Literature*. Edit and translated by George Reavey and Marc Slonim. London, 1933) и были присланы Пас¬тернаку с дарственной надписью: «Борису Леонидовичу Пастернаку с сер¬дечным приветом. George Reavey, Paris, oct. 1933».
650. P. H. ЛОМОНОСОВОЙ
22 ноября 1932, Москва
22. XI. 32
Дорогая Раиса Николаевна!
От души и без счету благодарю Вас за Ваш подарок1. Какой удивительный человек! Ну как, объясните мне, пожалуйста, чи¬тать мне эту захватывающую книгу, если: 1) я настолько плохо знаю английский язык, что не могу читать без словаря и даже с ним это делается неописуемо медленно (когда-то я знал его лучше, но за последние годы совершенно перезабыл); 2) если поминутно я всю¬ду с собой ее таскаю и всем показываю (благо такие замечатель¬ные фотографии с такой жизни и такой природы, — показываю, с пояснительною лекцией об А<лександре> И<вановиче>, Julian Duguid и о Вас, на основании того, что я успел прочесть в первые минуты (более всего я был потрясен биографическими подробно¬стями на обертке, левый внутренний столбец, абзац второй). Вот как поступают настоящие люди, вот как надо понимать дружбу. Я был этою деталью нравственно уничтожен2. Только из редкостно¬го Вашего такта Вы не подчеркнули эти 7 строк специально для меня.
3) Как мне ее читать, при такой медленности этого процесса, если книга выслана для перевода, а не для моих восторгов, и, зна¬чит, очевидно, мне надо, отказавшись от ознакомленья с ней, зна¬комить с нею кандидатов в переводчики.
Ответьте мне поскорее, прислали ли Вы кому-нибудь из здеш¬них еще экземпляр, или мой — единственный? В ожидании Вашего ответа я успею еще несколько продвинуться в чтеньи (книга сейчас не у меня, но я возьму ее обратно). Если Вы ее послали мне одному, и дальнейшее пристраиванье книги поручаете мне, то мне по получе-ньи Вашего ответа придется с нею расстаться. Тогда, поскольку здесь требуется высокий литературный уровень перевода, я пошлю ее, пред¬варительно с ним списавшись, Стеничу в Ленинград3. Я забыл его имя и отчество и знаю его недостаточно близко. Но это прекрасный молодой переводчик, автор переводов (авторизованных) Джона Дос Пассоса4. Теперь ему поручают труднейшего Джемса Джойса. Он личный друг Николая Корнеевича Чуковского и, если бы Вы поже¬лали для перевода прислать еще экземпляр, процедуру с пересылкой можно было бы сократить. Если бы Вас это не затруднило и Вы это для себя почли удобным, Вы могли прямо бы послать ее по адресу «Ник. Корн. Чуковскому, Ленинград, Надеждинская 9 кв. 31, для Стенича». А я бы по первому Вашему распоряженью с ними списал¬ся. Кстати и как характер, Стенич фигура подходящая: это человек риска и вызова и крайне острого ума. Словом, напишите мне поско¬рее, могу ли я свободно, на досуге, перемежая это с текущими рабо¬тами, наслаждаться чтеньем книги, или назначенье присылки преж¬де всего практическое, и от безраздельного пользованья ею надо от¬казаться. Вероятно еще до Вашего ответа у меня будут некоторые ре¬зультаты (для того я ее и отдал) редакционной экспертизы официального, издательского характера. Мне это нужно для опреде¬лены! дальнейшего поведенья насчет книги, а не ее судьбы, конечно.
Итак, не удивляйтесь ничему. Естественнее всего было бы, если бы я сам напросился на перевод, но для этого надо знать язык
хотя бы посредственно, я же знаю его очень плохо. Далее, совер¬шенно очевидно, что талантливая книга о таком чистом, глубо¬ком, ярком и увлекательном явлении, как А. И. и его жизнь, ни в какой рекомендации не должна бы нуждаться, дело говорит за себя. Это не бедный родственник какой-нибудь, которого, стесняясь, и с большими усильями, определяют в люди.
Но Вы должны ясно себе представить нашу обстановку, при¬роду господствующих вкусов и пр. и пр.
Вот если бы тигры были капиталистами, а джунгли рабочим движеньем, жизнь же А. И. Зимеля не жизнью на его собствен¬ный лад, страх и риск, а во исполненье данного организацией по¬рученья и пр. и пр., тогда совсем другое бы дело.
В настоящем же случае реализация перевода должна будет исходить от переводчика, и вероятно натолкнется на всевозмож¬ные затрудненья. Во всяком случае, увидим, я уже почву зонди¬рую, и скоро, вероятно, что-нибудь узнаю5.
Тогда и отвечу Вам на главные вопросы Вашего письма, каса¬ющиеся ближайших планов Ал. Ивановича. Я от него в совершен¬ном восхищеньи, но пока не проверку ориентировочно, действия его на местное воображенье, пусть сюда не торопится. Здесь ни¬чего, кроме революционной политики возвеличивать не любят, а ко всему замкнутому, анархо-индивидуалистическому и самосто¬ятельному относятся с тем большею враждебностью, чем больше, в каждом отдельном случае, заключено в нем силы.
Что за неожиданности происходят с Вашим сыном, как это ужасно! А на карточке, которую показала мне Женя, он произво¬дит впечатленье такого веселого и здорового молодого человека, прямо загляденье! И Вы как хорошо и удачно снялись!
Ах, Раиса Николаевна, вот ведь случай (и такой легкий), пос¬ледовавши своему же собственному побужденыо, сделать прият¬ное Вам, а я к этому приступаю так медленно и неудачно! И я пол¬дня прописал, и Вас утомил, и ничего не сказал Вам.
Затем, не сердитесь… Если бы я был женщиной… Ах, как это сказать… Словом, тогда бы все это угрожало устойчивости моего почтового адреса. Но серьезно, без усмешек, перечтем 7 строк желтого столбца (какой замечательный поступок!).
Знаете ли Вы, что значит такой choice of the lonely existence* и в состоянии ли его оценить?
Ваш Б. П.
* выбор одинокой жизни (англ.). 632
Впервые: «Минувшее», N° 16. — Автограф (Russian Archive, Leeds University). Отправлено в Лондон.
1 Книга «Tiger-Мап: An Odyssey of Freedom* («Человек-тигр. Одиссея дружбы») английского путешественника Джулиана Дюгида, посвященная жизни охотника на тигров и исследователя южно-американских джунг¬лей Александра Ивановича Зимеля, с которым Ломоносовы недавно по¬знакомились.
2 На внутренней стороне суперобложки во втором абзаце речь идет о решающем моменте жизни Зимеля, который «выбрал одинокую жизнь охотника, потому что он влюбился в жену своего лучшего друга. Это про¬изошло в Буэнос-Айресе, когда ему было двадцать три года. Он отправил¬ся на север в Бразилию». Поступок Зимеля, противоположный Пастерна¬ку в аналогичной ситуации, устыдил его.
3 Валентин Осипович Стенин — литературный критик и переводчик. «Стенич уже прочел книгу, — писал Пастернак 5-14 дек. 1932. — Он был тут в Москве, и взял ее прочесть, наперед сказав мне, что так загружен Джойсом, что ничем другим в теченье года заниматься не сможет. Но на¬перед зная, что практического примененья это не сможет получить, он попросил ее у меня на прочтенье, заинтересованный с одного перелисты-ванья. Книга произвела на него большое впечатленье» (там же. С. 200).
4 В 1931 г. в переводе В. Стенича вышел роман Дос Пассоса «42-я па¬раллель»; выдержки из романа Джойса «Улисс» были опубликованы в журн. «Звезда» (1934, JSfe 11) и «Литературный современник» (1935, N° 5).
5 О дальнейшей судьбе книги Пастернак писал Ломоносовй 5-14 дек. 1932: «Сейчас она находится у одной очень хорошей московской перевод¬чицы, и по всему тому, что я успел выяснить, вероятная судьба книги бу¬дет такова: ее в некоторой переработке, т. е. в сокращеньи, если это потре¬буется, предложат издательству «Молодой Гвардии», выпускающему кни¬ги для юношества» (там же).
651. РОДИТЕЛЯМ
24 ноября 1932, Москва
24. XI. 32
Дорогие мои. Завтра уезжает Б<орис> И<льич>, и я с ним передал мои поклоны и поцелуи. Кроме того, в тот раз, что я его видел по приезде от вас, я от него узнал твои слова: «Хоть бы кар¬точку мне прислали…».
Посылаю тебе три фотографии Зины, все неудачные. Ближе всего маленькая вырезка из одной дачной группы, где в кружок попала голова ее младшего сына, это снято 5 лет назад, большие же фотографии сделаны летом 1930 года. Зина очень хороша, но на обеих карточках ее внешность сильно вульгаризирована. Так снимаются горничные, и этих, особенно улыбающейся карточки, я не хотел посылать. Она очень хорошо сложена, у нее правиль¬ные черты, и лучше всего живые глаза и зубы. При некоторой иде¬ализации в классический тип ее можно было бы получить из тети Клары, или из одной из тех двух сестер (смуглой), которые жили в Молодях под вами, я забыл их фамилию, у одной из них был маль¬чик, лицом похожий на друга дома, который к ним приезжал по праздникам. — Конечно, если бы 3<ина> была некрасива, ничего бы не произошло. Но если бы она была только красива, все бы кончилось так же, как началось, и более или менее внезапно и скоро. — Если бы, впрочем (и это позволительно), ты усомнился в скорой осуществимости разрывов, как они ни бывают иногда желательны, я скажу по-другому.
Если бы Зина была только красива, и теперь, по прошествии первой горячки (уже теперь двухгодичной) я хотел с нею расстать¬ся, и наперекор своей воле, почему-либо не мог, я бы чувствовал себя несчастным, скрытно раздраженным и пр. и пр. Между тем я никогда не был так спокоен и счастлив, как самое последнее вре¬мя, и с Зиной мне так хорошо, просто и естественно, точно я с детства с нею жил и вместе с нею рос и родился. У ней много об¬щего со мной и даже какое-то сходство. Вся — созданье мелко¬дворянского (военного) мещанства, она также опролетаризована дикостями своей жизни, музыкальностью и трудовой, работящей подоплекой своего сильного (но бесшумного и безмолвного) темперамента, как, по другим причинам и с другими слагаемыми (мещанства и искусства) это имело место у тебя, у мамы и у меня. И потому многое, что у нас считалось специфически Пастерна-ковским, а по существу гораздо распространеннее и социально объяснимо, я встретил и у ней, с той только разницей, что слова и настроенья играют почти ничтожную роль в ее складе и судьбе, замененные делами и реальными положеньями. Я с ней церемо¬нюсь гораздо меньше, чем было с Женей, не только потому, что, может быть, люблю ее сильнее, чем любил Женю (мне не хочется допускать этой мысли), но и оттого, что к Жене всегда относился почти что как к дочери, и мне всегда было ее жалко. Между тем я не представляю себе положенья, в котором я мог бы пожалеть Зину, так равна она мне каким-то эмоциональным опытом, воз¬растом крови что ли. Женя гораздо умнее и развитее ее, может быть, даже образованнее. Женя чище и слабее ее, и ребячливее, но зато тем вооруженнее шумовым оружием вспыльчивости, тре¬бовательного упрямства и невещественного теоретизма. Надо со¬знаться, что много дурного у Жени от меня, но продолжая срав¬ненье, скажу, что если для двух по-разному сырых существ семей¬ная жизнь была школой, то жизнь со мною вместе с бесспорною пользой принесла Жене и много вреда, жизнь же
