города и посылку из Мюнхена от сестры, Duineser Elegien*, которых ведь я до нынеш¬него дня не знал.
Все и всякие «если бы», каковы бы они ни были, — отврати¬тельны и заслуживают сложенной о них поговорки7. Не лучше их и то, на которое я все же отважусь. Так вот, если бы эта книга, или хоть слабое представленье о ней, было у меня прошедшею весной, она, а не мои планы и полаганья руководили бы мною. После нее вероятно и Сонеты Орфею предстанут в другом виде. Без элегий же и до них сонеты (может быть моя тупость тому виною) разде¬ляли в моих глазах судьбу теперешнего человечества. История гне¬том лежала на них, на их тоне, на их тематике8. Трудно и долго это объяснять. Но не писал я ему оттого, что первою по порядку и обязательной была живая встреча с ним. Уверенья и доказатель¬ства на вещах, на случайностях, на погоде, в которых бы эта встреча разыгралась, что эти элегии написаны всеми остальными его кни¬гами час назад, в эти дни и для них. Я не знал, что такие элегии и действительно написаны, и он сам, не нуждаясь в помощи чужих показательных потрясений, стал истории на плечи и так сверхче¬ловечески свободен9. Я переживал его трагически, и эта трагедия требовала чрезвычайной осязательности сношенья. Мне следова¬ло знать, что немыслима у такого человека трагедия, которой бы
* «Дуинезские элегии» Рильке. 69
сам он, допустив, не разрешил, не успел разрешить. — Я бы писал ему, писал бы все лето, как более молодому счастливцу, обраще¬нье к которому настраивало бы меня на беспечный лад, точно все кругом —- как всегда и годы никому не прибавили возраста, и не расстреливали тысяч, и ничего страшного не произошло. Как ты терпела мое незнанье этой книги и что об этом думала?
Вышли, как только сможешь, все три вещи10. Я не знаю ни одной. Кончаю неожиданно: торопят, а до этого произошла не¬приятность.
Твой Б.
Впервые: Цветаева. Пастернак. Письма 1922—1936. — Автограф (РГАЛИ, ф. 1190, оп. 3, ед. хр. 163).
1 В письме Цветаевой 15 июля 1927: «Ты не знаешь моего одиноче¬ства. <...> Кончила Поэму Воздуха. Читаю одним, читаю другим — пол¬ное — ни слога! — молчание, по-моему — неприличное, и вовсе не от из¬бытка чувств! от полного недохождения, от ничего-не-понятости, от ни-слога! А мне ясно, и я ничего не могу сделать» (там же. С. 357—358).
2 В том же письме Цветаева пишет: «Недавно писала кому-то в Че¬хию: — Думаю о Б. П., как ему ни трудно, он счастливее меня, потому что у него есть двое-трое друзей-поэтов, знающих цену его труду, у меня же ни одного человека, который бы — на час — стихи предпочел бы всему. Это — так. У меня нет друзей» (там же. С. 358).
3 В заявлении «Редакционному коллективу Лефа», датированном 26 июня 1927 г., Пастернак упрекал своих бывших друзей в том, что его имя продолжает печататься в списке сотрудников, несмотря на неоднократные заявления о его выходе из журнала, и просил «поместить целиком настоящее заявление» в следующем номере (см. т. V наст. собр.).
4 Речь идет о приглашении А. И. Цветаевой к Горькому в Сорренто, где она пробыла август и сентябрь 1927 г.
5 Сестры увиделись в начале октября 1927 г., когда А. И. Цветаева на две недели съездила в Париж.
6 В Мерзляковском пер. жила сестра С. Я. Эфрона Елизавета Яков¬левна; на Волхонке — Пастернак.
7 «Если бы да кабы, да во рту росли грибы, тогда был бы не рот, а це¬лый огород» («Русские пословицы». Составители Ф. Н. Селиванов и Б. П. Кирдан. М., 1988. С. 91).
8 Пастернак получил «Сонеты к Орфею» Рильке в подарок от Жозе¬фины и писал ей, что его «поразило то, что… он стал хуже писать, что и мы» (письмо № 267).
9 В ответном письме Цветаева в духе свого неприятия истории, ис¬толковала эти слова как совет Пастернаку также преодолеть свою тягу к «историзму»: «»Вскочить истории на плечи» (ты о Рильке), т. о. перебороть, превысить ее» (Цветаева. Пастернак. Письма 1922-1936. С. 380). С точки зрения Пастернака преодоление зависимости от истории означает не сбра¬сывание со счетов, а перерастание истории через принятие ее в себя.
10 «С моря», «Письмо к Рильке» и «Поэму Воздуха».
369. С. А. ОБРАДОВИЧУ
29 августа 1927, Мутовки
29. VIII
Глубокоуважаемый тов. Обрадович!
При сем высылаю матерьял для альманаха1, Вам на выбор. Его свободу я несколько ограничу. Тут вещи двух родов: чисто антоло¬гические и исторического характера. Страницы первого рода пе¬ренумерованы красным карандашом, страницы второго — черни¬лами. Их мешать нельзя, потрудитесь выбрать что-нибудь одно, либо то, либо другое. Если Вы остановитесь на антологических стихах, то попрошу Вас взять не меньше трех стихотворений, при¬чем в таком сочетаньи: либо «Пространство», либо же «Прибли¬женье грозы» (но никак не оба) с двумя какими-нибудь из бота-нических в придачу2. Или же можно было бы пожертвовать «Люб¬кой» как недоделанной, т. е., вернее, недописанной (отброшены две строфы, слишком сырые и темные)3, и тогда взять остальные четыре стихотворенья.
Стесняю Ваш выбор я, разумеется, не с тем, чтобы легче и ско¬рей сбыть стихи, — Вы знаете, что их у всех нас отовсюду просят, значит, и от меня, — а потому, что одно отдельное стихотворенье, в качестве показательной единицы, ни во что не ставлю, и элемент неделимости, для данного случая наименьший, Вам назвал.
Если антологии Вы предпочтете стихи, более подходящие для октябрьского юбилейного сборника, то Вам придется взять все эти 135 строк полностью, да еще с условьем, что они напечатаны бу¬дут только в том случае, если со стороны цензуры не будет пред¬ложено их сократить или что-нибудь выбросить4.
Что бы Вы ни выбрали, я просил бы гонорару по три рубля за строчку, и если издательству это не по силам, то нам придется ра¬зойтись. По два рубля со строки я получал за «1905-й год», вещь в 2000 строк, полностью и без пропусков шедшую в «Новом Мире». Это же вещи, которые пишутся со ставкой на сжатость, с отбо¬ром. Не смотрите на октябрьский матерьял, как на поэму. Это я говорю Вам как товарищу и поэту. В моем понимании Октябрь шире того трагического пятиактного члененья, при котором со-бытье, переживая катастрофу, годится в рельефные темы для са-мостоятельной вещи, выводящей это событье как лицо или как предмет, в его сменяющихся перипетиях.
Я привык видеть в Октябре химическую особенность нашего воздуха, стихию и элемент нашего исторического дня. Иными сло¬вами, если предложенные отрывки — слабы, то, на мой взгляд, исполненье этой темы было бы сильнее только в том случае, если бы где-нибудь, например, в большой прозе, Октябрь был бы ото¬двинут еще больше вглубь, и еще больше, чем в данных стихах, приравнен к горизонту и отождествлен с природой, с сырою тай¬ной времени и его смен, во всем их горьком, неприкрашенном разнообразьи. Вы легко догадаетесь, что предложенное — одна из попыток (и — первая) зафиксировать для себя и собрать воедино эту расплывчатую неуловимость, как бы впрок, для той более ши¬рокой переработки, о которой я сейчас сказал выше.
Стихов об Октябре к юбилею я не собирался вообще писать. С другой стороны, в прямейшие мои планы, не приуроченные ни к каким дням, входило провести свой матерьял, поэтический и повествовательный, именно через его атмосферу. На очереди у меня работа по продолженью Спекторского5.
Из всяких запросов и предложений одно Ваше, сверх уже раньше отклоненных и упущенных, — связано твердым сроком и, как будто, посвящено годовщине. И я имел, собственно, в виду ЗиФ, когда засел в последнее время за октябрьскую запись. При-бавлю еще, что ее конец выиграл бы, если бы у меня было время дать еще небольшую вставку (еще немного развить тему бытового преломленья и три-четыре строфы посвятить 2-му Съезду Сове¬тов). Так это я и предполагал, и, может быть, пропуск этот чув¬ствуется во внезапности концовки.
Но я боялся задерживать Вас ответом. Поправлять ли это, и как (можно бы в корректуре), — я решить не могу до Вашего ре¬дакционного решенья. В пятницу мне привезут почту из города. Я очень бы Вас просил дать мне ответ до четверга*. Простите, что стихи, против правила, написаны на обеих сторонах бумаги. Это из почтовых соображений, да и все равно их придется перепеча¬тать. Не удивляйтесь также, что как будто обставляю все излиш¬ними усложненьями. Так, съездить самому в город и Вас повидать было бы всего проще. И если бы Вы знали, как меня туда тянет, хотя бы даже в эту самую сутолоку редакций, — ведь мы народ от¬равленный в этом отношеньи! Но я так напуган полосами совер¬шенной бездеятельности или еще более частыми периодами вя¬лой работы, что сейчас, когда мне вдруг стало работаться, я, пре¬возмогая эту тягу по улице и телефону, умышленно и насильно
* По городскому адресу: Волхонка, 14, кв. 9. (Прим. Б. Па¬стернака.) решил отсидеться тут остающееся небольшое время. Да кроме того, до середины лета я с конца марта ничего не делал, и это надо на¬гонять. Жму Вашу руку. Всего лучшего.
Ваш Б. Пастернак
Впервые: ЛН. Т. 93. — Автограф (РГАЛИ, ф. 1638, on. 1, ед. хр. 4). Год написания письма определяется по содержанию.
В 1927 г. поэт Сергей Александрович Обрадович был одним из осно¬вателей литерат. группы «Кузница» и организрвал литерат.-худож. журн. «Земля и фабрика» («ЗиФ»).
1 Обрадович обратился к Пастернаку за материалом для первого но¬мера журн. «ЗиФ». Пастернак ответил ему 22 авг. 1927: «Простите за за¬поздалый ответ, но лишь половина этой оттяжки ложится на меня не¬посредственной виною. Деревня находится в стороне от железной доро¬ги, и если бы даже я дал всем свой прямой летний адрес, то все равно письма приходили бы с недельным запозданьем против своего прибытья на стан¬цию. А так мне их возят с тем же запозданьем по воскресеньям из горо¬да — зато есть гарантия, что ни одно не пропадет. Так что и Ваше, от деся¬того, я получил не так-то давно. Можете на меня рассчитывать. Я смогу дать Вам матерьяла строк на 70 или немного больше, несколько неболь¬ших стихотворений.
Перешлю я их Вам, либо же сам зайду с ними — через неделю. Кое-что надо еще привести в должный вид. Тогда же и об условиях. Всего луч¬шего. Ваш Б. Пастернак» (там же. С. 718).
2 Просьба Пастернака не была соблюдена: два из «антологических» стихотворений, «Пространство» и «Ландыши», были помещены в первой книге «ЗиФ» (1927), а третье — «Сирень» — во второй (1928).
3 Стих. «Любка» неоднократно перерабатывалось,
