ездить». А если бы я нашел конверт. «Тогда кого-нибудь на первый раз другого. И еще другого. Вот когда они дое¬дут, тогда я тоже лягу». Так как по его последней версии он — льве¬нок, мама львица, а я — лев, то я, между прочим, говорю, чтобы он не приставал, что льву писать надо. «Откуда ко льву перья? Вот курица, — другое дело. Подумает, подумает, хвать перо из попки, — и запишет». — У него было легкое воспаленье почечных лоханок (кажется называется пиорит), которое Баландеру представляется осложненьем после простуды, явленье очень распространенное сейчас. Он теперь на ногах, но очень, конечно, похудел и бледен. Гулять его еще не водят, потому что стоят двадцатиградусные мо¬розы. Близятся праздники, а с ними и обычная суматоха. Ни в превратно понятой вами открытке, ни где бы то ни было еще я никакому раздраженью не поддаюсь, и для него не нахожу причи¬ны. Но занят — смертельно!
Обнимаю всех вас в Берлине и Мюнхене.
Кстати поздравляю и с праздниками и желаю провести их в полном здоровьи и в соответствующем настроеньи. Женя и Же-ничка нежно всех целуют.
Впервые: Письма к родителям и сестрам. — Автограф (Pasternak Trust, Oxford).
1 Выставка Л. О. Пастернака открылась 18 декабря 1927 г. в галерее Виктора Хартберга в Берлине.
2 На выставке побывал давний знакомый Л. Пастернака А. В. Луна¬чарский, нарком просвещения.
3 Пастернак говорит о сделанном с натуры наброске с Ленина, кото¬рый художник хотел продать, и других возможных закупках со стороны Советского правительства.
398. А. М. ГОРЬКОМУ
21 декабря 1927, Москва
21. XII. 27
Дорогой Алексей Максимович!
Простите, что, не находя другого выхода, воспользуюсь Ва¬шим адресом для пересылки письма Асееву1. Он до сих пор не со¬общил мне своего, а между тем у меня залеживается его телеграм¬ма, на которую надо ответить. В письме к нему я попрошу его со¬общить свой адрес, и возможностью Вашей передачи больше зло¬употреблять не буду.
Я знаю, что написал Вам глупости о второй части «Самги¬на»2. Когда Вы были больны, я еще не слышал, что она уже напи¬сана. Случиться это могло оттого, что я живу дикарем и никуда не хожу. Но Вам, наверное, смешно было читать эти на год запоздав¬шие пожеланья. О существованьи второй части узнал сравнитель¬но недавно, т. е. недели две тому назад. Когда мне стало известно, что второю долей она пойдет в Красной Нови, это сразу опреде¬лило мое отношение к новой редакции3.
Вообще говоря, у меня лично не было причин относиться к ней враждебно. Кое-кто из ее состава даже заслуживает симпа¬тии. Воронский никогда особенно не жаловал меня, и при всем искреннем моем к нему уважении я не люблю людей, полагаю¬щих, что они сами недостаточно типичны, и находящих в искус¬ственном усиленьи типа некоторую защиту от жизни или облег¬ченье ее трудностей. У Вас в «Самгине» эта черта или очень близ¬кая восхитительно воплощена в писателе-народнике, которого Вы сравниваете с кормилицей. Воронский падок на этот жанр, и во¬обще, валянье дурака распространено у литераторов и считается признаком сырой и широкой монументальности. Между тем этот Малый театр доступен всякому, не вовсе уже обиженному Богом, и данные для него всегда приходят с третьей рюмкой.
Однако, несмотря на все это и совершенную малозначитель¬ность тех форм, в которые вылилось осужденье расправы с Ал<ександром> Конст<антиновичем>, было что-то примитивно благородное в неоговоренной общности, с какой это производилось4.
Долгое время я от участия в новой «Красной Нови» воздер¬живался. Можно радоваться, что это чуранье кончилось5. Пользу¬ясь Вашим сравненьем, скажу, что оно начало вырождаться в очень глупый и длительный Воспитательный дом.
От души желаю Вам и всем Вашим веселых праздников и хо¬рошей встречи Нового года.
Впервые: НОЛЯ. Т. 64, № 3,1986. — Автограф (Архив Горького, КГ-П 56. 12. 11).
1 Письмо Асееву 21 дек. 1927 было послано на адрес Горького, но его Уже не застало в Сорренто. «Асеев давно уехал отсюда, а так как московс¬кого адреса его я не знаю, то Ваше письмо пересылаю Вам, Борис Леони¬дович», — 28 дек. писал Горький (ЛН. Т. 70. С. 306).
2 «»Клима Самгина» недавно достал и читаю урывками, Вы не пове¬рите, но <...> Ах, ведь и все наше недоразумение из этого же круга, и как Вы этого не поняли!! Но по поводу «Самгина» в данный миг, на этой стра¬нице, следующее. Всей живой первой частью он разбрелся впрок, под вто¬рую часть, когда грянет гром и заскачут молнии над его пастбищным до¬сугом. Вся их судьба в ней, во второй части, отложенной в эти дни в сто¬рону, на каком-то отдалении от постели», — писал Пастернак Горькому 16 нояб. 1927 (там же. С. 302).
3 В «Красной нови» (1928, JSfe 5-6) печатались последние главы второй части «Жизни Клима Самгина». В новую редакцию журнала, составившуюся в апреле 1927 г. после резкой критики на обсуждении в Отделе печати ЦК ВКП(б), были введены Ф. Ф. Раскольников, В. М. Фриче и В. Н. Василевский.
4 Фактически в это время Александр Константинович Воронский был уст¬ранен от работы в журнале. Октябрьский номер был последним, им подписан¬ным. 15 декабря он подал заявление также об уходе с поста председателя прав¬ления издательства «Круг», надеясь этим поступком сохранить издательство.
5 В «Красную новь» Пастернак отдал следующую главу «Спекторско-го» (1928, № 1).
399. Н. Н. АСЕЕВУ
21 декабря 1927, Москва
21.12.27 Дорогой Коля!
Я не так виноват перед тобой, как тебе покажется. Когда я дал согласье переслать тебе оставленные деньги, я имел в виду способ сложный, обменный, ты знаешь какой, а не прямую пересылку че¬рез банк, которая, помимо чудовищной хлопотливости, еще и по¬просту в ближайшие месяцы, до краев расписанные очередями, неосуществима. Итак, лежат они у меня и ждут тебя или твоих рас¬поряжений, более мыслимых1. Собака ты, конечно, что не написал мне до сих пор. Прислал хотя бы открытку с адресом. Впрочем, не убивайся, упрек бесстрастный и незначащий, я наперед знал, что так будет, да и сам бы на твоем месте так же себя вел. — У нас тут чудесные трескучие морозы и есть на что глядеть из окна. Не ску¬чаю среди полосы семейного гриппа, которую открыл сам, как гла¬ва. Близится Рождество, на всех углах косматятся костры, видно, как дышат на улице безумцы со свертками, и так как даже и лошади стали трубачами, то весь кусковой воздух кажется мороженой му¬зыкой, помешавшейся на орехах, яблоках и стеарине. Новый год хочу встретить с Володей2. Я хочу испытать, могу ли я еще его лю¬бить, как хотел бы, и по силам ли ответное чувство ему.
Нелегко среди «хороших людей», в большинстве самозваных. Ими, без кавычек, должны были бы быть вы, и черт вас поймет, почему вы предпочли быть мерзавцами по праву. Может быть, ты вспыхнешь от последнего слова, найдя, что и шутке есть мера, но разве это не так? Конечно, не все в жизни логично и теченье лет скорее дано не на решенье задачи, а на изложенье, на выписку ее распираемой недоуменьями формулы, которую решают помина-тели, как бы низко или высоко и где бы именно ни стоял помина¬емый. То есть я говорю не о слове, а о рядовой памяти пережива¬ющих, об Иване Ильиче3. Я знаю, что клубок моих недохваток, недоотвлеченностей и прочих свинств в отношеньи тебя разор¬вут, распутают и объяснят другие. Моя дружба с тобой и в про¬шлом и сейчас одинаково естественна и фатальна, и вот не из од¬ного же только благородства ты мне не колешь глаз тем, что я тебя меньше радовал, чем огорчал. Но не этих роковых слоев я каса¬юсь. «Понедельничная» деятельность проходит без метафизики4, о ней можно было бы говорить логичней. Ну не безумье ли, что у нас нет журнала, от которого молодежь теряла бы голову и кото¬рый чем-то напоминал бы праздничную стужу, как напоминало ее все то, к чему прикасались, когда-то, такие же, как мы, Белый и Блок. Помнишь? Впрочем, и эти вздохи у меня тоже незначащи и бесстрастны. Все это, верно, порядком надоело тебе. Однако будь благодарен, что я письмом тебе напомнил, как тут тесно, бесплод¬но и накурено. Тем радостнее ты ощутишь, что далеко от Криво¬коленного, обнимешь и расцелуешь по моей просьбе Ксаночку5 и оглянешь красоту и вольность твоего, столь скрываемого, геогра-фического секрета. Счастливо встретить вам обоим 28-й.
Впервые: Из писем разных лет. М, 1990. — Автограф (РГАЛИ, ф. 1334, on. 1, ед. хр. 375).
1 «Писал ли тебе Асеев? Он в Италии, кажется в Палермо. Я от него не получил еще ни слова, если не считать телеграммы с порученьем, кото¬рого мне, верно, не придется исполнить по его неописуемой хлопотливо¬сти, — писал Пастернак Цветаевой 14 дек. 1927, — и особенно потому, что лучше моего посвященный в его трудность, он об этом меня просит с пре-дурацкой миной совершенного неведенья» (Цветаева. Пастернак. Письма 1922-1936. С. 443).
2 Из-за воспаления надкостницы Пастернак встречал Новый год один дома.
3 Герой повести Л. Н. Толстого «Смерть Ивана Ильича».
4 По понедельникам собиралась редколлегия журнала «Леф».
5 Ксения Михайловна — жена Асеева.
400. М. И. ЦВЕТАЕВОЙ
1 января 1928, Москва
1.1. 28
Дорогая Марина! С Новым Годом! Едва я опустил Асино пись¬мо, как пришло твое, и только я начал тебе отвечать, как вновь пришла болезнь — грипп, а потом и очередной флюс. Только те¬перь от них избавился, хотя еще не выхожу, и, значит встречи 28-го, какой желал С. Я. и тебе, сам не сподобился1. По счастью на этот раз болезнь не затянулась, хотя в частоте этих возвращающихся сюрпризов есть нечто, приводящее в отчаянье. Причина одна: нет времени заниматься руками, зубами и прочим, они этим и пользу¬ются.
Несколько твоих слов о Б. 3<убаки>не радостнейшим обра¬зом «разрешают мне уста» относительно темы, которой я до сих пор не смел касаться. Разумеется, он именно то, что ты о нем пи¬шешь. Мое уваженье к Асе очень велико, и никакая несуразность никогда его не изменит. А отношение мое к Б. 3. всегда состояло в терпеливом отмалчиваньи, к которому меня обязывал тот факт, что Асе он как-то дорог. До знакомства с ним (в 23-м или 4-м г.) я конечно не знал, до какого конфуза может опускать человека сти¬хия холостого, сборного и копеечного любительства, по сравне¬нью с которой стихия дилетантизма кажется источником вечного откровенья. Он не дилетант, а тапер, и было бы жестокостью су¬дить о нем с этой стороны. Не знаю, надо ли тебе пояснять, что я не из людей, для которых святая, умная обиходная вселенная на¬чинается с «талантов», «искусств», «творцов» и
