нам с ним делать? Напишите мне, пожалуйста, что с ним. Ну как можно быть таким податливым и уступчивым. Ну, пьют, сме¬ются над его мнительностью, — неужели у него так мало сил и воли? Неужели он не понимает, что они в неравном положенье? Пролета-рьяту нечего терять кроме цепей, а у него еще и часы найдутся.

Напишите мне, пожалуйста, как далеко зашло его паденье, и не сердитесь, пожалуйста, на мое прошлое письмо. Тициана об¬нимаю. Поцелуйте Ниту.

Ваш Б.

Впервые: «Дружба народов», 1996, № 7. — Автограф (ГМГЛ, № 24960,1).

1 Жанго Гогоберидзе — грузинский поэт-футурист.

2 Георгий (Гогла) Леонидзе.

718. РОДИТЕЛЯМ

25 декабря 1934, Москва

25. XII. 34 Дорогие мои! Надо ж, наконец, написать вам. От¬чего я так редко это делаю? Я пишу большую вещь в прозе, она у меня растягивается вширь и уплотняется в глубину, и я ни на один день не могу ее бросить. Кроме того, не все часы дня я за работой, только небольшую его часть удается уделить на нее.

Потом, после поправки в Одоеве, я вошел в такой вкус насчет здоровья, что стал отдыхать днем, гуляю, стараюсь спать полнос¬тью, сколько надо и пр. и пр.

Скоро новый год. Мне безразлично, встречу ли я его или не встречу, и как и где. Никогда я так мало не нуждался в рассеяньи и не желал так сильно сосредоточенности и покоя.

Мне теперь столько же, сколько было тебе, папа, когда мы были в Берлине в 1906 году. Ты тогда писал Бебе и Рашель1, кажется. До¬статочно мне вспомнить тебя того времени, чтобы оторопеть от сравненья. Ты был настоящим человеком, отцом четырех детей, уже тянувших в разные стороны; ты был тем папой, которого я так по¬мню, тебя было на кривой не объехать, и перед этим образом, боль¬шим и широким, как мир, я совершенное ничтожество и во всех отношеньях мальчишка. Я тот же, как был тогда, только с расши¬рившейся грудной клеткой и совершенно без зубов.

Мы недавно много вспоминали тебя с Сережей Дурылиным, помнишь ты его? У него было в жизни много испытаний, он дваж¬ды был в ссылке2, и в захолустном, например, городке Киржаче, без керосина и в довольно трудных условьях написал большую, получившую тогда, в год Гётевского юбилея, признанье в Вейма¬ре, большую работу о русских гётеанцах, современниках Гёте и его веймарских гостях3. Он то, что у нас называется театровед, лите¬ратуровед и пр., то есть теоретик и историк этих областей.

Ему заказана статья о Толстом и художниках, и меня порази¬ла его память: он помнит все, что ты когда бы то ни было говорил ему на этот счет. Он спрашивал, где находится оригинал Толстого в елочках в Астапове и, стыдно Сказать, ни я, ни Шура этого не знаем. Так же есть у него работа об Ольридже. Он твоего рисунка Ольриджа с Шевченкой никогда не видел. Где он был напечатан?4 Сережа (его зовут Сергей Николаевич) тебе напишет. Если тебе трудно будет ему отвечать, т. е. явятся опасенья, что ответ разрас¬тется и отнимет у тебя много времени, можешь ответить вкратце мне, или как захочешь.

Боюсь, что вы распечатали и прочли письмо, через вас адре¬сованное Жоне. Я начал его писать, когда она у вас была, и не знал, что она уехала. Кто упрекнет вас в этом, если вы его прочитали? Вы были вправе это сделать. Но многое, что я там только ей пи¬сал, частью о вас, может быть, показалось вам диким и огорчи¬тельным. Если бы я это собрался сказать вам, я все это сказал бы по-другому. Если это так случилось, как я предполагаю, меня это очень печалит, и пока Жоня или Лида не утешат меня на этот счет, мне не будет покою. И во всем эта Жоня виновата! Мне по ее ми¬лости на такие глубины пришлось опускаться, а я это делаю по специальности, на стороне, в работе, и по-другому, и повторять тот же анализ в жизни, из прямой потребности чьей-нибудь, тер¬петь не могу5.

Что мне сказать? Зачем я пишу вам? Что Сережа сказал мне о Малютине, которому 76 лет и который работает, не покладая рук и с большой бодростью? И о Нестерове, ставшем портретистом?

Что мы все здоровы, и я в особенности? Что мы непременно увидимся, и я не мог бы жить, если бы в это не верил?

Вот что я тебе скажу, папа. Что я бы тебя не беспокоил насчет Астапова и Ольриджа, если бы их репродукции имелись в твоей монографии. Но их там нет.

Зато какое удовольствие я испытал, ее просматривая для этой проверки!6 Я ее давно не перелистывал, и вдруг получил полный заряд тебя прямо в лоб. Какой ты замечательный художник! Сколь¬ко темперамента в технике твоего реализма, таким должно быть искусство, это вроде allegro vivace из VI-й Симфонии Чайковско¬го, пусть мама напомнит тебе, — все с начала до конца в порыве одного движенья.

В границах сужденья, вмещающегося в восклицанье, мне ка¬жется, что лучше всего ты рисовал Толстого и Жоню. А как ты их рисовал! Жоню ты рисовал так, что она постепенно росла соглас¬но рисункам, следовала в жизни за ними, на них воспиталась боль¬ше, чем на чем-нибудь другом. Чувствуешь ли ты это? Что ты о себе думаешь и как себя чувствуешь на этот счет? На твоем месте я с такою жизнью за плечами был бы на седьмом небе. Такая жизнь, такая рука, такие встречи и воспоминанья! —

А я, хотя и поздно, взялся за ум. Ничего из того, что я напи¬сал, не существует. Тот мир прекратился, и этому новому мне не¬чего показать. Было бы плохо, если бы я этого не понимал. Но, по счастью, я жив, глаза у меня открыты, и вот я спешно переделы¬ваю себя в прозаика Диккенсовского толка, а потом, если хватит

сил, в поэты — Пушкинского. Ты не вообрази, что я думаю себя с ними сравнивать. Я их называю, чтобы дать тебе понятье о внут¬ренней перемене.

Я бы мог сказать то же самое и по-другому. Я стал частицей своего времени и государства, и его интересы стали моими.

Итак, с Новым годом, будьте здоровы и счастливы, вспом¬ним друг друга в эту ночь.

Так как кто-нибудь из девочек к вам на эти дни, вероятно, приедет, а Жоня только что была, то, значит, это будет Лида. Если это умозаключенье правильно, то — целую тебя, Лидок.

Простите за торопливое письмо, дальше будут еще более то¬ропливые.

Ваш Боря

Впервые: Письма к родителям и сестрам. — Автограф (Pasternak Trust, Oxford).

1 Сестры Высоцкие — Ребекка (Бебё) и Рашель (Решка).

2 Дурылин первый раз был арестован в 1922 пив 1924-м был сослан в Челябинск; после второго ареста в 1927 г. выслан в Новосибирск, переведен в Томск, затем в Киржач. Вернулся в Москву в 1933 г. Л. О. Пастернак отозвал¬ся на рассказ о Дурылине: «Конечно, очень хорошо его помню! <...> Помню его, когда он бывал у нас и к тебе приходил: очень милый, душевный, крот¬кий. <...> Когда-то Сережа писал о Франциске Ассизском — вот была живая натура, с которой можно было писать Франциска!» (там же. Кн. П. С. 118).

3 Работа С. Н. Дурылина «Русские писатели у Гёте в Веймаре» была напечатана в ЛН. Т. 4-6,1932.

4 «Какая, верно, интересная будет работа Сережи о Толстом и худож¬никах, — отвечал Л. О. Пастернак, — как много мог бы я поделиться с ним <...> А насчет Толстого моего в елочках в Астапове — он должен быть в Московском Толстовском музее. И картина моя и непосредственный эс¬киз к ней с натуры (когда я с тобою был в Астапове — помнишь?) <...> Насчет Ольдриджа. Конечно, существует такой мой рисунок. <...> На¬сколько помнится, я его предоставил, кажется какому-то сборнику в пользу раненых…» (там же). Имеются в виду пастель «Толстой на смертном одре», 1910 (Толстовский музей) и рисунок «Олдридж и Шевченко», 1915 (Музей Тараса Шевченко в Киеве), публиковавшийся в сб. «Клич» (М., 1915) и журн. «Рампа и жизнь» (1915, № 12). Книга С. Н. Дурылина «Айра Олд¬ридж» вышла в 1940 г. в изд. «Искусство», там помещен рисунок Л. О. Па¬стернака. (Айра Олдридж — знаменитый английский актер (негр), неоднократно приезжавший с гастролями в Россию.)

5 Речь идет о письме №715. «…Что лично до меня и мамы, то мы были счастливы, прочитав из твоего письма, что ты нашел ее стихи достаточны¬ми твоей похвалы», — писал отец 8 янв. 1935 (там же. С. 117).

6 Отношение к монографии отца (Max Osborn. Leonid Pasternak. 1932) сильно изменилось со времени ее первого просмотра в 1932 г. (см. письмо №644).