г. известно, что он получил предложение переводить «Фауста» и собирался работать над ним вместе с нею, но издательство предпочло напечатать перевод Н. А. Холодковского.
Главной действующей силой трагедии Пастернак считал энергию заложенной в ней лирической стихии, озаряющей «дальние и недоступ¬ные закоулки нашего существования иначе, чем это делает философия» (письмо Кайсыну Кулиеву Юавг. 1953). В совершенстве сверхформы «Фауста» Пастернак видел «попытку создания новой материи, алхимизм лирики, никогда не удовлетвори мы й, то есть не утоляющий главной жажды его создателей, но сопровождающий самые высшие напряже¬ния творческого чувства, как это было у Микель Анджело, у Бетховена, у Гоголя» (письмо к М. К. Баранович 26 авг. 1953). Во многих письмах Пастернака разбросаны мысли, «разбереженные гениальным гётевским Фаустом», но собрать их в статью Пастернаку не удалось. «Я бы мог, на¬пример, в предисловии или в комментарии, если бы мне дали их напи¬сать (а сколько раз я просил позволить мне написать их, но разве мысли¬мо мне, лицу не должностному, не обладающему никаким милицейским чином, браться за такие высокоидейные задачи!), я бы мог, говорю я, в предисловии или комментарии постараться разгадать для себя несколько дальше и свободнее то, начало разгадывания чего дал в переводе, и тем самым с другими, с читателями, сделал бы несколько шагов вперед в
сторону большей ясности темного и трудного произведения и его оп¬равдания» (письмо Е. Д. Орловской 4 янв. 1954). В заметке, посланной основателю и куратору музея Фауста под Штутгартом Карлу Теенсу в ответ на его просьбу об автографе, Пастернак кратко сформулировал некоторые из своих мыслей о великой трагедии. «Вопреки моему жела¬нию у меня никогда не было возможности открыто написать у нас о Фаусте Гете и все мои представления о нем оказались неиспользован¬ными», — писал Пастернак, посылая эту заметку (20 июня 1958;’пере¬вод с нем.). См. также наброски: «К рукописи «Фауст» в сокращении и переводе Б. Пастернака» и «Результат просмотра Фауста, приспособлен¬ного для одновечернего спектакля» (1955). С. 377, 379.
С. 98. …работа заняла 15месяцев: 6месяцев — первая часть, 9меся¬цев — вторая. — Пастернак переводил I часть «Фауста» с августа по фев¬раль 1948-1949 гг., а II часть — с ноября по август 1950-1951 гг., если не считать серьезной правки в машин., а затем в корректуре.
ДРАМАТИЧЕСКИЕ ПРОИЗВЕДЕНИЯ (С. 99)
Раздел составили две неоконченные пьесы Пастернака, писавшиеся в 1942 и в 1959—1960-х гг. Драматическая форма всегда привлекала его, переведшего в своей жизни 16 различных произведений в этом жанре. Первые попытки писать пьесу относятся к 1917-1918 гг., когда за¬думывалась трагедия из истории Великой французской революции. Желание попробовать себя в драме родилось под влиянием работы над переводами двух трагедий А.-Ч. Суинберна из его трилогии «Мария Стю-арт». Два стихотворных отрывка драмы Пастернака «Смерть Робеспье¬ра» и написанный в то же время прозаический «Диалог» были опубли¬кованы летом 1918 г. Под названием «Драматические отрывки» они помещены в соответствующий раздел второго, а «Диалог» — третьего тома настоящего собрания.
Переводы шекспировских трагедий, начатые в 1939-1940 гг., вновь пробудили у Пастернака интерес к драматической форме. Первая из представленных в этом томе пьеса «Этот свет» вызвана желанием про¬явить себя в новом жанре; несмотря на уничтоженные автором картины, намерение не остывало в течение нескольких лет. Драма представлялась Пастернаку родственной лирике, лишенной описаний и пространного повествования, и всегда тянула его к себе, искавшего новые формы вы-ражения. Работа над романом «Доктор Живаго», растянувшаяся на де¬сять лет, отодвинула осуществление этого намерения. Новые драматур¬гические переводы Шиллера, Словацкого и Кальдерона, сделанные уже после окончания «Доктора Живаго», снова подтолкнули Пастернака к писанию пьесы. На этот раз это была «Слепая красавица», окончанию которой ему помешала смерть.
Собр. соч. Т. 4. — Автограф 3-й и 4-й картин I акта со многими зачеркиваниями и заклейками в тексте, часть которых осталась непро¬читанной. На папке с пьесой наклеены надписи времени работы над последними частями романа «Доктор Живаго»: «Рукопись чистополь¬ская (для эпилога) извлечена, зато вложены конверты с сюжетными планами на листках в четвертушку». Вычеркнуто: «изъята» и красным написано: «возвращена, вновь вложена». «Стихи Каншина, Шаламова и др. Для эпилога романа: 1) Чистопольская пьеса III и 1Укарт<ины> (рассказ о железнод<орожной> сторожке. 2) Письма Васильева к жене. 3) Записки в оккупированной полосе (война 41-45). 4). О Зое Кос-м<одемьянской>».
Работа над пьесой относится к весне и лету 1942 г. Пастернак свя¬зывал ее замысел с творческим подъемом начала 1940-х гг. «Мне хочет¬ся написать пьесу и повесть, поэму в стихах и мелкие стихотворения. Это настроение, может быть, предсмертное, последнего года и послед¬них довоенных месяцев, которое еще ярче разгорелось в войну», — пи¬сал он 12 марта 1942 г. Е. В. Пастернак. Дважды, 19 авг. 1941 г. и 27 янв. 1942 г., подавались заявки во Всероссийский комитет по делам искусств на пьесу под назв. «В советском городе» (РГАЛИ, ф. 379 и 2413. С. 413). В них в общих чертах Пастернак передавал «сюжетную раму пьесы» — зимнюю осаду большого города. «В части психологической, — писал Пастернак в одной из заявок, — будет дано понятие о мире, открываю¬щемся под освобождающим действием опасности…» (С. 415).
На постановку пьесы 20 февр. 1942 г. был заключен договор с но¬восибирским драматическим театром «Красный факел», срок сдачи — июль 1942 г. Записи разговоров А. К. Гладкова с Пастернаком отразили начало работы. Первая сцена — на картофельном поле. «А дальше — старинное имение… Тема — преемственность культуры <...> Я мечтаю возродить в этой пьесе забытые традиции Ибсена и Чехова…» (А. Глад¬ков. Встречи с Пастернаком. М., 2002. С. 132). «Я ее пишу свободно, как стихи, и совершенно для себя, современную реалистическую пьесу в прозе», — сообщал Пастернак 14 июня 1942 г. П. И. Чагину. Через месяц в письме M. М. Морозову он так определял направление своей работы: «Я начал большую пьесу в прозе, реалистическую, современ¬ную с войною, — Шекспир тут очень поможет мне, — это российский Фауст, в том смысле, в каком русский Фауст должен содержать в себе Горбунова и Чехова» (15 июля 1942).
К концу лета были написаны четыре сцены первого акта, но с хо¬дом работы становилось ясно, «что если не наступит серьезных пере¬мен в наших литературных и театральных установках, она едва ли мо¬жет годиться для постановки и напечатания», — как писал Пастернак А. Я. Таирову 9 августа 1942 г. Таиров изъявил желание поставить пьесу, но мечта Пастернака «о настоящем художественном труде на себя, а не на заказчика» по мере писания требовала все больших сил и времени, «концепция испытанного и виденного» перерастала установленные рам¬ки дозволенного. «Уже подписывая его (контракт. — Е. Я), я прогово¬рился, что буду писать вещь по-новому, свободно. Я и в дальнейшем не делал из этого тайны. Но я увлекся и зашел в этом направлении доволь¬но далеко. Вещь едва ли будет предназначена для печатанья и поста¬новки. Это окончательно развязало мне руки <...> я решил не стеснять себя размерами и соображениями сценичности и писать не заказную пьесу для современного театра, а нечто свое, очередное и важное для меня <...> Я написал первый акт этой сложной четырех- или пятиакт-ной трагедии. Он в четырех длинных картинах со множеством действу¬ющих лиц и сюжетных узлов. Драма называется «Этот свет» (в проти¬воположность «тому»). Ее подзаголовок «Пущинская хроника». Пер¬вая картина — на площади перед вокзалом, вторая в комнате портнихи из беспризорных, близ вокзала, третья бомбоубежище этого дома, чет¬вертая — картофельное поле на опушке Пущинского леса в вечер остав¬ления области нашей армией» (письмо к Е. В. Пастернак 16 сент. 1942).
Тамара Владимировна Иванова вспоминала, что Пастернак читал им свою пьесу, где прозаические места перемежались со стихотворными. Героиня пьесы (Груня Фридрих) повторяла подвиг Зои Космодемьян¬ской. Дописать пьесу не пришлось, — чтение написанных глав в кругу друзей испугало слушателей откровенностью сказанного.
Имена героев — Дудоров и Гордон — позволяют считать замысел пьесы определенной ступенью к «Доктору Живаго», а намеченный в сохранившихся картинах сюжет Дудорова и Груни Фридрих — предва¬рительной стадией описанных в эпилоге романа отношений Дудорова и Христины Орлецовой.
С. 100. Подвал дома… обращенный в бомбоубежище. — В сцене на¬шло отражение «испытанное автором в прифронтовой обстановке под Москвой или на дежурствах в Москве под бомбардировкой» («В Коми¬тет по делам искусств РСФСР. Предложение», 1942. С. 415.).
У нас было семьдесят человек в камере, и среди них ни одного преступ¬ника. — Ср.: «Мой дядя жертва беззакония, / Как все порядочные люди. / В лесу их целая колония, / Изгнанников неправосудья» («Зарево», 1943; первонач. вариант). Понимание того, что арестовывают абсолютно не¬виновных людей, было четко высказано Пастернаком в несохранившем-ся письме А. Г. Нейгаузу осенью 1941 г., когда был арестован его отец. «Боря писал, — вспоминала 3. Н. Пастернак, — чтобы Адик не думал, что его отец в чем-то провинился, наоборот, он знает, что всех лучших людей России сажают, и он должен гордиться арестом отца» (Воспоми¬нания. С. 206).
Птицына (зевая). Разгалделись. Нельзя без гвалта. — В автографе после этих слов вычеркнуто: «Никольский (с прерывистыми вскрикива¬ниями). Бедные… умудриться слечь в такое время… Боже, что с ними будет.
Надя Энгельгарт (вхалате — сестре Рождественской). Сестра, в са¬мом деле…».
С. 101. А этот у них главный коновод. — После этих слов в автогра¬фе вычеркнут ранний вариант:
«Щукариха. Не приведи Бог. Теперь тише. Собирается светать.
(В сильном возбуждении входит Дудоров и подходит к Гордону и Вель¬яминову.)
Дудоров. Ну как тут? Не скучаете?
Гордон. Где там, не дают. Одна жилица местная (показывает голо¬вой на дремлющую Друзякину) вечер художественного рассказа устроила. Смешно. Любопытно. Правда, Витя?
Вельяминов (заикаясь). В высшей степени.
(Вуглу вскрикивает и стонет Никольский.)
Дудоров. Кто это?
Гордон. Во вторую тревогу внесли со множественным переломом правого бедра. После отбоя отвезем в больницу. Труженик, отец семей¬ства, спешил за семьей на дачу, и теперь так терзается невозможностью перевезти их, что это заглушает ему телесные мученья. Надя Энгель¬гарт — совершенная святая, и хочет сегодня съездить к его жене и поза¬ботиться о его делах. Ну а у вас как наверху? Интересно? Страшно?
Дудоров. Непередаваемо. Чередованье зарев, взвивающихся в двадцати местах сразу и через минуту в двадцати новых. Непрекращаю¬щийся, как шум водопада, гул нападенья, визг приближающихся бомб, обвалы камней и воздуха, громыханье зенитных орудий. Я отбил себе лицо и тело».
В реплике Дудорова сказались впечатления пережитого на крыше в ночи дежурств. «Третью ночь бомбят Москву. <...> с 22-го на 23-е был в Москве на крыше <...> нашего дома вместе со Всеволодом Ивановым, Халтуриным и другими в пожарной охране. <...> Сколько раз в течение
