3, ед. хр. 59). Датируется по содержанию. Примеч. 3. Н. Пастернак: «Письмо написано перед поездкой в Магнитогорск в Киев».
1 Пастернак только что вернулся из Киева, куда ездил к Зинаиде Ни¬колаевне, остановившейся у своей приятельницы Р. Г. Перлиной на ул. Гер-шуни (бывш. Столыпинской).
2 По просьбе Зинаиды Николаевны Пастернак занимался устройством на лето ее с детьми в санаторий ЦКУБУ (Центральной комиссии по улуч¬шению быта ученых) «Преображенье» под Киевом (см. письмо № 600).
3 Владимир Александрович Архангельский — ученик Нейгауза по Ки¬евской консерватории, по образованию инженер.
4 Журнал «Наши достижения» издавался Горьким, секретарем редак¬ции был П. П. Крючков, которому Пастернак писал в 20-х числах мая 1931 и передал рукопись «Охранной грамоты». См. письмо №599.
5 То же Пастернак писал Дж. Риви (письмо № 584): «Это первая вещь, которую я без стыда увидал бы в переводе».
6 «Ты был задуман круговою чашей…» — стих, неизвестно.
7 Речь идет о намерении поехать в Грузию. Получив телеграмму от Паоло Яшвили с приглашением, Пастернак сообразовал свой ответ на нее с желаниями Зинаиды Николаевны.
8 М. С. Бородкина была невестой Г. Г. Нейгауза в 1916-1917 гг., в 1928 г. стала матерью его дочери, после его расставания с Зинаидой Ни¬колаевной — его второй женой. Ученица Ф. М. Блуменфельда, пиани¬стка Таисия Георгиевна и ее муж А. Н. Суворовы — друзья Нейгаузов и их соседи по дому в Трубниковском переулке (см. воспоминания Т. Г. Суворовой в кн.: «Станислав Нейгауз. Воспоминания, письма, ма-териалы». М., 1998).
9 В связи с планами «Изд-ва писателей в Ленинграде» на издание собр. соч. Пастернак писал И. А. Ц)уздеву 16 марта 1931: «Дорогой Илья Алек¬сандрович! Здесь Ел. Мих. Тагер. Я передал ей заявленье на имя Издатель¬ства с предложеньем собранья сочинений. Я надеялся попасть в Ленин¬град нынешней весной и тогда точнее сговориться, и потому затягивал сда¬чу заявленья. Не знаю, как сложатся у меня обстоятельства. Если другой причины или придирки для поездки не будет, я верно не поеду» («Звезда», 1997, № 8. С. 182).
602. С. Н. ДУРЫЛИНУ
28 мая 1931, Москва
28.V.31
Что я за свинья, и когда вздумал поправлять это дело! Через час еду в Магнитогорск и только что из Киева. Зачем писать такие хорошие стихи людям, которые их не заслужили!!1 Как благода¬рить мне Вас за них!
0 книжке2 на другой же день по полученьи был разговор с дочерью С<урикова>, О. В. Кончаловской3. Как знают они Вас, оказывается, и любят!
Ведь мне надо Вам по-настоящему написать, Сережа, и — поневоле — о себе. Как это все незаслуженно, и сколько всего, если бы Вы знали, — и все вдруг, — начиная с этой зимы!
Сейчас мне, правда, собираться, и это безрассудство, что я пишу Вам. Но через 3 недели я вернусь, и тогда отведу с Вами душу, и заглажу все мои промахи перед Вами, если они загладимы. И я, может быть, попробую что-то сделать для Вас.
А теперь позвольте крепко, крепко обнять Вас. Ваш Боря
Впервые: «Встречи с прошлым». Вып. 7. — Автограф (РГАЛИ, ф. 2980, on. 1, д. 695).
1 Дурылин послал Пастернаку стихотворение «Ты был задуман кру¬говою чашей…». См. письмо № 601.
2 С. Н. Дурылин. «В. И. Суриков в Сибири». М., 1930.
3 Ольга Васильевна Кончаловская — жена художника П. П. Кончалов-ского.
603. Р. Н. ЛОМОНОСОВОЙ
28 мая 1931, Москва
Дорогая Раиса Николаевна!
Было много сложного, и хлопоты, и все я в разъездах: сейчас еду на 3 недели в Магнитогорск1. Но нельзя же Вас оставлять без ответа, — итак, вкратце, за сборами, за час до отъезда: Вы не огор¬чили, а восхитили меня и растрогали своим чудесным первым письмом, Вы еще ближе стали мне, став на сторону Жени. Будьте другом ей, она в этом очень нуждается.
Сейчас брошу писать и побегу укладываться. Через три неде¬ли вернусь, и тогда напишу по-человечески. Все это временно про¬стите мне. Меня обрадовало Ваше последнее письмо, известиями о Вашем сыне, ведь ко времени первого Вашего письма все было очень тревожно, и какое счастье, что он поправляется. Приложи¬те все возможное, чтобы своей любовью к жизни заразить Женю: у ней тот же прирожденный дар и тяга к радости и здоровью. Но все это сковано сейчас и вот это надо расковать.
Глубокое мое убежденье, что по прошествии первого, вы¬нужденно тоскливого периода, разрыв наш скажется на Жене благотворно. Меня всегда преследовало ощущенье, что я огра¬ничиваю ее возможности, заслоняю от нее живую и может быть, без встречи со мною ей сужденную действительность. Задолго до встречи с человеком, по отношению к которому ни одно из этих ощущений немыслимо, меня угнетало уже и одно это на-блюденье, и мы часто и давно поговаривали о взаимном осво¬бождении.
Но заводить об этом речь в такой спешке и над чемоданом — безумье, я наверное не те слова говорю, что надо, и рискую ос¬таться и не уехать. Особенно горячее спасибо Вам за все то, в чем Вы зачем-то извиняетесь. И о бумаге2. В какие хлопоты втянул я Вас с ней! И совсем ее не нужно, — есть, достал себе.
Спасибо, спасибо. Целую Вашу руку. Ваш Б. П.
Я — на Волхонке, адрес прежний.
Впервые: «Минувшее», № 16. — Автограф (Russian Archive, Leeds University). Датируется по содержанию. Открытка отправлена 29 мая 1931 г. из Пачелмы (под Пензой) в Кембридж.
1 До Магнитогорска Пастернак не доехал и из Челябинска через не¬делю вернулся в Москву.
2 В письме № 583 Пастернак просил Ломоносову о почтовой бумаге.
604. 3. Н. НЕЙГАУЗ
29 мая 1931, с дороги
Доброе утро. Очень трясет, карандаш прыгает в руке. Добрая глуповатая компания, славные люди1. Едем с водкой, и провизии закуплено на четыреста руб. Судьба послала в спутники рисоваль¬щика-иллюстратора Сварога. Чудесный гитарист — играет Моцар¬та Тему с варьяциями, Баха гавот, испанцев каких-то. А фокстро¬ты заиграл в своей аранжировке — и слушать нельзя, не подпевая, так разбирает. Я даже и подтопывал. На поездку смотрю как на цепь званых ужинов, только что на колесах. Уже заявили руково¬дителю бригады, что нигде выступать не будем. Догадываются о моей тоске по тебе и всякий раз, что бегаю за кипятком, подозре¬вают, что это для того, чтобы остаться и сбежать назад в Москву. Никаких корреспонденции писать не буду, и потому пишу тебе, как тебе, без привходящих соображений, но только в тоне, при-нятом для открыток. Пиши мне в Москву, как если бы я там си¬дел. Может быть, и правда вернусь туда с какой-нибудь станции с чайником. Крепко обнимаю тебя и Адика. Спал хорошо, но мало, часов 6.
За час до отъезда звонила Ир<ина> Серг<еевна>. Она, вер¬но, поедет через Киев и поселится (по совету Смирновых), где-нибудь под Житомиром. Улыбается мне и такое лето. Вы, разуме¬ется, свидитесь с ней, она будет в Киеве между 7-м и 10-м. Иногда меня смущает, что в последнее время не знаю, сколько зарабаты¬ваю и что трачу; что соображенья о дороговизне не приходят мне в голову и ни в чем не останавливают мерил. Так, на вокзале спро¬сил Полонскую2, провожавшую нас, каковы ее летние планы. Она сказала, что, верно, останутся в городе, потому что в этом году все недоступно, одна дорога сколько стоит. А они живут очень хоро¬шо. Тогда с ее слов я вспомнил, что такие вещи существуют на свете и, может быть, это именно нехорошо с моей стороны по от¬ношению к тебе, что я не гляжу вперед и о них не думаю. И мне стало грустно. Мне все-таки очень хочется на Кавказ. И если бы ты меня поддержала, т. е. сказала бы, что в этой моей непрактич¬ности нет ничего дурного, что ты ее не боишься и так можно жить, я был бы счастлив. Странно писать тебе, опуская все слова, мыс¬лимые — в закрытом.
Впервые: Письма Пастернака к жене. — Автограф (РГАЛИ, ф. 379, оп. 2, ед. хр. 59). Письмо на двух открытках, датируется по почтовому штем¬пелю Пачелмы Пензенской обл. Примеч. 3. Н. Пастернак: «Письмо по¬слано в Киев».
1 Бригаду возглавлял В. П. Полонский; кроме Пастернака, там были писатели А. Г. Малышкин, Ф. В. Гладков и художник В. С. Сварог.
2 Киру Александровну Эгон-Бессер, жену В. Полонского.
605. 3. Н. НЕЙГАУЗ
1—2 июня 1931, Челябинск
Жизнь моя, моя горячо любимая, единственная моя, мое са¬мое большое и предсмертное, Зина, ликованье мое и грусть моя, наконец-то я с тобою. Я в Челябинске. Из Магнитогорска, ко¬торый — дальше по маршруту, и еще ехать в Кузнецкий бассейн за Новосибирск, где зимой был Гарри. Но я ограничил свою по-ездку Магнитогорском. Теперь, видимо, и он отпадает. Участ¬ники бригады находят, что посмотреть на каждом из строи¬тельств надо так много, что трех пунктов в месяц не обнять и решили пробыть в Челябинске не два дня, как было предполо¬жено, а дня четыре — соответственно увеличить пребыванье в Кузнецке и вовсе отказаться от заезда в Магнитогорск. Так что я дня через три выеду отсюда в Москву (езды около 4-х суток), а в Кузнецк не поеду.
Я уже знаю, как все это делается. Строятся действительно огромные сооруженья. Громадные пространства под стройкой, постепенно покрываясь частями зданий, дают понятье о цикло¬пических замыслах и о производстве, которые в них возникают, когда заводы будут построены. Хотя это говорилось сто раз, все равно сравненье с Петровой стройкой напрашивается само со¬бой. Таково строительство в Челябинске, т. е. безмерная, едва глазом охватываемая площадь на голой, глинисто-песчаной рав¬нине, тянущаяся за городом в параллель ему. Над ней бегут гряз¬ные облака, по ней бегут облака сухой пыли и вся она на десятки километров утыкана нескончаемыми лесами, изрыта котлована¬ми и пр. и пр. Это строят тракторный завод, один только из це¬хов которого растянулся больше чем на полверсты, т. е. будет ютить больше чем 2 кв. километра под одной крышей. Это с од¬ной стороны.
С другой — рядовая человеческая глупость нигде не выступа¬ет в такой стадной стандартизации, как в обстановке этой поезд¬ки. Поехать стоило и для этого. Мне всегда казалось, что беспло-дье городского ударного языка есть искаженный отголосок како¬го-то другого, на котором, на местах, говорит, быть может, прав¬да. Я уверился в обратном. Съездить стоило и для этого. Теперь мне ясно, что за всем тем, что меня всегда отталкивало своей пус¬тотой и пошлостью, ничего облагораживающего или объясняю¬щего, кроме организованной посредственности, нет и искать не¬чего, и если я и раньше никогда не боялся того, что чуждо мне, то теперь уже и окончательно робеть не буду. Какая бы победа ни была суждена нелюбимому, полюбить это из
