и вызваны газетным приглашеньем. Кроме того, и это будет еще лучше, я может быть прочту его у Мей¬ерхольда (на квартире). Я еще не говорил об этом со Вс<еволо-дом> Эм<ильевичем>, но предполагаю навязаться ему, потому что в мою дружбу с ними надо внести ясность. Он подумывает о какой-то совместной работе и я не прочь. Но он несомненно превратных обо мне представлений. Что-то слышал, при ложной презумпции, что если о человеке сейчас говорят, то это — политически актуаль¬но. Эту его уверенность и надо разрушить Спекторским.
Узнал наверняка: 14-го в ГИХЛе 7 часов вечера, приходите2.
Впервые. — Автограф (РГАЛИ, ф. 1604, on. 1, ед. хр. 764). Датируется по почтовому штемпелю на открытке.
1 См. письмо JSfe 578.
2 Чтение «Спекторского» в ГИХЛе проходило в рамках писательско¬го «декадника», обязательной частью которого было обсуждение. Слуша¬тели сходились во мнении о художественной несостоятельности вещи, композиционной слабости и отсутствии сюжетной связи. В защиту ее цель¬ности выступил В. Б. Шкловский.
581. РОДИТЕЛЯМ
8—23 марта 1931, Москва
8. III. 31
Дорогие мои! Я давно не писал вам. Вы, вероятно, что-то зна¬ете обо мне. Но что именно? И в какой форме? — Итак, ради Бога, не волнуйтесь, не осуждайте. Расскажу, как смогу.
В середине января я ушел из дому. Я жил первое время у Ас¬мусов, с начала февраля живу у Пильняка. Я полюбил 3. Н., жену лучшего моего друга Н<ейгауза>. Я вам много писал о нем последнее время. Он уехал первого января в концертное турне по Сибири. Я боялся этой поездки и отговаривал его от нее. В его отсутствие на то, что было неотвратимо и случилось бы и при нем, легла тень нечестности.
Я показал себя недостойным Н<ейгауза>, которого продол¬жаю любить и никогда не разлюблю, я причинил длительные, страшные и до сих пор не ослабевшие страданья Жене, — и я чище и невиннее, чем был до вступленья в жизнь.
И, прежде всего, прежде всего. Не бойтесь за Женю. Я не рас¬хожусь с ней: в моем языке нет слова «навсегда». На то ли на свете человек, чтобы к роковым вещам, как смерть, болезнь и прочее, прибавлять фатальности своего изделья? Я всегда видел его при¬званье в посильном уменыпеньи рока, в освобожденьи того, что можно освободить. И это не взгляд мой, не убежденье. Это — я сам. Так прожил я эти два месяца. Так сошелся когда-то с нею, и любил, и думал устроить жизнь, и ничему не научил. Она любит меня не щадя себя, самоубийственно, деспотически и ревниво. На нее страшно глядеть, за два эти месяца она спала с лица и пережи¬вает все это, как в первый день. Любить меня так, значит ничего не понимать во мне. Я ее не упрекаю, — разве она исключенье?
Она не понимает, что я не человек ценных качеств, не харак¬тер в твердом состояньи, а — живое указанье, а палец на доске, с надписью: к сапожнику налево. Она не знает, что для того, чтобы любить меня, надо прежде всего любить сапожника, — простой, повсеместный, незамкнутый, всегда новый дух жизни, к которой я протянут всем своим смыслом, потому что жить значит для меня значить, а не существовать; значить же можно только вовне, для другого, за угол, и только существовать можно для себя, для се¬мьи. —
23 марта. — Я пишу вам уже не первое письмо, и все их не отправляю. Вот и это пролежало больше двух недель. Оно уже ус¬тарело. — Женя, по-видимому, получит разрешенье на выезд, я этого добился1. — Две недели тому назад я Соне вместо пятидеся¬ти отправил полтораста руб., квитанцию прилагаю. Я пишу вам еще из квартиры Пильняка. На днях, т. е. к концу месяца я пере¬еду, вероятно, на Волхонку. Последние недели перед долгой раз¬лукой мне хочется прожить с Женей и Женёнком. Что я себе пред¬ставляю в дальнейшем? Свободу, свободу, полнейшую свободу для Жени; свободу, которая будет впервые истинной большою связью моей с нею. Мне будет грустно без них обоих. Хотя больше двух месяцев я прожил с ними врозь, они — в одном городе со мной, я по телефону справлялся о них у Шуры. Но с грустью разлуки я справлюсь. Тем более, что и голове и сердцу в ближайшее время будет много дела, каникул им ниоткуда не предстоит. Итак, это мои жена и сын. Тут ничего не изменилось. Спустя какой-то про¬межуток, большой, вероятно, мы встретимся и, если Бог даст, пол¬ная совместная жизнь потечет у нас по-новому. Я эти годы душев¬но часто изменял Жене. Она измучилась. Эта последняя, полная и открытая измена окончательно ее подкосила. Ей надо отдохнуть. Насколько мне подсказывает чутье, Женёнок растрогает вас и вам понравится, Женя — нравственной своей высотой и серьезностью всего вынесенного и пережитого со мной (счастливого и горько¬го) будет вам родственно близка. Я верю, — они очутятся у своих среди вас и вы дадите им нужный отдых. Женя стала хорошо рисо¬вать. Я их все время буду поддерживать, деньги будут постоянно, надо будет только найти пути, найдутся и они. Надо ли говорить, что все скопленное теперь — ей. Замечанье это вызвано боязнью вашей родительской ревности. Она была бы дика и неуместна. Но мне теперь этих денег не надо. Не потому, что не собираюсь к вам, а потому, что будут поступать новые. Меня будут переводить. Нача¬лом (то есть первой вещью, которую мне не стыдно будет увидеть в переводах) послужит «Охранная грамота». Она уже продана во фран¬цузском переводе. И теперь я начну работать вообще глубже и ка¬питальнее. Многому я научился только истекшей зимою.
Я успею, вероятно, написать вам еще не раз до их приезда к вам. Сейчас у меня две просьбы. 1) Знать и помнить, что они бли¬же и дороже мне меня самого и, объективно, без примеси сенти-мента и жалости, по врожденным своим качествам и по приобре-тенным в страшной и нелегкой жизни со мною — могут и должны быть ближе меня и вам. И, — клянусь моей судьбой — в двадцать раз достойнее этой близости, чем я. 2) Не посылать мне испуган¬ных, удивленных и образумливающих писем в ответ на это. Такие ответы пролетят мимо. Я всем сердцем горячо хочу добра и всей душой верю в сбыточность его и достижимость. — Я сказал, что душе в ближайшее время не будет досуга. Вчера в Москву вернул¬ся Н<ейгауз>. Было бы нецеломудренно рассказывать вам о на¬шем первом объясненьи. Я не знаю, как все распутается. Он — большой человек широкого кругозора и музыкант предельной, почти гениальной подлинности. Я так люблю его, что когда узнал о его приезде (и при первой очной встрече), радость свиданья пе¬ревесила у меня все.
Я никого из вас не поздравил с днем рожденья. Простите и не сердитесь. Крепко обнимаю вас. Пишите. Боря
Впервые: Письма к родителям и сестрам. — Автограф (Pasternak Trust, Oxford).
1 Окончательно выяснилось это только в апреле; 10 апр. 1931 Пастернак писал сестре: «Дорогая Жонюра! Женя получила паспорт. Я собирался перед их отъездом переехать на Волхонку и пожить у них немного, но вдруг у меня сделался флюс, к которому теперь присоединился грипп с высокой темпера¬турой, так что задержался у Пильняка и даже лежу» (там же. Кн. П. С. 9).
582. И. А. ГРУЗДЕВУ
21 марта 1931, Москва
21. III. 30*
Дорогой Илья Александрович!
Сегодня высылаю Вам «Охранную Грамоту»1. По прочитке известите, пожалуйста, о полученьи. Красным карандашом пере¬черкнуты места, вызвавшие опасенья ответственной редакции «Красной Нови». Это следы внутренней товарищеской цензуры, более стеснительной, чем общая, ибо — полюбовной и взаимно обязывающей. Думаю, что страницы о монархии, например, впол¬не восстановимы2.
Разрешенье о выпуске вещи отдельным изданием сегодня ис¬прашиваю в ГИХЛ’е3. Когда получу, протелеграфирую Вам. Если не ограничат тиража, выпускайте в 10 000-х4. Обязательно выго¬ворите аванс при подписаньи в размере четверти суммы. Нужда-юсь в деньгах по некоторым причинам больше, чем обычно, и с большей срочностью. Куда и кому перевести, сообщу, когда выяс¬нятся предварительные частности, как — разрешенье Гихл’а, Ваши издательские предположенья и пр. Может быть, частью аванса придется погасить задолженность в «Звезде»5, может быть — из денег следующего срока. Если будет, что сообщить, извещайте, пожалуйста, не задерживаясь. Пользуйтесь адресом Пильняка. Причины спешки, временная неопределенность положенья. Про¬стите за нее. Спасибо за все. Крепко жму Вашу руку.
Ваш Б. П.
Впервые: «Звезда», 1997, № 8. — Автограф (Архив Горького, ФГ, 8.8.14).
1 Речь идет о публикации «Охранной грамоты» в «Изд-ве писателей в Ленинграде» (ИПЛ), в редколлегию которого входил И. А. Груздев. Пас¬тернак срочно попросил свою соседку С. С. Адельсон перепечать ее и пи¬сал Груздеву 3 марта 1931: «»Охранная Грамота» сейчас вся в переписке, на днях получу ее отреминготонированной, и перешлю Вам. Евгений Ива-
* Авторская ошибка датировки. 484 нович выразил готовность отвезть ее, но не знаю, поспеет ли к дню его отъезда машинистка. Я не умею исчислять листов по рукописи, но думаю, что в вещи не меньше 5-ти печатных листов, а может быть и все шесть» (там же. С. 181). Е. И. Замятин — тоже член редколлегии «Изд-ва писате¬лей в Ленинграде». В изданной книге после цензурных сокращений полу¬чилось всего 4 печатных листа.
2 Страницы о монархии, выпущенные товарищеской цензурой при публикации в «Красной нови» (1931, № 4-6), не удалось восстановить в отдельном издании книги. Сохранилась авт. машин, со следами издатель¬ской редактуры, вычеркнувшей страницы о Венеции, о монархии и др.
3 «Охранная грамота» была включена в сб. прозы, готовившийся в ГИХЛе и для отдельного издания требовалось разрешение от издательства. Пастернак получил его 25 марта и писал Груздеву: «Шлите договор, если книга издательству подходит. Аванс переведите, пожалуйста, жене, Евге¬нии Владимировне Пастернак, по адресу: Москва 19, Волхонка 14, кв. 9» (там же. С. 181).
4 «Охранная грамота» была издана тиражом 6 200 экземпляров и ни¬когда больше при жизни автора не переиздавалась.
5 Задолженность в «Звезде» образовалась потому, что полученный от Ленгиза аванс на издание «Спекторского» пришлось выплачивать из го¬нораров за публикацию в «Звезде» первой части «Охранной грамоты».
583. Р. Н. ЛОМОНОСОВОЙ
23 марта 1931, Москва
23. III. 31
В этом письме будет просьба, но этот деловой налет придаст ему только срочности, а не испортит его. — Я больше 3-х месяцев не писал никому из близких. На днях написал М. Ц<ветаевой>, только что — родным в Берлин1, теперь пишу Вам.
Судя по словам М<арины>, Вы что-то уже знаете. Итак, вкратце. Я не расхожусь с Женей. Она остается для меня близким человеком, с которым я разделил жизнь и
