с нами не был старший мальчик 3. Н., вспьшьчиво-эгоистичный и в отношеньи матери — грубый тиран. Наносный налет на прекрасном в своей подоснове ребенке, но — налет усвоенный в семье и издалека дающий картину жизни, не¬привычно противоположной нашей, втроем. И всякой новой вспышкой своего нестерпимого своеволия через противополож¬нейшее себе, через образ Женички, заставляющий меня вновь и вновь любить на расстояньи всех нас троих и втроем: Женю, Же¬ненка и меня: нашу жизнь.

И как по-другому бы написал я тебе, если бы со мною была только она, — лицо, характер, участь и назначенье, которые с такой силой собирают все женское воедино, как это было в Магдалине3, — если бы со мной было только то, что я любил всю жизнь и вдруг нашел. И тогда бы это было действительно письмо отсюда, из Гру¬зии, с ее красотами, с ее редким, неслыханным к нам обоим отно¬шеньем, не щадящим ни сил, ни времени, ни крупных средств.

Мой адрес Тифлис. Коджоры, гостиница Курорт, комната 8.

6. VIII. 31

Горячо благодарю тебя за письмо, дорогая Жонюра, я страш¬но нуждался в нем и очень скучал по своим и за них беспокоился, ничего о них не зная. Ты мне эти мученья облегчила. Я написал тебе в ответ длиннейшее письмо, и оно неделю пролежало в Код-жорах над Тифлисом, оно при мне, но я его не отсылаю4, потому что там была попытка растолковать тебе то, что у нас произошло, и этого нельзя сделать без логики, логика же менее всего уместна в случаях, подобных нашему. Потому что в ее формах получает характер злых счетов или роковых констатации разговор о том, что всего менее на это похоже.

Мне хорошо, Жоничка, — я никогда так не любил Женюру и Жененка, как сейчас, и верю и знаю, что им обоим и всем близ¬ким будет скоро так же хорошо, как мне, и во всяком случае луч¬ше, чем в прошлом. Что во всяком случае все кончится светом и добром, ты увидишь. Больше ничего не хочу прибавлять, хотя рас¬сказать есть много чего, потому что боюсь человеческой привыч¬ки принимать все с обязательными выводами из сказанного, а привычке этой подчинены и ты, и Женя, и все наши.

Только одно. Я знаю, как вам всем трудно, какими заботами я вас всех обременил и как стеснил. Тут я должник неоплатный и преступник, которому нет оправданья. Но и это, и это где-то как-то возместится.

Верь мне, верь мне, друг мой, и прости и поцелуй всех-всех.

Твой Боря

Пусть не думают, что я им чужой или они мне чужие, что они стали хуже и дальше, или я. Все выправится, все осветится и уяс¬нится, и это не слова.

Отсюда мне трудно написать толковее, для этого надо быть дома. Но это не первое мое письмо к тебе и во всяком случае всего яснее показало мне последнее перед этим, которого я не отсылаю, что с умом писать об этом значит без сердца, а сейчас без сердца я ни существовать, ни думать не могу. И много, много его у меня для всех, для самых близких, для моей семьи, для вас. Обнимаю. 2>.

Впервые: «Существованья ткань сквозная». — Автограф.

1 Аналогичная ситуация отразилась в записи на первой странице ру¬кописей тетради со стихами из «Второго рождения»: «Тревога о Зине в от¬ношении Гаррика и о Женичке и Жене. Коджоры. Зина с Адиком на лугу».

2 После письма отца, потребовавшего, чтобы Борис не писал Е. В. Пас¬тернак, переписка между ними прекратилась полностью.

3 Образ евангельской Марии Магдалины нашел отражение в стихах к роману «Доктор Живаго», 1949 г.

4 Речь идет о первом письме, 30 июля — 1 авг., все-таки посланном в одном конверте с последующим, 6 авг. 1931.

618. К. А. и В. П. ПОЛОНСКИМ

6 августа 1931, Коджоры

Дорогие Кира Александровна и Вячеслав Павлович!

Часто думаю о Вас обоих. Все похоже на сновиденье, — боюсь проснуться. Живем в Коджорах под Тифлисом, живописно, прохлад¬но, дышится легко, отдыхаем, гуляем, — отдохнем, будем много ез¬дить. Тем временем работаю. Окружен заботами новых друзей, от¬ношеньем, похожим на фантасмагорию. Помните, часто конфузил¬ся у нас на Севере, смущаемый волной незаслуженной симпатии, — (хотя бы Вашей). Но здесь так сильно и явно хвачено через край, что пружина перетерлась и я, кажется, освинел: слушаю, терплю, до¬пускаю. Это о страдательной стороне местного пребыванья, и, по-нятно, я чувствовал бы себя несчастным, если бы деятельное восхи¬щенье двумя семьями — Яшвили и Табидзе, при всей его невыска-занности, не перевешивало того, что мне от них приходится выслу¬шивать. Однако отнюдь это не Восток, не экзотика; страшно свои люди, к которым сразу же стал питать братское чувство. Простые, воспитанные, образованные, нешумные. Очень привольно. Если бы не квартирные перспективы (переезд брата, освобожденье комна¬ты… я рассказывал Вам), не думал бы до поздней осени о Москве.

Покуда еще ниоткуда писем не получал, сюда до десяти дней в конец почта1.

Кира Александровна, — пока Сварог2 меня таким дураком вы¬ставлял, а Ашукин3 произносил революционную речь с неуяснен¬ным заключеньем, я пообещал Вам Женин адрес, и, кажется, его Вам не оставил. Спасибо Вам большое за желанье ей написать. Вот он, адрес: Frau Eugenie Pasternak, Laplacestr. 6, Munchen 27, Герма¬ния. Ничего о ней с Женичкой, как и ни о ком из тамошних, не знаю, просил брата исподволь извещать из Москвы, ничего пока не получил, сказывается расстоянье. — Вячеслав Павлович, прила¬гаю (в дополненье к 9-ти стихам, у Вас имеющимся) — Гражданс¬кую «триаду»4. Обнимаю Вас.

Преданный Вам обоим Б. И

Впервые: «Путь», 1995, № 8. — Автограф (РГАЛИ, ф. 1328, оп. 5). Датируется по содержанию (по упоминанию цикла стихов «Гражданская триада»),

1 Далее 10 строк тщательно зачеркнуты чернилами другого цвета — скорее всего, адресатом. Можно разобрать первые слова: «В Киеве рас¬сказали…». Можно предположить, что в зачеркнутых строках — отголос¬ки сведений об инспирированном властями голоде на Украине.

2 Василий Семенович Сварог ездил вместе с Пастернаком в составе писательской бригады под руководством В. П. Полонского в начале июня 1931 г. в Челябинск. В дневнике Полонского есть запись, служащая ком¬ментарием к этому эпизоду: «У меня на вечере, хорошо выпив, Сварог пре¬восходно пародировал Пастернака в бытность его в Челябинске. Пастернак загрустил. Сидел, опустив голову, глаза грустные. Губа отвисла. «Неужели я такой идиот?» — спрашивает меня» (начало июля 1931; РГАЛИ, ф. 1328, б/шифра).

3 Николай Сергеевич Ашукин — историк литературы, критик, поэт.

4 Посланный Полонскому для публикации в «Новом мире» автограф «Гражданской триады» датирован 6 авг. 1931 и сохранился в собр. В. Г. Ли-дина. В цикл вошли стих.: «Весенний день тридцатого апреля…», «Столе¬тье с лишним — не вчера…», «Будущее! Облака встрепанный бок!..».

619. С. М. АЛЯНСКОМУ

12 августа 1931, Тифлис

12. VIII. 31

Глубокоуважаемый Самуил Миронович!

Так как все три письма: открытка, заказное с договором и спеш¬ное с гранками1 пришли сюда одновременно, то не удивитесь, если и мое спешное отправленье пропутешествует дней восемь-десять.

Распорядитесь, пожалуйста, чтобы все исправленья были сде¬ланы аккуратно и попутно не повлекли новых опечаток.

Обложку дайте, пожалуйста, простую, строгую, одноцветную, без иллюстративных украшений, смещений или изломов2. — Сколько авторских листов оказалось в книге?3

Договор подписал. Не знаю, местная ли это особенность Кав¬каза или это волна вдруг усилившегося всеобщего вздорожанья, действие которой я наблюдаю тут на юге, но тут совершенно фан¬тасмагорическая дороговизна, не менее чем вдесятеро против вес¬ны обесценивающая мои заработочные ресурсы. Если такой ска¬чок случился и у нас на севере, я должен буду по возращеньи в Москву подумать об изменении своих тарифов, что сделают вер¬но и все, так что я в одиночестве не останусь. Хотя, если бы это наблюдалось повсеместно, Вы такой катастрофический рост цен учли бы в договоре и сами (я уверен), — я предпочел бы договора на следующие томы подписать через месяц-полтора по возраще¬ньи в Москву, где мне все было бы виднее.

Деньги (300 р.) за «Охр<анную> Гр<амоту>» получил, благо¬дарю Вас. Обещанные 400 (по договору за 1-й том) прошу выслать при первой возможности. Я в них нуждаюсь4.

Благодарю Вас за все и крепко жму руку.

Уважающий Вас Б. Пастернак 12. VIII. 31. Тифлис Коджоры, гостиница Курорт, комн. 8.

Впервые. — Автограф (ИРЛИ, ф. 519, № 412).

1 Имеются в виду договор на первый том собрания сочинений, под¬писанный 2 авг. 1931, по которому была представлена рукопись объемом 3000 стих, строк, и корректуры «Охранной грамоты», печатающейся в «Изд-ве писателей в Ленинграде».

2 Обложка была сделана художником М. Кирнарским: разделенная на две половины — черную и синюю, прямой простой шрифт: по верхнему краю — имя автора, по нижнему — название.

3 В изданной книге после цензурных сокращений осталось всего 4 печ. л.

4 Не получив гонорара до своего отъезда, Пастернак извещал Алян-ского: «7. IX. 31 Глубокоуважаемый Самуил Миронович! На днях уезжа¬ем из Коджор к морю, адреса еще не знаю, и до его сообщенья ничего мне сюда не отправляйте, когда же переберемся, и адрес установится, телеграфное сообщенье его будет в то же время просьбой об очередном переводе. Крепко жму Вашу руку. Всего лучшего. Ваш Б. Пастернак» (ИРЛИ, ф. 519, № 412). С середины сентября по середину октября 1931 г. Пастернак с 3. Н. Нейгауз провели в поселке Кобулеты недалеко от Батуми.

19 сентября 1931, Кобулеты

19. IX. 31

Дорогая Женюра!

Весной папа написал мне возмущенное письмо, в котором не узнавал меня и почти что от меня отрекался. В нем был совет: не писать тебе, чтобы тебя не волновать. Я ему подчинился. Не стану говорить, чего мне стоило это вынужденное летнее молчанье. Го¬ворить об этом не время, — ты об этом скоро узнаешь.

Из Москвы я спишусь о многом, если не с тобою, то хотя бы с Жонею. Как бы ни была удивительна Зина, как ни чудес¬ны были места Кавказа, нами посещенные, как ни трезвы сове¬ты Шуры или папы, направленные к твоему спокойствию, не это, конечно, я предполагал, расставаясь с тобою: не прекра¬щенье твоего существованья для меня, не наступленье полной неизвестности относительно Женички. Особенно ранящей, по своей бессловесности неведенья, была для меня разлука имен¬но с ним, хотя вы никогда не являлись мне врозь, и этих чувств разделить нельзя.

Я не жду ответа на это письмо. Повторяю, — определенные сведенья и прямые расспросы будут из Москвы, когда я узнаю, могу ли я писать тебе без страха, что это отразится на твоем здоро¬вый. Но 23-го — день рожденья Женички. Я не мог вообразить те¬леграммы, которая без помощи письма могла бы передать хоть что-нибудь из перечувствованного за это лето. Нет этого и в письме. Но