рукописи и лица, старички и молодежь, несправедливые обиды и справед¬ливое недовольство, спешные притязанья и иногда, сквозь дыру какой-нибудь непритязательно страшной истории беглый взгляд на всегда доступное, но всегда все же из самозащиты прикрыва¬емое зрелище черной, тысячеверстной, смертельной правды — ото всего этого нет отбою, но всему этому, разумеется, будет ко¬нец, радостный и достойный, когда при ближайшем же поводе обнаружится, что ничего из того, на основаньи чего официально утверждаются авторитеты, я не разделял и не думал, и этот авто¬ритет будет разрушен, — неавторитетное лицо не будут осаждать. Какой стыд, какой стыд. Но я ни в чем не каюсь, так все надо было.

Я хотел послать корректуру со Спасским, но мне не дали ее досмотреть. Высылаю с новой оказией: 30-го едет домой ленин¬градец М. М. Казмичев2, он согласился отнести Вам сверток. К на¬чальным листам пришпилено письмо к корректору, его надо передать непременно, а то получится путаница.

Подписанный договор возвращаю. Поговорить с кем-нибудь из художников не имел времени, тем более попозировать. Пускайте однотомник без портрета. На фотографиях, за двумя единствен¬ными исключеньями (огоньковская, на «Избранных стихах» и в семейной группе, наппельбаумовской3), никогда не выходил, т. е. выходил может быть, похоже, но несносно уродливо: часто выс¬тупали те именно черты, которых я не выношу и которыми тяго¬щусь в себе: те, на изжитье и заглаженье которых я положил все лучшее в деятельности моей и жизни. Не боюсь говорить об этом, потому что естественностью в таком пониманьи не дорожу. Я не матерьялист и считаю, что рождаемся мы не для того, чтобы оста¬ваться на месте, куда нас положила тайна явленья, а для того, что¬бы подыматься над местом и уноситься4.

Горячо благодарю Вас за милое ко мне и Зине отношенье, — разрешите не переписывать, т. е. не обращайте вниманья на по¬марки.

Ваш Б. Пастернак

P. S. На днях напишу Г<ригорию> Эм<мануилови>чу. Он внушает мне большую симпатию. Пока что кланяйтесь, пожалуй¬ста, ему. Письмо же это только Вам, не потому лишь, что оно не¬скромно и многословно. Всего Вам лучшего.

P. P. S. Правда ли, что И<здательство> П<исателей> выпус¬кает полную или обширную Ахматову, и что нужно сделать, чтобы это оправдалось, если это неправда?

Впервые: «Путь», 1995, № 8. — Автограф (РГАЛИ, ф. 2533, on. 1, ед. хр. 321).

1 С. Д. Спасский.

2 Михаил Матвеевич Казмичев — поэт и переводчик.

3 Наппельбаумовская фотография с женой и сыном 1924 г. и его же работы 1929 г., напечатанная на обложке маленького сб. Пастернака «Из¬бранные стихи», «Огонек», 1929.

4 Пастернак имеет в виду еврейские черты своей внешности, связы¬вающие его со случайным, как он считал, фактом рождения, тайной явле¬нья, существенной лишь для материалиста, считающего данность неизмен¬ной причиной, обуславливающей характер и деятельность человека. Ему была близка «всеобъемлющая мысль христианства», которую интересова¬ло не то, «чем рождался человек, а то, к чему он в жизни приходил и чем становился» («Замечания к переводам из Шекспира», 1946).

655. С. П. БОБРОВУ

Зима 1932-1933, Москва

Дорогой Сережа!

Приходи, пожалуйста, не сегодня, а завтра (8-го) вечером в 9 часов. Будут Зелинский и Динамов1. Принеси, пожалуйста, ру¬копись «Близлежащей неизвестности», мне бы очень хотелось, что¬бы она была при тебе, не предрешая того, будет ли чтение, в тот же ли вечер или в другой, и т. д. Но завести разговор о ней мне бы хотелось при Д<инамове>, это одно, а другое — ее не знают Зина и Генр<их> Густ<авович>, — принеси, не забудь, пожалуйста. Приходи непременно с Марией Павловной2, если свободна.

Твой Борис

Впервые: «Новое русское слово», 13-14 нояб. 1999. Публ. В. Шента-линского. — Автограф (ЦА ФСБ РФ; дело С. П. Боброва). Письмо было взято при аресте С. Боброва 28 дек. 1933 г. вместе с рукописью повести «Близлежащая неизвестность», написанной 5 окт. 1931. На допросе Боб¬ров назвал Пастернака среди лиц, которым он читал повесть и которые восприняли ее «как сатиру на положение в СССР».

1 Критик и ответ, редактор «Литературной газеты» С. С. Динамов вме¬сте с ведущим советским литературоведом К. Л. Зелинским, которого Па¬стернак в это время числил среди своих друзей, должны были, по его мыс¬ли, рекомендовать повесть Боброва к публикации. Следователь НКВД определил повесть как «антисоветскую и контрреволюционную»; Дина¬мов был снят с должности 29 сент. 1933 г., в 1937 г. — арестован.

2 М. П. Боброва-Богословская — переводчица, третья жена Боброва.

1933-1934

656. Дж. РИВИ

2 января 1933, Москва

2.1. 33

Дорогой Георгий Данилович, с Новым годом! От души желаю Вам всяких удач в этом году и облегченья Вашей жизни, если кри¬зис захватил и Вас, и она Вам затруднена.

Получили ли Вы мое письмо и «Охранную грамоту»1. Очень тревожусь, что она до Вас не дошла, судя по Вашему молчанью. Если Вы ее получили и прочли, не бойтесь написать мне искрен¬но в случае разочарованья. Вероятно движенье по слишком зна-комому Западной Европе пути, который тут называют идеализ¬мом, не представляет для Запада никакого интереса, и от русской литературы ждут произведений, богатых фактами, и на совершен¬но иной и новой социальной подкладке.

Очень Вас прошу писать мне без всякого стесненья, не опа¬саясь огорчить меня отказами или неудачею с книгой.

Мне бы также хотелось знать, что сталось с Вашими осенни¬ми планами, о которых Вы мне сообщали в сентябре из Парижа. Осуществляются ли они. Да и в Лондоне ли Вы? И где обещанная Вами книга Ваших собственных стихотворений?

Напишите мне, пожалуйста. Крепко жму Вашу руку. Всего Вам наилучшего.

Ваш Б. Пастернак Москва 19 Волхонка 14, кв. 9.

Впервые: ЛН. Т. 93. — Автограф (Houghton Library, Harvard University). 1 Книга была послана в конце ноября 1932, см. письмо N° 649.

657. РОДИТЕЛЯМ

4 января 1933, Москва

4.1. 33. Дорогие мои, простите мне несколько неумеренную аффективность прошлого письма, — слишком многого я коснул¬ся, — боюсь, не огорчило ли оно вас. Жоня моя, как бы я хотел с тобой повидаться! Но, ведь, ничего не скажешь словами, не по¬тому что они бессильны (если не словами, тогда чем же и ска¬зать), а что слишком много всего, всего же не охватить, а только всё — живо и удивительно. Вот когда все на свете разъяснится, и найдут опять способ жить, успокоятся люди, пойдут художники, можно будет письма писать, а сейчас задачи и судьбы не распре¬делены, не облегчены, не ограничены. Ничто не исполнимо, и последнее веянье жизнеподобья еще немного сохраняется в со¬вершенно недоступном целом, которым даже воспользоваться нельзя, так оно общо и далеко, в том целом, над которым ломает голову мировая политика. Частности же давно умерли. Частно¬сти врут и поражают своим анахронизмом. А вся жизнь, ведь, в частностях. Вот, ведь, время!

Сейчас был у Жени. Светло у них, чисто. Маленькие, ма¬ленькие две комнаты. Молодцы они оба, как живут, как держат¬ся!! Женек мне «Таинственный остров»1 вслух читал, подперши голову рукой. Читал, как корабль пиратов на воздух взлетел, и как с берега стали ловить обломки, и прозу эту читал, как лири¬ку, благородно, нараспев, печально; и был очень красив в про¬филь, очищенно красив, чуть-чуть даже капризно изящен. А Же¬ня напротив него сидела и палитру чистила, умная, грустная, дружелюбно понимающая. А когда я домой пошел (ну, откуда быть юмору!), — я подумал, что, ведь, вот они сейчас такие, ка¬кими я их всегда желал, — нет, в тысячу раз чудеснее, но в жела¬емом именно направленьи: и такими сделала их печаль, моя и их, и то, что я им не мешаю быть естественными, как мешал все¬гда ежеминутной ревнивой критикой, все боясь, что они кому-нибудь не понравятся2.

Адрес твоего скрипача: Анисим Александрович Берлин, Мос¬ква, Центр, Мясницкая 24.

Не было ли каких-нибудь новых поступлений мне сверх Же¬ниной, неприкосновенной суммы? Если были, то переведите ей на Торгсин, у Женечка опять нарывы, но это не страшно, это толь¬ко в виде роскоши пожеланье.

Впервые: Письма к родителям и сестрам. — Автограф (Pasternak Trust, Oxford).

1 Роман Жюля Верна.

2 Дальше вычеркнуты четыре строки.

658. А. БЕЛОМУ

15 января 1933, Москва Дорогой Борис Николаевич!

Податель сего, горячий Ваш почитатель, молодой непечата-ющийся поэт Алексей Владимирович Нарский1 второй или тре¬тий уже год просит у меня записки к Вам, чтобы к Вам проник¬нуть и иметь случай высказать Вам свою признательность и удив-ленье. Щадя Ваш досуг, который, разумеется, дорог и ему (он им злоупотреблять не будет), я оттягивал под всякими предлогами исполненье его просьбы. Сегодня не могу отказать ему в рекомен¬дации к Вам, потому что его притязания сведены до последней малости: он зайдет к Вам за пропуском на диспут во Всероскомд-раме2, на который я и сам бы его провел, если бы не был просту¬жен и мог последовать своему желанию услышать и увидеть Вас.

Для меня было бы большим счастьем свидеться с Вами, и если я в этом не проявляю самодеятельности, то только потому, что в той мере недоволен собой, что до поры до времени отнял у себя право искать больших и глубоких удовольствий, вроде свиданья с Вами, пока не заслужу. Я неудачно это выразил, но, вероятно, чув¬ство это Вам знакомо, может быть, по далеким воспоминаниям.

Я больше полугода ничего не делаю, не работается как-то мне. Это оттого, вероятно, что весна принесла с собой глупый призрак относительной свободы, ложной, поверхностной и, может быть, в нашей действительности неуместной3. Эта ненужная иллюзия раз¬вила чувство ответственности, в наших условиях ни во что не вопло-тимой. На меня большое впечатление произвели речи Бухарина и Рыкова на пленуме4. Они эту двусмысленную видимость разрушают.

Крепко любящий Вас и преданный Б. Пастернак

Впервые: Russian Literature Triquarterly, 1975, № 13. — Автограф (РНБ, ф. 60, ед. хр. 62). Датируется по содержанию (днем выступления А. Белого).

1 Алексей Владимирович Нарский, знакомый Пастернака с 1929 г., в его архиве имеются 5 писем Нарского 1944 г. Сохранилась недатированная записка Пастернака профессору литературного факультета Университета К. П. Новицкому с ходатайством за Нарского: «Глубокоуважаемый Кон¬стантин Петрович! Простите, что не будучи представленным Вам, обра¬щаюсь к Вам с просьбой. Товарищ, попросивший у меня рекомендации к Вам, Ал. Вл. Нарский выбыл из числа студентов этнологического факуль¬тета по болезни, не успев во время сдать урочные зачеты. Я его знаю дав¬но, его тяга к поэзии прирождена и не случайна, его задатки внушают до¬верье. Он подал заявленье о зачисленьи его на лит. фак. и, на мой взгляд, в отношеньи литературных способностей заслуживает принятья. Неловкость же моего положенья заключается в том, что он полагает, будто моя заруч¬ка может что-нибудь сказать Вам, что отнюдь не требуется и вовсе в мои притязанья не входит. Прошу смотреть на моё письмо как на письмо че¬ловека, окончившего университет шестнадцать лет тому