3) Меня также печалит, что только я посещаю их, а Женек ко мне не ходит. Однако может быть, и в этом она права, хотя сам я на все это смотрю по-другому. Но ввиду того, что несмотря на по¬стоянную мою помощь и поддержку, жизнь свою с Женёнком все же в последнем счете строит она, и на ней отпечаток ее авторства, то в согласьи с моими правилами, я боюсь на чем-либо настаи¬вать, потому что считаю, что жизнь такое созданье случайности и благодати, что врываться с советами в это паутинное сооруженье просто опасно. Теперь о себе.
«Пожарная» стадия моих отношений с Зиной прошла, и опять-таки, большое счастье, что в той фазе, где привычка от¬крывает в человеке неожиданно новые стороны, и приносит ра¬зочарованье, оказалось, что Зина чудесная жена и только тем странная, что слишком пристрастна ко мне и в этой исключи¬тельности бывает к другим несправедлива. В моих интересах, плохо себе представляя их в такие минуты, она не щадит ни себя, ни детей.
Она мне устроила жизнь столь удобную для работы, как я этого никогда не знал, и только печально, что это все даром пока, пото¬му что по причинам, о которых была речь вначале, у меня дурное настроенье сейчас, и мне не работается. — Наконец, чтобы вас вполне успокоить, меня пока переиздают и недостатка в деньгах я не чувствую.
Зачеркнуты пустяки, чтобы не отягощать письма новым мно-гословьем4.
Крепко вас целую. Кажущиеся вам тени только временны.
Впервые: В кругу Живаго. Пастернаковский сборник. Stanford, 2000. — Автограф (Pasternak Trust, Oxford).
1 Имеется в виду письмо № 644.
2 Л. Г. Левин по дороге в Сорренто к Горькому собирался навестить Пастернаков в Берлине.
3 Страхи за оставленную семью вызваны недавно увиденными на Ура¬ле картинами массового голода и свезенных туда семей «раскулаченных» крестьян. Суровость репрессий, ложащихся на ни в чем не повинных, была доказательством того, что жизнь идет не только не по справедливости, а как раз наоборот, наперекор логике. Эти наблюдения снова возвращали его к неосуществившимся по вине родителей и Ф. Пастернака мечтам о том, чтобы его сын с матерью остались за границей.
4 Несколько строк, тщательно зачеркнутых в конце письма, наводят на предположение о том, что у родителей снова возникали «бредовые» представления о сытости привилегированного сословия, в том числе и писательского, среди поголовного голода, косившего страну.
10 ноября 1932, Москва
10. XI. 32
Москва 19, Волхонка 14, кв. 9.
Глубокоуважаемый Григорий Эммануилович!
Мне не удалось повидаться по-настоящему с Тихоновым. Он просил передать мне, что предисловье с книги снято, тираж уве¬личен до 5000 и что издательство согласно выпускать собранье1.
Жду обещанных в телеграмме подтверждений. В то же время меня беспокоит ряд вещей. Прежде всего задержка денег. Неакку¬ратность их выплаты очень ощутительна. Отчего это происходит и поправимо ли в дальнейшем?
Кроме того, не вышло ли неприятности с Селивановским? Я был не против его статьи, а против чьей бы то ни было: против порядка, вызванного прошлою зимой тогдашнею конъюнктурой. Недавно К. Зелинскому была навязана роль председательствую¬щего на моем вечере2. Он пришел с переводом сказанного обо мне в Английской энциклопедии3. Нельзя придумать ничего лестнее, и мы с Зелинским друзья, но я просил его не делать вступительного слова, потому что неловко при всем этом присутствовать, и это по¬ложенье фальшивое. Можете мне верить, что из многих критиков мне всего приятнее Селивановский, он умница, и я питаю настоя¬щую симпатию к нему4, но так же только, как с Зелинским, не как-нибудь еще иначе, тяготился бы полувынужденной торжественно¬стью, которую бы сообщало однотомнику чье бы то ни было, а не одного Селивановского, предисловье. Я не знаю, в таком ли духе поднимался вопрос, и был бы очень огорчен, если бы не в этом.
Напишите мне, пожалуйста, и приложите все старанья, что¬бы мне перевели деньги и впредь переводили бы их в срок. Жму Вашу руку. Ваш Б. Пастернак
Впервые: Ежегодник ПД, 1979. Л., 1981. — Автограф (ИРЛИ, ф. 519, № 507).
1Н. С. Тихонов был ответ, редактором книги Пастернака «Стихотво¬рения в одном томе», подготовленной «Изд-вом писателей в Ленинграде» (1933; сдано в набор 21 окт. 1932). Предполагалось, что предисловие будет написано А. П. Селивановским. Возможно, что именно эта статья («Бо¬рис Пастернак») была опубликована (с пометой: «В порядке обсуждения») в журн. «Красная новь» (1933, JSfe 1) и вошла в его книгу «Поэзия и поэты. Критические статьи» (М., 1933). Селивановский обвинял в ней Пастерна¬ка в отъединенности от мира: «Искусство безволия, пассивного „фило-софствования» и пассивных ощущений — в прошлом. Поэтому все более будет становиться прошлым, документом и поэзия Пастернака, если он не совершит решительного разрыва с буржуазным реставраторством».
2 Имеется в виду вечер Пастернака в Политехническом музее. По просьбе организатора вечера П. И. Лавута, А. К. Тарасенков был приглашен сделать вступительное слово, однако Пастернак решительно отказался от такой программы. Вечер открыл председательствующий К. Л. Зелинский.
3 Имеется в виду статья «Русский язык и литература» в «Британской энциклопедии» (1929), написанная Д. П. Святополком-Мирским. Пастер¬нак охарактеризован в ней как «крупнейший из ныне живущих русских поэтов» (Encyclopaedia Britannica, vol. 19, p. 757).
4 Эти слова могут быть поставлены в связь с обычным для Пастернака отношением к критическим оценкам по поводу его творчества, тем более, что они написаны после статьи Селивановского о «Спекторском», где он утверждал, что «линия сегодняшней поэзии Пастернака и линия искусства социализма расходятся» («Поэзия опасна?» // «Литературная газета», 15 авг. 1931). С той же точки зрения написаны его статья «Поэт и революция» (там же. 7 дек. 1932) и статья в «Литературной энциклопедии» (т. 8. М., 1934).
649. Дж. РИВИ
20 ноября 1932, Москва
20. XI. 32 Москва 19 Волхонка 14, кв. 9 Дорогой Георгий Данилович!
Не знаю, как благодарить Вас за Ваше прекрасное посвяще-нье, за чудесные, замечательные Ваши переводы, и за Ваш беско¬рыстный и, вероятно, ничего, кроме неприятностей и разочаро¬ваний, Вам не приносящий интерес ко мне!
Еще труднее будет привести что-нибудь в оправданье моего молчанья, в ответ на Ваше милое письмо, которое я получил 2 ме¬сяца назад. Положим, оно было не беспричинно: у меня в теченье этого времени было много хлопот, я устраивал личные и семей¬ные свои дела, ездил в Ленинград, и пр. и пр. И все-таки я очень виноват перед Вами. Напишите мне, как сложились Ваши дела, осуществляются ли Ваши намеренья, и, если Ваши начинанья оформились, пришлите мне, пожалуйста, проспект задуманного Вами журнала.
Страшно буду рад книге Ваших поэм, жду ее с нетерпеньем1. Большую радость также доставило бы мне, если бы Вам удалось выпустить отдельной книжкой Ваши переводы из меня, лучшие из всех, какие я знаю. Если бы это удалось, мне было бы интерес¬но знать их литературную судьбу на Западе, их относительный вес, мненье товарищей или прессы, и вот почему: мне передавали, что ко мне хорошо относятся в узких, немногочисленных кругах Ев¬ропы, некоторые писатели и поэты, но все это, думаю я, основы¬вается только на голой непроверенной легенде, на утвержденьях доброжелателей и друзей. Никто из иностранцев, слышавших звук Pasternak и привыкших относиться к нему как к консонансу, ни¬чего не читал и не видел. И, вероятно, по первом испытаньи, т. е. после ознакомлены! их со мной, легенда эта будет рассеяна и всех их постигнет разочарованье.
Однако вряд ли пригодны для такой пробы стихи вообще, в особенности (при их условности и сложности) — современные.
Гораздо больше может передать перевод прозы. Моя задерж¬ка в ответе произошла отчасти оттого, что у меня не было ни од¬ного экземпляра «Охранной грамоты», и я нигде ее не мог дос¬тать. Только вчера посчастливилось мне случайно раздобыть эту книгу, и я Вам ее высылаю.
Не боюсь сознаться: насколько безразлично относился я до сих пор к тому, переводят ли меня или нет, насколько не следил за своей западной судьбой и ничего в этом смысле не знаю, настолько важно мне, чтобы эта книга была переведена. Эту книгу я писал не как одну из многих, а как единственную. Мне хотелось высказать в ней не¬сколько своих мыслей, несколько мыслей, свойственных мне, по ряду вопросов. Части этих вопросов нельзя было касаться. Остальные, ко¬торые можно было затронуть, я, вероятно, сформулировал недоста¬точно удачно. Книга вышла втрое меньше задуманного. Но и того, что осталось, достаточно, чтобы в моих глазах это было самым важ¬ным из всего, что я сделал. Я в этой книге не изображаю, а думаю и разговариваю. Я стараюсь в ней быть не интересным, а точным.
Вот почему книга этих мыслей наиболее пригодна к ознаком¬лены© всякого, и западного, читателя со мною. Если ему неинте¬ресна будет «Охранная грамота», то не могу и не должен быть инте¬ресен и весь я остальной. И тогда не надо создавать этого интереса искусственно. Потому что не в интересе дело, он не самоцель.
А дело в моей собственной потребности разговора с Западом, и потребность эта естественна и есть налицо только в «Охранной Грамоте». Это оттого, что главным образом мысль ищет общенья с людьми, и тем более широкого, чем она глубже. Художественный же образ может удовлетвориться одиночеством, в котором он ро-дился и может остаться. Для того, чтобы хорошо перевести «Ох¬ранную Грамоту», ее надо перевести точно, как научное сочиненье.
Итак, резюмирую.
Без всякого стыда навязываю Вам «Охранную грамоту» и не стесняюсь признаться, что очень бы хотел видеть ее переведен¬ной, потому что только в ней, удачно или неудачно, обращаюсь к миру я сам, во всех же остальных случаях это произвол апологе¬тов, снобизм друзей и пр. и пр.
Напишите мне, пожалуйста, не опоздал ли я с присылкою книги, хотите ли Вы по-прежнему ее переводить и не заставил ли я Вас своей задержкою упустить удобную возможность2.
Простите, что пишу Вам на разрозненных клочках, какие под руками, и ответьте поскорее, очень прошу Вас.
Дружески жму Вашу руку и еще раз горячо и сердечно благо¬дарю Вас за все.
Ваш Б. Пастернак
Мой адрес старый, Вы его знаете. Вот он. Москва 19, Волхонка 14, кв. 9.
Если писать по-русски Вам трудно, т. е. отнимает много вре¬мени, то при его недостатке, можете мне ответить по-английски, но тогда — четким почерком (very readably).
Впервые: ЛН. Т. 93. — Автограф (Houghton Library, Harvard University).
1 Книга стихов Риви «Nostradamus» была подарена Пастернаку лишь при встрече в Париже на антифашистском конгрессе в 1935 г.
2 Переводы Риви публиковались в журн. «This Quarter*, «The New Review*, «Contemps» и др. Стихи Пастернака и отрывок из третьей части «Охранной грамоты» (под назв. «Смерть поэта») в переводе Риви вошли в «Антологию советской литературы» («Soviet
