первонач. его ре¬дакция приведена в письме № 364.
4 Небольшой цикл, названный позднее «К Октябрьской годовщине», не был взят в «ЗиФ»; без 5 строк и без назв. он был напечатан в «Звезде» (1927, №Ц).
5 Пастернак писал родителям 17 июля 1926: «Ах, если бы немножко денег! Тогда бы я знал, что делать! Сейчас же, при работе, мелкой санти¬метровой сеткой, то есть вершок в вершок вынужденной совпадать с пе¬риодически регулярным заработком, приходится заниматься заканчива-ньем вещей, возникавших в это водянистое время. Их бросать нельзя, не пропадать же «вложенному капиталу». И я буду стараться дописывать «Спекторского», прозу в стихах, жанр, родовым образом и категориаль¬но бессмысленный и компромиссный, возможный только в период ху¬дожественного безбожья, т. е. тогда, когда искусство переводится на граж¬данское состоянье и нигде никогда не звонит на колокольне гениально¬сти. Теперь эта пора на исходе, но материально я еще не могу воспользо¬ваться освобожденьем» (Письма к родителям и сестрам. Кн. I. С 135-136).
370. РОДИТЕЛЯМ
7—17 сентября 1927, Мутовки — Москва
Мутовки. Очень старая дата Дорогое папа и мама!
Еще только вчера я просил Жонечку передать вам, чтобы вы не сердились, если от меня долго не будет писем1. Но сердце не ка¬мень, и несмотря на то, что сейчас писать письма просто вредно мне, надо бы не тем заниматься, это извещенье о временной за-минке лучше я сам вам передам. Я еще не видал Пепы, но уже через Шуру смутно знаю о новой альпийской лавине неисчислимых по¬дарков. Вы легко и сами вообразите не только то чувство счастья и благодарности, но и глубокой неловкости, которое я испытаю, когда стану под этот обвал. Но я не об этом хотел писать.
Несколько дней с сильным северным ветром до неузнавае¬мости изменили местность, нашу обстановку, привычки и обиход. Осень, хворает (желудком и горлышком) Женичка, и начинает пахнуть переездом в Москву. Как всегда, благодаря такому пере-мещенью разом, в теченье дня, из сезона в сезон, и этот последний мыслится в виде цельной глыбы, точно сразу в первый же день предстоящий год встретит нас со всеми своими декабрями и ян¬варями. Ну и что же, если только не будет каких-нибудь непред¬видимых болезней или несчастий, надо сказать, что кажется он редко благоприятным. Это прежде всего — со стороны матерьяль-ной. Я думаю, нет такой дряни, которой бы не взяли охотно у меня, и разумеется, чувствуя эту новую опасность, я еще строже и осто¬рожнее буду к себе относиться: доверяться фильтрующей силе пре¬пятствия, как бы оно ни было слепо, уже не приходится, как бы внутренне шатка ни была требовательность редакторов, даже и эта инстанция кажется изымается из моей деятельности, и является подозренье, не гипнотизирует ли уже моя репутация, делая черное белым. Повторяю, я только еще осмотрительнее буду относиться к работе. Но грошовых договоров мне подписывать в ближайшее вре¬мя уже не придется, и есть возможность ставить свои собственные условия и настаивать на них. Говорю — на ближайшее время, по¬тому что знаю, как это все превратно, и как зависит от тысячи слу¬чайностей, из которых даже и ближайшая, твоя собственная жизнь и твой труд, едва поддаются предвиденью и управленью.
Вполне удовлетворительна и моральная сторона. Судьба и всегда-то баловала меня ею. Особенно же это как-то сгустилось сейчас. Тут мне не хочется входить в подробности: мне как-то верится, что с тою же случайностью, как доходят эти иногда нео¬жиданно далекие волны симпатии до меня, доходят они и до вас, не обязательно те же самые, но — подобные и не всегда извест¬ные мне.
Так же не хочу распространяться и о своих планах: здесь я до некоторой степени суеверен. Но так как действию судьбы, по-ви¬димому, лишь подлежат предвосхищенья, т. е. представленья чего-то, сбывающегося в будущем, сознанье же долга и необходимости не превышает душевных прав и суевернейшего человека, то могу сказать пока одно. Близко время, когда писанье крупных и абсо¬лютно свободных вещей станет (субъективно) непосредственней-шей и единственной моей задачей2. Объективной судьбы этих по¬пыток не предопределит никто, ни я в том числе. Однако эта не¬известность нисколько не может изменить положенья, при кото¬ром мне не останется ничего делать, кроме названного. Подготовке благоприятных условий для перехода на эти чистейшие задачи я и постараюсь посвятить эту зиму. В условья их осуществимости, в виде плана, может войти и продолжительное пребыванье за гра-ницей. Не потому, чтобы я считал вообще жизнь там жизненным для себя идеалом. Как раз наоборот, в противоположность Шуре и, теперь, Жене, которая все рвется туда, я глубочайшим своим существом мог бы жить только в России. Но так уже повелось, что подбор больших денег впрок и вбиранье больших надолго рассчи¬танных длительностей мыслимы только в тех случаях, когда это внешне символизовано заграничным паспортом. Ничего не гово¬рю о том, что я смертельно соскучился по вас и должен вас уви¬деть. Для этого достаточно было бы прокатиться на месяц в Гер-манию. Нельзя знать, может быть, к этому и сведется вся затея, если по приезде я увижу, что мне там не работать. При той, ни с чем не сравнимой радости, которую обещает одно это свиданье, мне значит нечего бояться и разочарований. Каковы бы они ни были, они сторицею будут покрыты одною встречей с вами. Од¬нако все это еще очень далеко и говорить об этом рано.
— Надо ли также напоминать вам, что у порога, о котором я вам пишу, я уже стоял ровным счетом десять лет назад, и только задача глубокого обходного движенья, выпавшая на долю этого десятилетья, на тот же срок отдалила все цели, естественно нахо¬дившиеся тогда под рукой. Только теперь можно измерить, на¬сколько недооценивалась война и ее ликвидация со всеми влия¬ньями и последствиями3. Это — цельный и неделимый процесс, так же как цельно и не расщеплено в нем все русское общество, что бы ни казалось близорукому взгляду Трудовая повинность времен военного коммунизма была лишь частичным терминоло¬гическим выраженьем того, чем были и должны были быть все эти годы. Я ее нес и отбыл книжкой «1905 год».
Так как, по-видимому, это общесемейное письмо, то и пере¬сылаю его через вас4. Оно записано карандашом Женею, но так как она пишет очень неразборчиво, я его вам переписал. Крепко вас всех целую. Ваш Боря
17 утро. Дорогие мои! Какою дикостью мы ни отличались всегда в отношении сроков в переписке, но данный случай даже и в этом ряду совсем выдающийся. Письмо это пролежало, ве¬роятно, не меньше 10-ти дней. Произошло это от того, что пос¬ледние наезды Вильямов и Шуры из города носили характер лик¬видационных, предотъездных, и ни в чем не походя на летние, выталкивали из колеи привычных поручений в город. Так три случая я пропустил по своей рассеянности; еще важная причи¬на: у меня на даче вышли конверты и марки, и значит письма к отправке в обычном смысле и виде, какой изображается на ящи¬ках и почтовых фургонах, у меня не было, поручать же купить конверт и марку казалось хлопотным для лица, получающего та¬кое порученье. Вчера вечером мы перебрались с дачи в город. Переезд предполагался сегодня, но так как с того времени, как я «возведен в мировое дворянство» и все более и более презираю хлопоты и заботы как «темы» существованья, с другой же сторо¬ны они всегда целиком на мне, то начав укладываться, я стал это делать без всякого уваженья к делу, т. е. со зверской гонкой, без вчувствованья и психологического смакованья. Вдруг мне при¬шло в голову, что вся эта ерунда не заслуживает суточного вни¬манья человека, и достаточно мне было этим проникнуться, как все было сделано в 4—5 часов, и дикий груз, потребовавший двух телег, пошел на станцию на день раньше чем думали, и с тем вме¬сте и — мы.
Сейчас у меня сильная головная боль: с набегающим то и дело головокруженьем. Это оттого, что я недоспал. Кроме того, это и действие города, квартиры. Утомленья от перевоза, укладки, бе¬готни, трат и пр. я не испытал никакого, и предпочел бы каждую неделю заниматься всем этим на свежем воздухе, в завидных ус-ловьях широкой крестьянской современной избы, на открытых перронах станций и пр. — неописуемой бессмыслице нашего со¬временного города.
Мне хотелось пойти в баню и съездить к тете Асе в Петроград сегодня же. Первого, верно, не приведу в исполненье, так как при головокруженьи боюсь как бы не упасть в обморок в мыльных па¬рах. Билет же сейчас пойду купить. Оттуда и напишу. Больше не могу — буквы танцуют.
Целую и все наши вас также. Боря
Впервые: Письма к родителям и сестрам. — Автограф (Hoover Institution Archives, Stanford). Датируется по письму к Ж. Л. Пастернак отбсент. 1927.
1 В письме к сестре Пастернак просил прощения за перерыв в пись¬мах: «Стал я писать вам меньше, потому что скоро уезжать, заработанное прожито, и что-нибудь ведь надо привезть в город, хотя бы из суеверья. <...> Для меня в свое время было бы огромной радостью, если вы все же достали The London Mercury. Теперь это до известной степени безразлич¬но. Как философ, ты знаешь, что точных и разумных целей (в противопо¬ложность причинам) не существует. Трудно прямой целью осмыслить и жизнь. <...> Если бы я сказал, что живу для родителей или чтобы достав-лять им радость, я, конечно, был бы смешон и в собственных глазах. <...> Из целевых же замещений (с Богом, родиной, всем миром и редкими дру¬зьями) всю эту целевую музыку, все это внутреннее телеологическое мур¬лыканье живее, проще и плотнее всего олицетворяет семья, т. е. даже вы не так, как папа и мама. И мне хотелось, чтобы им это было переведено у тебя» (там же. С. 137-138).
2 Речь идет о задуманной «Статье о поэте», посвященной Рильке; в процессе работы она получила название «Охранная грамота».
3 Эти мысли о революции как следствии войны и разрухи выражены в стихотворном цикле «К Октябрьской годовщине» (1927).
4 Приложен листок с письмом от сына, переписанным рукою отца.
371. М. И. ЦВЕТАЕВОЙ
8 сентября 1927, Мутовки
Дорогая Марина! Не значит ли что-нибудь твое молчанье? Может быть ты почему-либо недовольна мной? Перебираю и не нахожу, что бы я мог сказать или сделать такого, что бы могло тебя огорчить. Когда же перехожу к фантастическим, с трудом мысля¬щимся немыслимостям, то, как ты сама знаешь, этой области нет границ. Вот, в качестве примеров. Я переборщил, послушавшись твоей просьбы не говорить с Асей о тебе (помнишь?); ты с ней виделась или списалась и удивлена, в какой малой доле составля¬ешь мою
