до рож¬дения Марии служивший пажем у ее отца в Шотландии, Рон-сар был теперь учителем Марии в Париже. Вероятно, тут, в этом блестящем, бездушном и распущенном кругу зародилась, но еще не развилась будущая нетерпеливая страстность Марии и ее нравственная неразборчивость. Неожиданно, в разгаре этих уве¬селений и ужасов в Шотландии скончалась мать Марии, заме¬щавшая ее на престоле, и перед Марией встала необходимость отправиться в далекое, по наследству доставшееся ей, почти незнакомое королевство.
3
Там она застала дела еще более запутанные, чем во Франции. Смуты не были новостью в Шотландии. Два века подряд не тер¬певшая власти над собой своевольная шотландская знать враж¬довала со своими королями из дома Стюартов, из которых ни один не умирал естественной смертью, но все кончали насиль¬ственно, трагически.
Мать Марии и она сама были католичками. Новым ору¬жием аристократии против них было религиозное учение пу¬ритан, одно из самых решительных разновидностей протес¬тантства.
Преобразователь шотландской церкви Джон Нокс, в свое время подстрекавший народ против правительницы Марии Гиз, был закован в цепи и два года провел на французской галере. Его освободили по ходатайству Эдуарда Шестого, короля Анг-лийского, и Нокс некоторое время прожил у Кальвина в Жене¬ве. После смерти Марии Гиз он вернулся на родину и теперь без стеснения, открыто предавал эту «Новую Иезавель», как он на¬зывал Марию, анафеме. Одно из его воззваний, выпущенных против нее, было озаглавлено: «Трубный глас против нечести¬вого правления женщины».
Его многочисленные ученики и последователи толпились под окнами дворца Марии, собирались на улицах Эдинбурга, потрясали дланями, громко гнусавя стихи из Библии, и, ни в чем не понятные Марии, наводили на нее ужас.
Она была новым человеком в Шотландии и не знала мест¬ных условий. С нею оставался женский штат каммерфрейлин, вывезенный ею из Франции, и кучка молодых почитателей, сна¬чала проводивших ее до Кале, а потом потянувшихся следом за нею за море.
Вождем недовольных лордов был двоюродный брат Марии Муррей. Чтобы укрепить свое политическое положение, Мария его приблизила, ища в нем опоры. В то же время вторым бра¬ком она вышла замуж за другого своего родственника, лорда Дарнлея, страстно в нее влюбленного, красивого, ветреного юношу. Из слепой, не имевшей основания ревности Дарнлей на глазах у Марии заколол одного из приехавших с нею обожа¬телей, ее секретаря и любимца Риццио. Мария не простила Дарнлею этой крови. Она не помешала новому своему ухажи¬вателю, силачу и сумасброду графу Ботвелю, которым она ув¬леклась до самозабвенья, разделаться с Дарнлеем. Дарнлей пал жертвой Ботвеля. Мария отдала свою руку убийце. Ботвель стал ее третьим мужем.
Свою трилогию о Марии Стюарт английский поэт Суин¬берн открывает именно этими днями приезда Марии в Шот¬ландию. Коренную вину Марии, оправдывающую ее будущие несчастья, Суинберн видит в легкомыслии и опрометчивости, с какими, теряясь среди поклонения и нападок, Мария спеши¬ла от человека к человеку и от положения к положению, ни на чем не останавливаясь и все попутно забывая. Между тем пред¬метами ее переменчивости были живые люди, и они возвыша¬лись и падали, и рушились судьбы, и слетали головы, в зависи¬мости от покровительства Марии или ее пренебрежения.
Убийство Дарнлея было подхвачено в лагере недоволь¬ных как знак к еще более резким выступлениям. Это убийст¬во было последней каплей, переполнившей чашу их терпения. Оно подлило масло в огонь совсем других, более глубоких и сложных обстоятельств. В Шотландии вспыхнула и все жар¬че стала разгораться гражданская война. Мария набирала и рас¬пускала войска, давала сражения и то побеждала, то терпела поражения. Весной 1568-го года, после одной решительной и проигранной битвы она с верными ей отрядами была оттесне¬на к южной границе Шотландии, перешла ее и вынуждена бы¬ла обратиться к своей двоюродной сестре Елизавете Английской с просьбой о пристанище. Елизавета велела поместить Марию в одном из пограничных замков на севере, лишив ее свободы передвижения. Марию взяли под стражу. Начались мытар¬ства девятнадцатилетнего плена. Марию переводили из замка в замок. С течением времени условия ее содержания ухудша¬лись, постепенно превращаясь в обыкновенный вид тюремно¬го заключения. Особенно суровыми они стали с переводом Ма¬рии к Паулету в Фотерингей, в последние четыре года ее за-точения. В эти годы участились разрозненные восстания анг¬лийских католиков в ее пользу, которые происходили и ранее, наряду с заговорами отдельных самоотверженных безумцев, пытавшихся освободить Марию силой. В 1586 году, после од¬ного нового, раскрытого и предупрежденного покушения на жизнь Елизаветы, Марию судили, приговорили к смерти и казнили.
4
Этой заключительной главе в жизни Марии посвящена трагедия Шиллера «Мария Стюарт». В ней две потрясающих картины, сцена свидания Марии с Елизаветой и потрясающая сцена ее прощания перед казнью. На этих сценах держится вся драма, остальные служат подготовительными и соединительными звеньями к ним.
«Мария Стюарт» наименее мечтательное и романтическое из произведений Шиллера, наиболее естественное, сильное и земное.
Шиллер писал «Марию Стюарт» не по заранее составлен¬ной предвзятой схеме. Он взял действительный исторический случай, редкий и волнующий, и поэтически изложил его.
Лица и перипетии трагедии списаны с первоисточников. Несколько мелких отклонений от исторической точности вы¬званы необходимостью. Одни сделаны в интересах сжатости, другие ради большей цельности впечатления.
События четырехлетней длительности уложены в рамку двух или трех дней. Обе главные героини выведены в том не¬определенном возрасте условной молодости, который всегда присущ женским образам, увековеченным историей. Свида¬ния королев на самом деле в истории не было, или мы о нем не знаем.
Образ Елизаветы в драме не шаржирован. В судебном деле Стюарт она действительно вела себя лицемерно и уклончиво. А это ведь тоже была необыкновенная женщина, сама едва ушед¬шая от гибели, когда в дни отрочества она томилась узницею в Тауэре, а царствовавшая тогда родная ее сестра, Мария Крова¬вая тысячами сжигала на кострах протестантов, среди которых было столько друзей Елизаветы. Без преувеличений и неиска¬женно показан Берли, в действительности бывший большим законоведом и богословом своего времени. Историческая Ели¬завета как на каменную гору надеялась на его политический разум, в шутку называя его «Sir Spirit» (Господином Духом).
Любопытная подробность, сохраненная летописями, скры¬та за подкупающим, порывистым характером Мортимера. По¬ловина заговорщиков, самоотверженно проливших свою кровь за Марию, начинали шпионами, которых завербовал и пристав¬лял к заключенной Уольсингем, посол и министр полиции Ели¬заветы. Побежденные обаянием Марии, они из ее врагов и тай¬ных осведомителей превращались в беззаветно преданных ей защитников. Так было с Гиффордом, так было с Парри, Бабинг-тоном и другими. Эту частность, почерпнутую из документаль-ных материалов, Шиллер ввел в историю Мортимера.
Многие, втом числе знаменитый историк Мишле в своей двадцатитомной истории Франции, упрекали Шиллера в идеа¬лизации Марии и ее характера. Они строили предположения о том, в какую сторону, к каким страшным катастрофам повер¬нулись бы события в Европе, если бы какое-нибудь из покуше¬ний на Елизавету увенчалось успехом и по восшествии на пре¬стол Мария восстановила бы в Англии католичество и открыла фронт Великой Испанской армаде.
Но трагический писатель не обязан следовать этим допу¬щениям. Если он поддается чувству жалости и очарования, про¬должающим действовать в пользу героини на протяжении сто¬летий, если он заражает нас этими чувствами и возвращает им жизнь, его задача разрешена и назначение оправдано. Сложный мир его собственного замысла, а не далекая, во всей подлинно¬сти уже не восстановимая быль, вот с чем обязаны благодарно считаться театр, зритель и читающее потомство.
СЛЕПАЯ КРАСАВИЦА ПЕРВОЕ ДЕЙСТВИЕ КАРТИНА 4-я.
УТРО НА ПОЧТОВОЙ СТАНЦИИ
Разговор Дюма с Сашей Ветхопещерниковым в трактире
Дюма. Да, ведь это старое родовое имение со своими предани¬ями, страшными и захватывающими, как мне говорили.
Саша. И все они исторические достоверности, а не измышле¬ния. В Пятибратском пролито много крови, подвизались замечательные личности и буйствовали самодуры, выказы¬вались образцы высокого мужества и совершались преступ¬ления.
Дюма (вынимает записную книжку). Говорят, тут были волне¬ния еще до Петра Первого.
Саша (подведя Дюма к более свободному окну). Нет, еще гораздо раньше. Из-за идущего снега это плохо видно. Замечаете вы возвышенность вроде кургана, по ту сторону большой дороги?
Дюма. Разумеется. Очень высокий холм.
Саша. Тут, по дошедшим до нас сведениям, стояли виселицы Стеньки Разина. Крепостное право в России совсем не та¬кого древнего происхождения. Крестьяне стали рабами, хо¬лопами после Смутного времени. Это обращение в неволю было тогда нестерпимо по новизне и непривычности и, разъяряя людей свежею неправотой, приводило к народ¬ным возмущениям, частым, кровавым и беспощадным.
Дюма (записывает). Имение и тогда уже носило свое название?
Саша. Пятибратским оно названо позже, при Петре Великом. Тут тогда удавили младенца, законного наследника, под предлогом, будто бы в имении родился двухголовый уро¬дец. Указом Петра все виды противоестественного вырож¬дения подлежали сдаче в анатомические музеи. За скрытие монстра и обход закона владельцам тогда порядком наго¬рело, но это было лучше, чем если бы их судили за дето¬убийство. Тогда тут будто бы грызлись и не могли разде¬литься несколько совладельцев, как уверяют, пять братьев, отчего имение и названо Пятибратским.
Дюма. Еще про людоедку какую-то рассказывают.
Саша. Была, была такая. Это вы про графиню Домну Убойницу слыхали. Еще Сатанихой ее звали. Сколько людей она на¬смерть забила! Девок кипятком обваривала, щипцами па¬лила. Другие не хуже лютовали, все с рук сходило. Этой не спустили. Но зато ей досталось. На любовнике с государы¬ней они не сошлись. Судили ее за душегубства, за извод людей, к смерти приговорили, заменили торговой казнью с лишением имени, звания, свободы и прав состояния. Вы через Москву проезжали?
Дюма. Да.
Саша. Долго в ней стояли? Дюма. Две недели.
Саша. О московских улицах имеете понятие? Дюма. Очень слабое.
Саша. У Бориса и Глеба в Арбатском на привозе палач кнутом ее наказывал. Говорят, хотя знали про нее, какая это крово-пивица-изуверка, люди на площади замертво падали от жа¬лости. Из толпы деньги на помост бросали, чтобы бил не так жестоко. Выжила она на эшафоте. Потом в монастыр¬ском застенке под землей мальчика прижила от караульно¬го солдата. Сюда в имение его привезли. Воспитали, пря¬тали. С тех пор всякие сказки о нем, самые невероятные, будто бы чуть ли не весь здешний род от него пошел, гос¬пода и люди. И все перемешалось и перепуталось.
Дюма (торопливо записывает, не поспевая за Сашею). А что это такое Сумцовское дело? (См. дополн<ение>.)
Саша (оглядывается кругом, прикладывает палец к губам). Об этом молчок. Дело это темное, никому до конца не ведо¬мое, и о нем не принято говорить. В имении мы будем с вами видеться ежедневно. Там при случае доскажу я вам то немногое, что сам знаю по этому поводу. Но одно из заме¬чательных лиц этого дела и его главную невинную жертву вы сами сейчас увидите. За этим человеком послали, он сей¬час придет на станцию. Это содержатель близлежащего въезжего двора и питейного дома Прохор Никитич Мед¬ведев. Он разместит по горницам своего трактира проезжа¬ющих,
