с большим запозданьем.
Впервые: «Волга», 1990, № 2. — Автограф (собр. Н. К. Фединой).
1С сентября 1931 г. до середины декабря 1932-го Федин лечился от туберкулеза в санаториях Швейцарии и Германии.
2 Вероятно, Федин подарил Пастернаку вышедший летом 3-й том своего собр. соч. — «Трансвааль. Повести и рассказы». М.-Л., 1932.
662. Н. А. КЛЮЕВУ
12 февраля 1933, Москва
12.11.33
Дорогой Николай Алексеевич!
Благодарю Вас за большую радость, доставленную Вашими строками1. Ценю ее и дорожу Вашим приветом. Давно мечтал с Вами познакомиться и теперь при ближайшей возможности вос¬пользуюсь надеждой увидеть Вас, которую Вы мне подали. По¬звольте еще раз как-нибудь написать Вам, по миновании оргко-митетской недели2.
Сердечно Вам признательный Б. Пастернак
Впервые: «Быть знаменитым некрасиво…». Пастернаковские чтения. Вып. I. М., 1992. — Рукописная копия (ИРЛИ, ф. 79, оп. 4, ед. хр. 209).
1 Н. А. Клюев, недавно переселившийся в Москву, через своего дру¬га, художника А. Н. Яр-Кравченко, который писал портрет Пастернака для книги «Стихотворений в одном томе» и был «им весьма очарован», — за¬интересовался Пастернаком и выразил желание познакомиться с ним. «Пастернаку написал, а ответа еще нет…», — сообщал Клюев Кравченко в Ленинград 14 февр. 1933 (там же. С. 193).
2 Речь идет о втором пленуме Оргкомитета Союза писателей, кото¬рый проходил в середине февраля 1933 г. О встрече с Клюевым свидетельств не сохранилось.
663. Г. Э. СОРОКИНУ
18 февраля 1933, Москва
Дорогой Григорий Эммануилович! Назовем однотомник:
Собрание стихотворений в одном томе
так мне кажется всего проще и лучше.
Как понравилась Вам работа Кравченки?1 Он очень одарен¬ный художник, и одно удовольствие было наблюдать его работу. К сожаленью, я неважно позировал ему, т. е. принял неудачную позу, напряженье которой отозвалось на лице: выраженье лица часто менялось и при легком утомленьи уже становилось неесте¬ственным. Короче говоря, если работа не так удачна, то виноват не автор, а модель. Мне интересно, что Вы скажете о голове: са¬мому мне судить трудно, я за ее созданьем следил шаг за шагом и привыкал постепенно, так что свежести и непосредственности в сужденьи о ней у меня нет.
Спасибо Вам и главным образом Елене Михайловне2, что на¬правили Анатолия Никифоровича ко мне: знакомство это доста¬вило мне большую радость.
Сердечный Вам и всем друзьям привет. Крепко жму Вашу руку.
Ваш Б. Пастернак
Григорий Эммануилович, если это не составит трудности, распорядитесь, пожалуйста, перевести мне деньги как в прошлый месяц.
Впервые: Ежегодник ПД, 1979. Л., 1981. — Автограф (ИРЛИ, ф. 519, № 507). Датируется по почтовому штемпелю.
1 Портрет Пастернака, выполненный Яр-Кравченко, воспроизведен на фронтисписе «Стихотворений в одном томе».
2 Елена Михайловна Тагер — одна из учредителей «Изд-ва писателей в Ленинграде».
664. А. М. ГОРЬКОМУ
4 марта 1933, Москва
4. III. 33
Дорогой Алексей Максимович!
Ну как решиться мне обеспокоить Вас? А между тем может быть у Вас явится охота и возможность помочь мне. И, говоря правду, одни Вы в силах это сделать. Вот в чем дело.
Сейчас Культпроп ЦК в общем порядке (т. е. не в отноше¬нии меня одного) предложил Ленинградскому издательству пи¬сателей отказаться от моего собранья. Кроме того, случилась у меня другая неприятность. С 29-го года собирал Гихл (он еще ЗиФом тогда был) мою прозу, и на днях должен был выпустить. Внушили издательству, чтобы предложило само оно мне отка¬заться от «Охранной грамоты», входящей в сборник, под тем предлогом, что «Охр<анная> гр<амота>» неодобрительно была принята писательской средой и будет не по-товарищески с моей стороны пренебрегать этим неодобреньем1. Но тут ничего, оче¬видно, не поделать: руководство Гихла само истощило все воз¬можности в склоненьи влиятельных виновников запрещенья в мою пользу, и ничего не добилось, а я и подавно. Да и поздно что-нибудь предпринимать. 9 листов, вместо 14-ти уже отпеча¬таны и их брошюруют. Больно мне это, главным образом, тем, что «Охр<анная> гр<амота>» показывала бы лицо автора. Из нее всякому было бы видно, что он не обожествляет внешней фор¬мы, как таковой, потому что все время говорит о внутренней, что он не оскаруальдствует, что считает он горем, а не достойным подражанья «фрагментаризмом» незаконченную отрывочность всего остального, за вычетом одной «Охр<анной> гр<амоты>», матерьяла сборника. А теперь ко всем этим вредным недоразу¬меньям будет достаточный повод.
Мне не на что жаловаться, Алексей Максимович, — в ник¬чемности и несостоятельности всего мною сделанного я убежден горячее и глубже, чем это звучит в холодных и довольно еще снис¬ходительных намеках критики или предполагается в сферах, куда мне нет доступа отчасти и потому, что меня туда не тянет.
Еще менее могу я жаловаться на недостаток чьей-нибудь сим¬патии: доброй воли поддержать меня кругом так незаслуженно много, что не будучи ни большим писателем, ни драматургом, я при помощи одного расположенья издательств довольно сносно держусь в нынешней необходимости моей зарабатывать на два дома при 7-ми иждивенцах, среди невозможных современных трудностей. На это ведь требуются тысячи сейчас, и со стыдом должен признаться, что я их получаю на веру2. Ерунду я эту выва¬ливаю Вам, чтобы поскорее перейти к делу, и Вы меня простите.
Я долго не мог работать, Алексей Максимович, потому что работою считаю прозу и все она у меня не выходила. Как только округлялось начало какое-нибудь задуманной вещи, я в силу ма-терьяльных обстоятельств (не обязательно плачевных, но всегда, все же, — реальных) его печатал. Вот отчего все обрывки какие-то у меня, и не на что оглянуться. Я давно, все последние годы меч¬тал о такой прозе, которая, как крышка бы на ящик, легла на все неоконченное и досказала бы все фабулы мои и судьбы.
И вот совсем недавно, месяц или два, как засел я за эту рабо¬ту, и мне верится в нее, и очень хочется работать3. На ближайший месяц мне и незачем ее оставлять, — пока что, можно. Но мне дол¬го придется писать ее, не в смысле вынашиванья или работы над стилем, а в отношеньи самой фабулы; она очень разбросанная и развивается по мере самого исполненья; дополненья приходится все время вносить промеж сказанного, они все время возвращают назад, а не прирастают к концу записанного, замысел уясняется (пока для меня самого) не в одну длину, но как-то идет в распор, поперечными складками.
Короче говоря, по счастью (для вещи), ее нельзя публиковать частями, пока она не будет вся написана, а писать ее придется не меньше года. И еще одно обстоятельство, того хуже: по исполне¬ны! ее (а не до того) придется поездить по местам (или участкам жизни, что ли), в нее вовлеченным.
Словом, это дело долгое. И большим, уже сказавшимся для меня счастьем было то, что начал я далекую эту затею в нетрону¬той еще иллюзии того, что собранье мое будет выпускаться, — оно меня на этот срок или хотя бы на полсрока обеспечивало.
Алексей Максимович, нельзя ли будет сделать для меня ис¬ключенья, из тех, что ли соображений, что разнотомного собра¬нья у меня еще не было, что (формально) первое оно у меня? Го¬ворю — формально, потому что арифметически, оно, конечно, собирается частью из уже ранее выпущенного, частью из переиз¬даваемого.
Однако ряду товарищей, то же обстоятельство не помешало выходить собраньями — я не знаю, кому точно, но, например, Асееву и Жарову — кажется мне, но может быть я ошибаюсь. Да и не в том дело.
Алексей Максимович, я намеренно ограничиваюсь лишь просьбой этой4. Я хотел Вас очень видеть истекшею весной и здо¬рово надоедал П<етру> П<етровичу>5, но ничего не вышло.
От души желаю Вам всего лучшего. Ваш Б. Пастернак
Москва 19 Волхонка 14 кв. 9.
Впервые: ИОЛЯ. Т. 45,1986, № 3. — Автограф (Архив Горького, КГ-П 56. 12. 16).
10 мотивах изъятия «Охранной грамоты» из переиздания см. письмо №667.
2 Договор на собр. соч. обуславливал ежемесячные гонорарные выплаты.
3 Продолжение романа, первой частью которого была «Повесть», 1929.
4 Горький отвечал, что займется этим после своего возвращения из Италии в СССР в мае 1933 г. Пастернак письмом 8 апр. 1933 благодарил его: «Дорогой Алексей Максимович. Горячо благодарю Вас за ответ. За¬паздываю благодарностью, потому что был нездоров. Разумеется, терпит мое дело до Вашего приезда, да и тогда никакого спеху с ним не будет. Побеспокоил Вас под впечатлением нескольких неудач, и пожалел об этом, да поздно. Еще и еще раз простите и будьте здоровы. Ото всего сердца же¬лаю Вам всего лучшего. Ваш Б. Пастернак» (там же. С. 283).
5 Переписка с П. П. Крючковым летом 1931 г. касалась предложен¬ного Горьким и несостоявшегося издания немецкого перевода «Охранной грамоты» в Kieppenheuer Verlag.
665. РОДИТЕЛЯМ
5 марта 1933, Москва
5. III. 33
Вы простите, что так давно не писал вам, как-то не выходи¬ло. Не знаю как исполнить мне твою просьбу насчет Анатолия Васильевича1, — страшно трудно, и душа не лежит. Перенесший удар и полуприговоренный к смерти человек, состарившийся, из¬менившийся, произносит публичную речь о драматургии перед писателями, речь полную ненависти и угроз, кровожадно-рево¬люционную, это почти что у края могилы. Я слушал с ужасом и непередаваемой жалостью к нему. Трудно мне будет к нему, да и болен он, говорят, опять. Ты, может быть, Шуру попросишь.
Рано радовались вы собранью моему: его запретили2. Кроме того, запретили на днях 2-е изданье «Охранной грамоты», посвя¬щенной памяти Рильке. Хотя все эти неприятности ничтожны по сравненью с тем, как тут люди живут, я все же напишу Горькому, как ни тяжело мне и это3.
Не в бровь, а в глаз попали слова в сп. пал. по нашему адресу. Горькая правда4.
Как я часто тебе писал, иногда кажется мне, что я с ума со¬шел или тяжелый сон вижу. Паспортизация и меня коснется: она обеих женщин столкнет, доселе бывших вместе на моем иждиве-ньи и которых я одинаково поддерживаю5. Кроме того, у Зины тетка живет, которую наверное выселят и которой некуда девать¬ся. У Гаррика уже началась путаница. В страхе также соседи — Фришманы и Прасковья Петровна. С хлебными карточками мно¬го мучительных было передряг. А с писателями носятся. Что же делают простые люди?
Сейчас, верно, станет невозможно переписываться: подозри¬тельность, верно, возрастет с обеих сторон. Вот почему я пишу открытее, чем когда-либо и прямо на тему, чтобы в будущем, если это письмо дойдет до вас и со мной ничего не случится, ограни¬читься одними обоюдосторонними осведомленьями о здоровье.
Всей душой, как немногие, я желаю успеха любой попытке устроить человечество, наконец, по-человечески, и прежде все¬го, — так как все перенесенные у нас испытанья делались во имя этой цели, то — нашей. И одно и то же, как это ни покажется стран¬ным тебе, угнетает меня и у нас, и в вашем порядке. То, что это движенье не христианское, а националистическое, т. е. у него та
