в выполненьи, — ближайшей по счету7. Я говорю «будет», потому что я писатель, и все это надо превратить в речь и всему найти выраженье; говорю «будет», потому что всем этим он уже для меня стал.

Оттого ведь и пишу я Вам письмо за письмом и их последова¬тельно уничтожаю. Уже это не предмет вольной переписки. Уже этот круг воспоминаний владеет мной: уже он пишет меня, как сказал бы Тициан8. Уже он стал для меня самостоятельным, в го¬товом виде найденным переживаньем, подобным цветущему рас¬тенью, то есть способным питаться всем тем, что я переживаю и буду переживать после него; и пока его не сменит какой-нибудь новый центр той же породы, т. е. в свою очередь равный Скряби¬ну, Рильке, Венеции и Тифлису, все соки почвы, постепенно рас¬пространяемой теченьем времени, будут питать его. Пример на¬лицо. На Урал, как мне теперь уясняется, я приехал ради него, во имя Тифлиса. Но обо всем этом трудно писать в письме, даже если оно пятое по счету. И не в письме, разумеется, скажется это все. Что бы я ни задумал теперь, мне Грузии не обойти в ближайшей работе. И все это (что именно, трудно предвидеть) будет сгруппи¬ровано вокруг Вашей удивительной родины, как рассказ о части моей жизни сосредоточен на Маяковском.

Надо ли после этого прибавлять, до чего трудно мне во всей человеческой живости реализовать эту мою самообогащающуюся любовь к Вам и всему Вашему, распределив ее по рукам и напра¬вив по адресу Вам и Тициану и Надирадзе и Гаприндашвили. Та-кая переписка должна была бы по тому, что я чувствую и что не оставляет моего воображенья, стать моим новым призваньем. И, уступая непосредственности, я не знал бы, где мне остановиться. Потому что, следуя сердцу, я должен был бы писать письма не толь¬ко Тамаре Георгиевне и Нине Александровне, не только Ниточке и Медее9, а и улицам, по которым они ходят, и платанам, которые на них бросают тень. Нет, нет: я должен был бы даже переписы¬ваться с огорченьями, которые Вы им доставляете.

Перецелуйте же их всех от всей моей души и всем местам пе¬редайте, что они самые лучшие и дорогие, какие могла произвес¬ти земля. И одному из этих мест скажите, что, собираясь засесть на днях за прозу о всякой всячине, северной и военно-гражданс¬кой10, я несколько верю в исполнимость этого решения только потому,что об Урале буду писать мысленно из Окрохан и что это в вещи найдет свое выраженье.

Не случайно не сообщаю Вам нашего адреса. Мне очень хо¬чется знать, как Вы живете и что делаете, Вы и ближайшие друзья. Но Вы не ответите, и это Вас будет чем дальше, тем больше му¬чить. Будьте же здоровы и счастливы в этом незнании того, куда нам писать. Осенью же, если Вас еще не будет в Москве, снова спишемся.

Удивительно, что в чувствах моих к прошлому лету есть одна сторона, которую всего бы легче понял человек, тогда отсутствовав¬ший. Это — Робакидзе11. Однако, несмотря на вечное мое неуменье выразить одно существо чувствуемого, без осложняющих частностей, быть может, эта особенность дойдет и до Вас с Тицианом.

Крепко обнимаю Вас, а половина письма пишется и Зиною. Часто также Адик дает доказательства живости своей памяти имен¬но на кавказском матерьяле. Каламис цвери, каламис цвери12, го¬ворю я ему, и он вдруг расцветает и говорит о ливне в Бакурианах.

До свиданья со всеми.

Б. П.

Впервые: «Вопросы литературы», 1966, № 1. — Автограф (ГМГЛ, № 20893, р).

1 Обкомовская дача, предоставленная Пастернаку, находилась на озе¬ре Шарташ.

2 Лето 1931 г., проведенное в Грузии, и поездки по разным местам.

3 Поэт Петре Багратиони-Грузинский и его мать.

4 ТЬциан Табидзе, Сандро Шаншиашвили, Колау Надирадзе, Николо Мицишвили, Валериан Гаприндашвили и Георгий Леонидзе — грузинские поэты, с которыми Пастернак познакомился летом 1931 г. и ставшие его друзьями.

5 Михаил Семенович Джавахишвили — грузинский прозаик, автор романа «Арсен из Марабды», посвященного историческому прошлому Грузии и ее национально-освободительной борьбе в XIX в. В русском из¬дании этого романа Пастернак перевел вставную песню «лесных брать¬ев»: «Не видать нам родного порога, / Как чумных нас изгнали из сел. / Не на радость в лесную берлогу / Злой удел, как зверей, нас привел».

6 Речь идет о желании свердловского обкома, который для этого при¬глашает писателей.

7 Первым подступом к теме Грузии стал стих, цикл «Из летних запи¬сок» (1936); осуществить этот замысел Пастернак смог только в очерке «Люди и положения» (1956), после посмертной реабилитации его репрес¬сированных друзей.

8 Имеются в виду стихи Т. Табидзе: «Не я пишу стихи. Они как по¬весть пишут / Меня» (перевод Пастернака).

9 Т. Г. Серебрякова — жена П. Яшвили, Н. А Табидзе и их дочери Нита Табидзе и Медея Яшвили.

10 Речь идет о продолжении работы над прозаическим романом, на¬чалом которого была «Повесть». Действие романа должно было проходить на Урале, именно это было причиной того, что Пастернак согласился на предложения Свердловского обкома.

11 Григорий Робакидзе, в квартире которого в Тифлисе останавлива¬лись Пастернак с 3. Н. Нейгауз в 1931 г.

12 Каламис цвери — кончик пера (груз.) — из стих. П. Яшвили «Стол — Парнас мой», которое переводил Пастернак.

642. Е. Б. ПАСТЕРНАКУ

4 августа 1932, Свердловск

4. VIII. 32

Дорогой мой Женичка.

Горячо благодарю тебя за твое письмецо. Когда бы не ты, я так бы и не узнал, где вы и что с вами1. Но и теперь мне неясно, в Теберде ли ты с Елизаветой Михайловной, или же так только на¬зывается один из санаториев в Кисловодске, подобно тому как прежде гостиницы назывались Лондонами и Парижами, никакой географической радости не представляя. Если ты и взаправду в Теберде, то это большое счастье. Говорят, это одно из лучших мест

Кавказа и таким образом, благодаря маме и Елизавете Михайлов¬не, у тебя уже в такие ранние годы составится представление о красотах горной природы. Если же это не так, и вы в Кисловодс¬ке, то может быть не плохо и в нем?

Хорошо ли вы питаетесь, сытно и вкусно ли?2 Удалось ли маме устроить вас и себя на продолжительное время, или же толь¬ко на один месяц, как это в большинстве случаев разрешается? Все это мне хочется очень знать, но отсюда до вас, и обратно, — такая даль, что я не знаю, успеешь ли ты мне ответить. Во вся¬ком случае раньше сентября я в Москву не вернусь, и адрес здеш¬ний оста<...>* На конверте написан он рукою Елизаветы Михай¬ловны. Огромное ей спасибо за все, за все. Крепко поцелуй от меня ее и маму.

Я тут в письме нарочно умалчиваю о делах, которые важнее всего, о том, что может быть часто волнует тебя, а меня мучит беспрестанно. Я не заговариваю об этом потому, что все это слиш¬ком серьезно для письма, а не потому, что считаю тебя малень¬ким. Я знаю, что уже и сейчас могу обо всем говорить с тобой, а года через два мне будет разговаривать с тобой легче <...> отвечу на все твои вопросы. Главное же, этой зимой может быть уладятся дела квартирные, и может быть из этого проистекут улучшенья для всех и, главное, для тебя.

Ты же не грусти пока, и верь, что если бы я не думал, что ког¬да-нибудь (и скоро) все это придет к лучшему, я бы не жил и ниче¬го бы этого не произошло.

Крепко люблю тебя и обнимаю. Если вы с мамой живете в разных местах, передай ей, что я был бы страшно рад и ей благо¬дарен, если бы она мне написала. Еще раз целую тебя. Твой папа

Впервые: «Существованья ткань сквозная». — Автограф.

1 Не получив обещанных путевок, Б. В. Пастернак обратилась в проф¬союз работников искусств, где удалось получить одну путевку в санаторий Теберда в Кисловодске; для сына Жени и Б. М. Стеценко снимали комна¬ту в случайном доме с грязным двором.

2 В стране в тот год был повальный голод и вопрос о питании был самым существенным. Курсовок достать было невозможно, рынка ни¬какого не было. Женю с Елизаветой Михайловной удалось прикрепить к детскому саду, куда она поступила воспитательницей; кормили там впроголодь, манными котлетами со щепками. Об устройстве питания в Свердловске Пастернак писал 4 июля: «Единственное, что осмыслива-

* Верх листа оторван. 615

ет наше пребыванье тут, это хорошее питанье. В этом городе нас при¬крепили к столовой ОГПУ, мы там обедаем и ужинаем. Но это же об¬стоятельство в то же время и обессмысливает мое здешнее пребыванье: на эти хожденья мы тратим ежедневно в общей сложности по 5 часов, так что время незаметно все уходит на большие концы между гостини¬цей и столовой» (там же. С. 368). Это же преимущество поездки обер-нулось основной причиной ссоры с обкомом и раннего отъезда в Мос¬кву, когда Пастернак соприкоснулся с атмосферой вымирающих от го¬лода окрестных деревень.

643. Е. Б. ПАСТЕРНАКУ

Середина августа 1932, Свердловск

Дорогой мой Женичка!

Я писал бы тебе каждый день, если бы дело было только во мне, и если бы я ждал для тебя от этих писем какого-нибудь толку. Но права мама, говоря, что одними словами ничего не сделать, и когда я об этом вспоминаю, мне стыдно писать тебе.

От тети Ины узнал ваш адрес более подробный, ты мне не такой длинный сообщал. Я написал тебе раз по нему и не уверен, дошло ли письмо.

От той же тети Ины узнал, что ты все время хворал желудком, и страшно огорчился. Каким крепким приехал ты от бабушки! Помнишь, я с тобой от дяди Сени пошел гулять, еще мы виног¬радного соку купили и ты мне рассказывал о книгах, какие читал.

Мама телеграммою попросила меня похлопотать по телефо¬ну, чтобы вам продлили срок пребыванья в санатории. Я мог толь¬ко телеграфировать человеку, указанному мамой, потому что я не в городе, и так устроить, чтобы в город попасть, когда телефон и тут и в Москве будет свободен, отсюда было трудно. Не знаю, что получится из моей телеграфной просьбы и не верю в ее удачу

Сейчас нельзя сказать, кто из нас раньше в Москву попадет, но во всяком случае к середине сентября мы увидимся, и теперь этой радости не долго ждать.

Дорогой мой мальчик, крепко обнимаю тебя. Меня огорчило, что мама ни разу с Кавказа мне о тебе не написала. Много тебе хочу ска¬зать и о многом спросить, но все это откладываю до живой встречи.

Я живу на озере Шарташ в пяти верстах от города Свердловс¬ка (бывший Екатеринбург). Здесь очень хорошо и дни стоят заме¬чательные. Но дождя так давно не было, что