так односторонни (если уже допущены), что я их спешу пополнить и поправить в надписи? Отчего ты говорила о себе? Почему ты не сказала ей: «он любит меня как свет небесный, и если, Р. Р., Вы этого не знаете, то у Вас нет литературных позна¬ний, в настоящее время необходимых». Зачем ты вообще говори¬ла с ней? Я ее не видал, и может быть, в своих словах покаюсь. Я знаю, иногда в одиночестве трудно носить эту постоянную пре-данность, но ведь ты счастливее меня: раньше я тебя носил в Леф или к Асееву, — но ведь я с ними больше не вижусь; тогда как у тебя под боком родной человек (С), который, по сравненью со всеми очевидчествами Т<омашевски>х, — вчера от меня, и твое разлетающееся одиночество поддержит трезвым разделом. Как бы мне хотелось, чтобы это живо коснулось Жени когда-нибудь. Ког¬да я осенью был в Петербурге, она в мое отсутствие прочла «По¬эму Конца» и поразилась ее силе. Я тебя попрошу когда-нибудь об этом, то есть о письме к ней или еще о чем-нибудь. Кстати, не знаю, к чему эта Т<омашевская> вздумала посылать тебе вырез¬ку4. В ней нет ничего дурного, и все может быть, правильно, но она очень случайна и в своей отдельности не имеет смысла. За этот месяц до меня, случаями, дошло 9 таких заметок и рецензий и 3 больших статьи5. Из них меня больше всего растрогала статья И. Розанова в периодическом сборнике «Родной язык в школе» своей живостью, непосредственностью, биографическим правдо-подобьем и пр.6 И хорошей, благородной наивностью среднего, одинокого человека, беззаветно любящего поэзию и до последней простоты знающего ее. Вдруг бытовой русский книголюб, на ко¬торого старается Х<одасеви>ч, возвысил свой голос. Между про¬чим ты помнишь, что Поэму Конца я получил не от тебя? Ну, так вот, пришла она в списке из тех вод, где водится этот Румянцевс-кий отшельник, если и не прямо от него. Твое предложенье о под-писке невыполнимо: пересылать отсюда деньги нет никакой воз¬можности, я это в поездку Асеева до конца проверил. Но то, что ты сообщаешь о задержке книги просто ужасно7 и меня как громом поразило. Надо найти какой-нибудь выход. Не может ли С. или ты занять где-нибудь денег месяца на два? Дело в том, что вся моя эпопея с Г<орьким> началась с его сообщенья о переводе Детства Люверс на англ<ийский> и ее предполагающемся выходе весною в Америке. Я тогда же понял, что авторские поступят С, но, дове¬дено ли Г<орьки>м это дело до конца, когда будут деньги и сколько их будет, пока не знаю. Я заикнулся ему об этом в последнем пись¬ме, и попросил, чтобы мне никаких денег сюда не переводили, если они будут, так как у меня есть за границей долги. Но пока ни слуху ни духу. Я напишу Закревской.
Впервые: Цветаева. Пастернак. Письма 1922-1936. — Автограф (РГАЛИ, ф. 1190, оп. 3, ед. хр. 168).
1 Речь идет о Томашевских, которые, проехав Москву, посылали пись¬ма, открытки и посылки уже из Ленинграда.
2 Письмо Томашевской Пастернак переслал Цветаевой (там же. С. 675).
3 Из письма Р. Р. Томашевской: «Я была одновременно с Б. В. Тома-шевским (моим мужем) в Париже, видела М. И. и поняла, как она доро¬жит всем тем, что отдаленным образом касается Вас, как Поэта и чело¬века. <...> Ее радует Ваша поэтическая слава и беспокоит Ваша внешняя жизнь. <...> — Забота и интерес к Вам у М. И. необычайный. Всё это — в связи со всей внутренней структурой ее — носит трогательный характер. Она жаждет Ваших новых стихов, следит за критикой» (22 февр. 1928; там же).
4 Томашевская пишет, что послала Цветаевой рецензию Б. Бухштаба «Лирика Пастернака» из «Красной газеты» (10 февр. 1928).
5 Статьи и отзывы о Пастернаке в печати. См. коммент. 6 к письму №411.
6 Библиограф Румянцевской библиотеки И. Н. Розанов в статье «Ма¬яковский и Пастернак» давал последовательный разбор стихотворных книг Пастернака («Родной язык в школе», 1927, кн. 5).
7 Речь идет о задержке из-за материальных трудностей выхода книги «После России», для чего потребовалась рассылка «повесток» с подпис¬кой на книгу и предварительной ее оплатой. В невозможности посылки денег из России Пастернак убедился, пытаясь выполнить просьбу Асеева, путешествовавшего по Италии.
414. М. И. ЦВЕТАЕВОЙ
28 февраля 1928, Москва
28/II
Моя родная! Что скрывать от тебя временами все то, что ты знаешь с избытком обо мне, а не о себе? Ведь ты знаешь, как ты любима? Но для меня и С. и Женя — и дети — и друзья — в нем, в этом чувстве, а не вне его. Ты не представляешь себе, как много оно подымает. И как раз от того, что это не частность, и не перегретый аффект, его иногда можно не узнать за теми формами, которые оно принимает, когда вмешивается в жизнь. Она не потеряет, и ни одно из ее прав не будет ущерблено, если даст себя подчинить его дыха¬нью. Дай я что-то тебе расскажу. Здесь стала выходить газета «Чи-татель и Писатель». Опрашивали кто чем занят, что готовит и пр. и пр. Мне захотелось звякнуть тобой и Рильке в ответ, но не как де¬лом моего сердца, не как точкой моего фанатизма (потому что это и не так), а с объективным спокойствием, как здравым и для всех обя¬зательным фактом, всеми разделяемым. Представь, поместили, и даже, вчера узнал, в Prager Presse почему-то перепечатали, где вдруг (в Праге!) сошлись втроем: известие о Р<ильке> и его смерти, По¬эма Конца и мой долг вам обоим1. Но это надоело уже тебе, на со¬ветской же странице было заявлено впервые. Поместили с почти трогательной оговоркой от редакции, что хотя она на «все это» смот¬рит иначе (на что?), но дескать слова Б. П. так искренни, так ис¬кренни, что их нельзя не помещать2. К чему же я это тебе рассказы¬ваю? Вот зачем. Представь, за тебя обиделся близкий мне человек, братний шурин, Н. Н. Вильям, — я тебе о нем однажды писал. Он как-то написал о тебе статью для Р<усского> Современника, — вер¬нули3. В этом году он написал по заказу «Красной Нови» обо мне (умнейшая и преполезнейшая для молодых статья, где не похвалы, а дело и пр.), — и с тем же успехом: за слово «апперцепция» вернули и за то, что не отдал должного моему «общественному сдвигу». Так вот, в этом моем упоминаньи о тебе его обидело, что я назвал с то¬бою рядом Маяковского и Есенина. Вот эта фраза. «В те же при¬близительно дни мне попалась в руки «Поэма Конца» Марины Цветаевой, лирическое произведение редкой глубины и силы, за¬мечательнейшее со времени «Человека» Маяковского и Есенин-ского «Пугачева»». Не надо было этого говорить. «Но я же не для вас это писал, Количка!» — «Все равно, вы, Б. Л., так не думаете, вы знаете цену каждому в отдельности, вы унизили М. И., М. И. вас за это не поблагодарит». Вот видишь ли, мне вместо водворенья тебя здесь, надо было бы сослать тебя на св. Елену, и рассорив со всеми здешними силами, афишировать свое неразделимое ни с кем по¬клоненье тебе (да его бы и не поместили!).
Родной мой друг, биографическая проза движется до чрезвы¬чайности медленно. Она тебя разочарует. Матерьяльная необхо¬димость заставила меня отдать в «Звезду» небольшое и до смеш¬ного незначительное начало4. Оно мало говорит о дальнейшем. Может быть я его тебе пошлю, но так: через С<ере>жу или С<ув-чин>ского. Позволь через второго. Понятен ли тебе такой обход? Мне хочется на пути к тебе забрать побольше общей родственно¬сти в дорогих лицах. Ну не сводник ли я? — А может быть то же чувство толкало тебя к Т<омашевской>? Но то Т., а то — С, — разница. Крепко обнимаю тебя и без конца целую.
Впервые: Цветаева. Пастернак. Письма 1922-1936. — Автограф (РГАЛИ, ф. 1190, оп. 3, ед. хр. 167).
1В раду ответов на анкету «Советские писатели о писателях и читате¬лях» в еженедельнике «Читатель и писатель» (1928, № 4-5) опубликована за¬метка Пастернака, посвященная событиям весны 1926 г., когда он узнал, что его читал Рильке, и получил «Поэму Конца», «лирическое произведение ред¬кой глубины и силы, замечательнейшее со времени «Человека» Маяковско¬го и есенинского «Пугачева». Оба эти факта обладали такой сосредоточен¬ной силой, что без них я не довел бы работы над «Девятьсот пятым годом» до конца. Я обещал себе по окончании «Лейтенанта Шмидта» свидание с не¬мецким поэтом, и это подстегивало и всё время поддерживало меня».
2 «Оговорка от редакции» относилась к словам Пастернака «о читате¬ле»: «Я ничего не хочу от него и многого ему желаю. Высокомерный эгоизм, лежащий в основе писательского обращения к «аудитории», мне чужд и не¬доступен. По прирожденной золотой способности читатель сам всегда по¬нимает, что в книге делается с вещами, людьми и самим автором» (там же).
3 См. письма № 224, 228.
4 Первая часть «Охранной грамоты» была отдана в журн. «Звезда», опубликована в № 8, 1929.
415. П. Д. ЭТТИНГЕРУ
1 марта 1928, Москва
Вы меня прямо атакуете любезностями и мне за ними не по¬спеть. Не знаю просто, как благодарить Вас. Между прочим Ваше примечанье относительно Рильке в конце не совсем правильно1, я Вам при свиданьи расскажу, как все это произошло, но по срав¬ненью с фактом Вашего вниманья это решительнейшие пустяки, о которых и заикаться-то не надо. Вообще Вы меня совершенно переконфузили, а знакомство с Вашим Броневским2 воображает¬ся мне что ли так. Если судьба мне будет собраться за границу, я через Вас узнаю его адрес, телаграммой запрошу, не придет ли он на вокзал, условлюсь о примете, по которой бы он узнал меня, обращусь к нему, как и ко всем на польской территории, по-фран¬цузски, он меня прервет на родном языке и дальше все пойдет как по маслу, за тем единственным изъятьем, что ничему этому не бывать, потому что я работой подтачиваю заработок, а не повы¬шаю его, и чем дальше, тем больше отдаляю себя от перечислен¬ных перспектив. Как это на вид ни странно, но это так, да и не странней, чем переписываться между собой, живя в одном горо¬де, впрочем, в этом только Вы виноваты, — не завели телефона.
Как-то писал мне папа, и меня огорчило, что наш с Вами раз¬говор по телефону преломился в его сознаньи в тонах какого-то якобы равнодушья к нему с моей стороны3. Я уж не знаю, как это вышло, может быть, Вы не поняли меня,
