Полное собрание сочинений в одиннадцати томах. Том 8. Письма. Борис Леонидович Пастернак
ПРИНЯТЫЕ СОКРАЩЕНИЯ:
Архив МГУ — Центральный Государственный исторический архив Моск¬вы, фонд Московского Государственного университета.
Архив РАН — Центральный архив Российской Академии наук.
Воспоминания — Воспоминания о Борисе Пастернаке. М., «Слово/Slovo», 1993.
«Встречи с прошлым» — Встречи с прошлым. Сборник материалов Рос¬сийского Государственного архива литературы и искусства. М., «Рус¬ская книга».
«Второе рождение» — Борис Пастернак. Второе рождение. Письма кЗ. Н. Пастернак. 3. Н. Пастернак. Воспоминания. М., «Грит», 1993.
ГАРФ — Государственный архив Российской Федерации.
ГЛМ — Рукописный отдел Государственного Литературного музея.
ГМГЛ — Государственный музей грузинской литературы им. Г. М. Лео-нидзе (Тбилиси).
ГМИИ — Рукописный отдел Государственного музея изобразительных искусств им. А. С. Пушкина.
Ежегодник ПД — Ежегодник рукописного отдела Пушкинского Дома.
ИМЛИ — Рукописный отдел Института мировой литературы им. М. Горько¬го Российской Академии наук, Москва.
НОЛЯ — Известия Отделения литературы и языка АН СССР.
ИРЛИ — Рукописный отдел Института русской литературы (Пушкинский Дом), С.-Петербург.
Глубокоуважаемая и дорогая Ольга Дмитриевна!
Моему свинству должен быть наконец положен предел. На¬перед это мне послужит наукой. Надо давать выраженье естествен¬ной радости тотчас по вскрытьи бандероли, не дожидаясь того, как сложится чтенье присланного и что именно ему помешает. Примете ли Вы теперь мое столь запоздалое и слишком, вероят¬но, для Вас остывшее спасибо?1
Тем временем я успел прочесть и чудесный Ваш «Горячий цех»2. Наверное, я ничего не понимаю, но при однородной, сизи¬фовой, навязанной (как, вообще говоря, навязана человеку исто¬рия) задаче, позволяющей ставить «Московские рассказы» в па-раллель с Вашими последними работами3, высоты «Цеха» больше других достигает рассказ «Во дворце труда». Как раз по этой вещи и ложится моя благодарность Вам, быть может оставив недооце¬ненными другие. Рядом с вещами, измеряющими новизну набе¬жавших перемен мерой задумчивости далеко назад оглядывающе¬гося человека, простые описанья этих перемен, как бы они ни были художественны, необходимо проигрывают. Но не всё драмы пи¬сать, скажете Вы, и будете правы.
На «Салтычихине гроте» застали меня неожиданные затруд¬ненья, о которых не стоит говорить, и, не успев Вас вовремя по¬благодарить за доставленное наслажденье, за память и надпись, я должен был на время позабыть обо всем на свете ради одной не в меру затянувшейся работы4. Тогда, до «Цеха» и «Дворца труда», я с восхищеньем глазел на Ваш густой бытовой цукат, так далеко отставая от Вас в его знаньи, что не всегда он мне казался правдо¬подобным. В том же, что в последнем заключеньи я, вероятно, не отдал ему должного, виноваты только Вы и Ваша последняя вещь. Рассуждать о ее достоинствах в подкрепленье своего чувства вряд ли было бы удобно: Вы вправе этим не интересоваться. Все, что Вам нужно для Вашего общественно-исторического расчета от фактов, взято Вами так, что точно лишь случившийся вовремя читатель додумывает за Вас эти, безотчетно легшие ему в руку по¬ложенья. Таков в особенности конец вещи.
Как Ваше здоровье, Ольга Дмитриевна?
Вполне ли Вы оправились после московского ушиба? Еще раз горячо Вас благодарю за все. От души желаю Вам работать и даль¬ше с тем же увлеченьем, как и над напечатанной частью.
Впервые: Ежегодник ПД, 1979. Л., 1981. — Автограф (ИРЛИ, ф. 732, оп. 2, № 178).
1 Пастернак благодарит О. Д. Форш за присланную ему книгу «Мос¬ковские рассказы» (Л., 1926). Разбираемые далее в письме рассказы «Во дворце труда» и «Салтычихин грот» входили в этот сборник.
2 Роман О. Д. Форш «Горячий цех» (М.-Л., Госиздат, 1927).
3 По поводу прочитанного романа «Современники» см. в письме к Е. В. Пастернак 27 авг. 1926: «Это очень увлекательная книга, восходящая к материалам захватывающей значительности…»
4 «Лейтенант Шмидт».
347. М. И. ЦВЕТАЕВОЙ
3 февраля 1927, Москва
Дорогой друг! Я пишу тебе случайно и опять замолкну1. Но нельзя же и шутить твоим терпеньем. Шел густой снег, черными лохмотьями по затуманенным окнам, когда я узнал о его смер¬ти2. Ну что тут говорить! Я заболел этой вестью. Я точно обо-рвался и повис где-то, жизнь поехала мимо, несколько дней мы друг друга не слышали и не понимали. Кстати ударил жестокий, почти абстрактный, хаотический мороз. По всей ли грубости представляешь ты себе, как мы с тобой осиротели?3 Нет, кажется нет, и не надо: полный залп беспомощности снижает человека. У меня же все как-то обесцелилось. Теперь давай жить долго, ос¬корбленно-долго, — это мой и твой долг. — Нелегко мне далось это молчанье. Особенно больно было открыть его вслед за полу-ченьем Мур’овой карточки и не успеть сказать тебе, как он вели¬колепен в своей младенческой надменности и насколько, дей¬ствительно, — наполеонид4. — Версты не могли дойти до меня: зарубежные русские книги посылать никогда не следует, они ос¬таются в цензуре. Их мне дал Зелинский5. У меня странная при¬вычка: только я успею разрадоваться и разволноваться, как тот¬час спешу осчастливить кого-нибудь из друзей источником это¬го волненья. Тут даже есть закон пропорции, и так как на этот раз чувства были предельны, то Версты пробыли у меня только сутки. Но, конечно, я проглотил все, разве только не дочитал (и жалею об этом) статьи Шестова6. В книжке, точно как на приво¬лье, против меленькой листовки, — Поэма Горы сильно выигра¬ла. Свое настоящее место она заняла в особенности в отсутствие «Конца» и «Крысолова», которые находились в тот день у Асее¬ва. Конечно и сейчас я скажу, «Гора» — в подчинении к «П<оэ-меЖонца». Но тогда я прочел ее вне этой ее подчиненности, словно бы тех исключительнейших поэм не существовало. Твоя, конечно, твоя. Особенно все куски с перемежающимися: гора горевала — гора говорила7. Раз случился скандал. Надо тебе знать, что я проворонил кор¬ректуру 1-й части Шмидта, и по этой случайности вещь осталась как бы за тобой, т. е. акростих был напечатан8. Поначалу его не прочли (прописная колонка не была выделена). Когда же (удру¬жил один приятель) уже по прошествии двух месяцев после вы¬пуска эта «тайна» была раскрыта, редактор, относившийся ко мне, не в пример многим тут, исключительно хорошо, стал рвать и метать, заговорил о черной моей неблагодарности и не поже¬лал больше никогда ни видеть меня, ни слышать, ни, следова¬тельно, и объясняться. Напуганного всем происшедшим прияте¬ля секретари Нового Мира поспешили успокоить фразой, заста¬вившей меня сердечно пожалеть о недоразуменьи, обидевшем такого человека. Он, сказали они, слишком любит Цветаеву и Пастернака, дело обойдется, это размолвка ненадолго. — Пред¬ставь, он вообразил, что это я ему подсунул, чтобы его одура¬чить. Я ему написал письмо, где всем вещам (в том числе и его мыслям) вернул поколебленное достоинство9. Это прекрасный человек, и он ведет журнал лучше, чем это возможно в оглоблях, в которые взяты здесь ответственные редактора. Версты нравят¬ся им. Поняла ли ты суть происшедшего? Ты — за границей, зна¬чит твое имя тут — звуковой призрак. Передают (я не был), на отчете Всероссийского Союза Писателей об истекшем годе в про¬зе, поэзии и пр. Асееву, читавшему доклад о поэтах, задали воп¬рос, отчего он не говорит о тебе, не поэт ли Ц<ветаева>? Нет, ответил будто бы он, Цветаева поэт огромный, но ее здесь нет. Ты не сердись на него, даже я за тебя не обиделся: ни Маяковский, ни Коля не могут себе позволить многого из того, что спускается мне. Они воспринимаются в обрамленьи ответственности, по¬пулярности и пр. Я же на положении безответственном, т. е. су¬щие дети, поголовные дети и подчас дурные, воображают, что я — ребенок. Зато и живу я несоизмеримо лучше (морально) и хуже (матерьяльно) многих. — Уже ты заметила вероятно, к се¬редине письма, что я болтаю с тобой как ни в чем не бывало, точно мы вчера расстались.
Что ты сейчас делаешь, чем в настоящее время занята?
Я получил твое вложенье (письмо от Св.-Мирского)10. Я не знаю его имени и отчества. Сообщи мне его, пожалуйста.
Отвечу, разумеется, через тебя. Покамест же, горячее ему спа¬сибо за письмо и за его приязнь.
Впервые: Цветаева. Пастернак. Письма 1922-1936. — Автограф (РГАЛИ, ф. 1190, оп. 3, ед. хр. 161). Датируется по почтовому штемпелю.
1 Перерыв в письмах Пастернака Цветаевой продолжался четыре ме¬сяца. Цветаева за это время писала ему не менее восьми раз.
2 Р.-М. Рильке.
3 На этот вопрос Цветаева ответила: «Грубость удара я не почувство¬вала (твоего «как грубо мы осиротели») <...> Грубость сиротства — на фоне чего? Нежности сыновства, отцовства?» (9 февр. 1927; там же. С. 290,292).
4 Цветаева, с юности влюбленная в Наполеона, считала, что ее сын Мур похож на него.
5 В № 1 журн. «Версты» были опубликованы глава из поэмы «Девять¬сот пятый год» и глава из «Поэмы Горы» Цветаевой.
6 В «Верстах» напечатана работа Л. И. Шестова «Неистовые речи (по поводу экстазов Плотина)».
7 Главы VI-VII «Поэмы Горы»: «Гора горевала (а горы глиной / Горь¬кой горюют в часы разлук), / Гора горевала о голубиной / Нежности на¬ших безвестных утр», «Гора говорила, что не отпустит / Нас, не допустит тебя с другой» и т. д.
8 Поскольку Цветаева резко раскритиковала «Лейтенанта Шмидта», Пастернак просил позволения снять «Посвященье», написанное в виде акростиха Цветаевой («Мельканье рук и ног и вслед ему…»).
9 Имеется в виду В. П. Полонский и письмо № 345 с объяснением.
10 Письмо Святополка-Мирского было послано 12 янв. 1927 г. через Цветаеву. «Пересылаю тебе письмо Мирского, которому не давала твоего адреса и которому умоляю его не давать», — записала она на конверте, — «чтобы запечатать волю (его к твоему адресу), твою — к даче его» (М. Ц. Собр. соч. Т. 6. С. 267-268).
348. М. И. ЦВЕТАЕВОЙ
9 февраля 1927, Москва
Вот — то, что написано из И-й части1. Если сцена суда и казни не будут лучше этих, т. е. не будут достаточно серьезны и человечны, мне придется на этом письме и кончить. Однако насчет суда у меня имеются кое-какие мысли, и я — попробую, т. е. пока что я этого письма концом не признал. Окончательно сделано все до 17-го деле-нья. С 17-го и до письма может быть буду переделывать. Нужны были деньги, и эту порцию я гнал к, своего рода, — двадцатому числу2. Особенно это относится к бою. Может быть две строки многоточий будут заполнены, так строк на 16 — на 20 самой судьбой «Очакова» в обстреле. А может быть этого и не надо3. Вообще вся работа относит¬ся к самому последнему времени. Лето и осень прошли пусто и бес¬плодно. Но конечно читал, думал и наброски копились. По-настоя¬щему все зажило на Рождестве. Особенно замечательна была ночь на 1-е. Я никуда на встречу Нового Года не пошел. Мне хотелось тебе написать в эту
