это так же ясно и исчерпывающе, как сделали это, когда я был у Вас в Ле¬нинграде, помните? Вы затребовали тогда несколько справок, взгля¬нули и сказали. Очень, очень прошу Вас. И денег, если можно.

И нужна ли Вам «Повесть»? Теперь я могу ее выслать. Вышло ли что-нибудь с Фаворским или он отказался?6 Глупо, конечно, спрашивать, живя тут в Москве, Вас в Ленинграде, но — такова сутолока обихода.

Но Вы — удивительный и слов нет Вам в похвалу и благодар¬ность. У меня было готово письмо к Вам, и запечатано было, ког¬да пришло Ваше и лишило мое смысла. И мое кончалось так: — и Державина, пожалуйста, очень, очень прошу Вас!7 И вот Вы сами о нем вспомнили и пообещали! Еще раз от души благодарю Вас.

Ужасно хочется пожить еще и поработать. И только на днях взялся за брошенное зимой8. И так на волоске все, если бы Вы знали! Спугнут, оторвут от дела, и кончено, на месяцы. Ведь все это гибель (однотомник, положенье дел и пр.), а? Крепко, крепко жму Вашу руку. Преданный Вам Б. И

Впервые: Ежегодник ПД, 1979. Л., 1981. — Автограф (ИРЛИ, ф. 519, № 507).

1 «Стихотворения в одном томе», вышедшие в свет в мае 1933 г.

2 Цена книги — 14 рублей. В письме 2 июня 1933 Пастернак снова волнуется дороговизной книги: «Если будет время, черкните <...>, когда у Вас будут данные: велики ли признаки нерасходимости очень дорогого однотомника, судьба которого, верно, составится из: 1) высокой стоимос¬ти книги, 2) факта появленья нескольких моих книг в конце прошлого года и 3) того, наконец, факта, что и книги, всякие книги, начали поку¬пать умереннее, чем было раньше, в силу общего безденежья. На дорого¬визну однотомника жалуются, но это тем менее должно звучать упреком для Вас, что скорее я готов, наоборот, к Вашему с этой стороны упреку, так как знаю, какою тяжестью должен был лечь мой гонорар на калькуля¬цию изданья, и полон страха, не делаю ли им прорыва Вам и издатель¬ству» (там же. С. 219).

3 Борис Пастернак. Две книги. Стихи. Изд. 2-е. М.-Л., ГИЗ, 1930.

4 Речь идет о виде, который имеет оглавление книги, композиция которой представляет собой чередование циклов, больших и малых, пере¬биваемых более крупными отделами, первонач. называвшихся главами.

5 Борис Пастернак. Избранные стихи. М, «Федерация», 1933. Цена книги — 6 рублей.

6 Имеется в виду отдельное издание «Повести», намеченное в «Изд-ве писателей в Ленинграде». Иллюстрации к нему было предложено делать В. А Фаворскому (см. письмо № 659). Книгу иллюстрировал В. Конашевич.

7 Это был первый выпуск большой серии «Библиотеки поэта», пред¬варявшийся статьей Горького «О «Библиотеке поэта»». Гавриил Державин. Стихотворения. Редакция и примеч. Гр. Гуковского. Вступит, статья

И. А. Виноградова. «Изд-во писателей в Ленинграде», 1933. В письме 2 июня Пастернак пишет в ответ на присылку книги: «Благодарю Вас так¬же за Державина. Какое замечательное, нет, — какое гениальное изданье! Ведь Вас и издательство премировать надо! А над Вами начальников на¬значают» (там же. С. 219). Пастернак входил в редколлегию «Библиотеки поэта», в архиве зав. ред. Сорокина сохранилось письмо Пастернака с пред¬ложением, чтобы литературовед Иосиф Романович Эйгес сделал «для биб¬лиотеки Жуковского (редакцию, а также и статью и все прочее)… Он в раз¬ное время работал над Жуковским, печатал работы и читал доклады, пря¬мые и косвенные на свою тему (Блок и Жуковский, влияния Жуковского в русской поэзии и др.). Его работы одобряли Сакулин, Вяч. Иванов и М. Гершензон, их, кажется, знает Борис Михайлович Эйхенбаум». Пред¬ложение Пастернака не было принято. Жуковский в «Библиотеке поэта» был издан под ред., со вступ. статьей и примеч. Ц. С. Вольпе (в 1936 и 1939— 1940 гг.). В 1940 г. Пастернак запрашивал издательство о книгах этой се¬рии: «Мне хотелось бы иметь лучшее из «Библиотеки поэта», а сроки ее выхода я пропустил. Как это теперь сделать? Не помогло ли бы издатель¬ство мне каким-нибудь советом? Нет ли также списка выпущенного в обеих сериях? Б. Пастернак 4. XI. 40 г.» (РНБ, ф. 552, ед. хр. 94).

8 Имеется в виду продолжение работы над прозой, начатой в «Повести».

673. РОДИТЕЛЯМ

4—6 августа 1933, Москва

4. VIII. 33

Дорогая мама, из твоего нынешнего письма к Елизавете Ми¬хайловне1 заключаю я, что недавнее большое мое письмо ко всем вам, очевидно, не дошло.

Жалко. Из него, между прочим, могли бы вы усмотреть, ка¬кою все затрудняющеюся задачей становится год от году переписка с западом, не по внешним каким-нибудь препятствиям, а по са¬мым непосредственным причинам, невинным.

Растут дети, до десятилетий разрастается время разлуки, рас¬тут темы, самые элементы которых вам неизвестны, происходят перемены с лицами и обстоятельствами, оставшимися вам незна¬комыми и до их перемен.

В пропавшем письме я, между прочим, рассказал кое-что о Женёнке. И о Жене большой. Письма жалко еще и потому, что в нем меньше было хандры, чем обыкновенно.

Вот и теперь передо мною большое, неделю назад начатое вам письмо. Не оканчивая его, посылаю вам взамен его это сокращенное.

Тридцатого я был у Женички в санатории2. Там только раз в месяц разрешены свиданья с родителями, из соображений педа¬гогических. В день моего приезда посещенья не было, это было против правил, и я хотел ограничиться разговором с педагогич-кой, но Женя, которого я издали узнал в лесу и уже долго наблю¬дал, вдруг увидел меня. Таким образом мы увиделись.

Но об этом после. Он все время очень скучал по Жене. По сообщенью одной ее знакомой, отдавшей свою дочь в тот же са¬наторий, противозаконно навестившей ее в середине июля и при этом видевшей Женю, тоска эта достигала таких тревожных форм, что сама эта знакомая потребовала, чтобы Женя к нему съездила, что та и сделала на следующий день.

Но встретившая ее педагогичка упросила ее не показываться мальчику, ввиду неожиданного перелома, наметившегося у него, и нежелательности нарушать это успокоенье при самом возник-новеньи.

Итак я видел Женичку, но провел с ним очень немного вре¬мени, полтора только часа, так как это было не в разрешенный день. Таковой будет послезавтра, шестого, когда к нему Женя и собирается.

Мне всегда нож в сердце его веснушки. Откуда они у него та¬кие и зачем все это так? Тут даже какое-то запредельное, до конца невысказываемое «за что», которое меня всегда терзает до утери реальности, до душевного, если можно так сказать, головокруже-нья. Ну, допустим, велик мой грех — ну перед Женей, скажем, или перед Богом или судьбой что ли (ближе я не мог бы сказать, какой именно, но не теперешний, не грех разрыва, а прежний, — неглу-бокости, необязательности нашего брака). Но тогда ведь я должен был бы все это искупать.

За что же это ребенку? А если бы вы знали, как он тонок и восприимчив, как (внутренне) он лучше многих! Но несомненно, это забрызганное крапинками личико, забрызганное до того, что этой сеткою ослабляется выразительность его глаз, столь глубоко говорящих, несомненно, это уже влияет и в будущем повлияет еще больше на его судьбу. Несомненно, что та же тусклая паутина, ко¬торая лежит на его хорошо вылепленном облике, опутывает уже и его отношенья с детьми и положенье в школе и пр. и пр.

Все это, может быть, мои предположены!, тревожные, ревни¬во-больные. Мне они кажутся объективными. Но любые движенья, диктовавшиеся мне кругом подобных ощущений (сведенья ли вес¬нушек, более ли мужественного и грубого и не такого изолирован¬ного от детей воспитанья и пр.), всегда воспринимались Женей как черты мнительности, почему-то оскорблявшие ее и взрывавшие.

Несогласия по этим пунктам, делавшие совершенно бесплод¬ным мое участие в судьбе Женечка и его воспитаньи отчасти, ведь и предрешили наш разрыв. (Но и тут я, может быть, ошибаюсь, может быть, я ограничивался паникерством и меланхолическими замечаньями без положительных указаний и реальных советов, что всегда раздражает; может быть, Женя была права, права, может быть, и сейчас, смотря на все легко и оптимистически.)

Но мне кажется, что нигде с детьми у него нет настоящего ладу и, не к его выгоде. И тут дело не в вещах, на которые у вас обращают так много вниманья, потому что мальчиков и девочек его крови больше, чем достаточно, везде и в школе и в той же са-натории, а в противоречивости его собственных качеств, усилен¬ных и усложненных судьбой, примером и обстановкой, т. е. вос-питаньем. И опять-таки тут критиковать ничего не приходится: Женя большая матерьял не гнущийся. Стало быть, что-нибудь тут изменить можно было бы, если бы Женя был со мной. Я не буду перечислять преимуществ, которые принесло бы это ему, потому что вся их сумма, вероятно, все-таки отступила бы перед тем фак¬том, что плохая мать все же лучше хорошей мачехи.

Итак, я видел его, и не показывая ему этого, внутренне пла¬кал. Это несомненно кусочек чего-то страшно моего; дико и не¬передаваемо дорогой мне; и в нем и вокруг него все не по-моему, не по-моему!

Так я от него и возвращался. И мысленно к вам обращаясь по дороге, я спрашивал себя, откуда я взял все то иллюзорно хорошее, чем я наполнил свое последнее письмо к вам, теперь, по-видимо¬му, утраченное? Откуда я все это взял и как оно мне приснилось? И, разумеется, в этом состояньи я докатился до последних крайнос¬тей ипохондрии, и в особенности же потому, что при мне не было Зины с ее оздоровляющим влияньем (она в тот день дежурила в дет¬ской колонии на даче, где вместе с ее мальчиками находится также и Федя). И — кстати. Он себя чувствует очень хорошо и поправил¬ся, хотя первое время также не в пример прочим тосковал по дому, как и Женичка. То же, что ты, мама, подчеркиваешь, как никто вам не пишет, несправедливо в тоне своем. Они очень заняты, да и на¬писать по-настоящему пришлось бы писать томы.

6. VIII. 33

Вчера видел Ирину с Шурой. Они, как оказывается, тоже на¬писали вам недели три назад большое письмо. Таким образом, ус¬тановлено, что письма пропадают. Послали они его, как и я, на Лидин адрес3. Я это отсылаю без надежды, что оно дойдет.

В утерянном письме я много писал о себе, но не на личные темы, а шире. Также говорил я там о Жене большой.

Повторю главное. Женя хорошо справилась с прошлогодней печалью. Она сумела создать у себя на Тверском настоящий уют и собрала вокруг себя много друзей и знакомых, интересных и дос¬тойных из разных кругов общества. После этого отношенья и со мною могли стать на ту приветливую и дружескую ноту, о которой я так мечтал в разгаре наших потрясений. Оттуда,