучшим способом проверить на опыте до¬стоинства чужих трактовок. Во-первых, их родила не прихоть. На собственной неудаче убедился я, как трудно разойтись с ними, пока остаешься в пределах первой дословности. Крити¬ка мало благодарна им, и они сами недостаточно справедливы друг к другу.
Широта и приподнятость отличают перевод Кронеберга. К. Р. суше, ближе к
