он крупен сво¬им сердцем и своим истинным патриотизмом, была, видимо, для Вас, сделана современным русским мыслителем, историком, пуб¬лицистом. Чтобы дикая миссия работы за всех была снята с Вас и Вы могли бы дать волю Вашему безошибочному воображению, избавленные от надобности исправлять чужие ошибки. Вот, в на¬меке, глубочайшее мое пожелание Вам. Но и в ряду близких, же¬лающих Вам радости, здоровья, счастья и долголетия, позвольте мне быть не последним.
Преданный Вам Б. И
Впервые: ЛН. Т. 70. — Автограф (Архив Горького, КГ-П 56. 12. 6). Датируется по содержанию.
1 Письмо Горького 19 окт. 1927 (ЛН. Т. 70).
2 См. письмо 388.
3 29 марта в газетах отмечалось 60-летие Горького (день его рожде¬ния — 28 марта 1868).
4 Речь идет о Постановлении Совета народных комиссаров Союза СССР от 29 марта 1928 г. в связи с юбилейными торжествами, посвящ. Горькому («Правда», 30 марта 1928).
422. В. В. МАЯКОВСКОМУ
4 апреля 1928, Москва
4. IV. 28
Наш разговор не был обиден ни для Вас, ни для меня, но он удручающе бесплоден в жизни, которая нас не балует ни временем, ни безграничностью средств. Печально. Вы все время делаете одну ошибку (и ее за Вами повторяет Асеев), когда думаете, что мой вы¬ход — переход, и я кого-то кому-то предпочел1. Точно это я выби¬рал и выбираю. А Вы не выбрали? Разве Вы молча не сказали мне всем этим годом (но как Вы это поймете?!), что в отношении род¬ства, близости, перекрестно-молчаливого знанья трудных, громад¬ных, невеселых вещей, связанных с этим убийственно нелепым и редким нашим делом, Ваше общество, которое я покинул и знаю не хуже Вас, для Вас ближе, живее, нервно-убедительнее меня?
Может быть, я виноват перед Вами своими границами, не¬хваткой воли. Может быть, зная, кто Вы, как это знаю я, я должен был бы горячее и деятельнее любить Вас и освободить против Ва¬шей воли от этой призрачной и полуобморочной роли вождя не-существующего отряда на приснившейся позиции.
Я сделал эту попытку заговорить с Вами потому, что все эти дни думал о Вас. Зачем Вы выдумали, что летнее письмо я писал Вам?2 Вам? Вы его держите у себя, как получатель? И я Вам пове¬рю? Нет, простите меня, Вы сами давно доказали мне, что с адре¬сатами не произошло недоразуменья. Если Вы хоть минуту счита¬ли, что оно обращено к Вам, Вы бы его напечатали, как я об этом просил, Вы бы это сделали из гордости. Но Вы прекрасно знаете, что это не Вы его скрыли и о нем умолчали, как и получали его не Вы. — Все это бред, дурной сон, абракадабра. Подождем еще год.
И потом, как Вам нравится толкованье, которое дается у Вас моему шагу? Выгода, соперничество, использование конъюнкту¬ры и пр. И у Вас уши не вянут от этого вздора? Притом как похоже на меня, не правда ли? Ведь у Вас люди с общественной жилкой, бывают на собраньях, в театрах, в издательствах и на диспутах. Много ли они меня там видели? Покидая Леф, я расстался с последним из этих бесполезных объединений не затем, чтобы начать весь ряд сначала. И Вы пока стараетесь этого не понять.
Б. И
Впервые: Russian Literature Triquarterly, 1975, № 13. — Автограф (РГАЛИ, ф. 2577, on. 1, ед. хр. 1185).
1 Речь идет о выходе Пастернака из журнала «Леф».
2 Имеется в виду письмо Пастернака «Редакционному коллективу «Лефа»», 1927: «Вашему коллективу прекрасно известно, что это было рас¬ставание окончательное и без оговорок <...> Благоволите поместить цели¬ком настоящее заявление в вашем журнале. Борис Пастернак* (т. Унаст. собр.).
423. Р. Н. ЛОМОНОСОВОЙ
5 апреля 1928, Москва 5. IV. 28. Дорогая Раиса Николаевна!
Две тяжести у меня на душе, о которых следовало бы рассказать Вам, и одна это та, что при всей моей тяге за границу, которая обес¬цвечивает все здешние радости, я все же и этой весной еще туда не попаду, а другая, — что я так долго не писал такому другу, как Вы. Причин много, и они переплетены, и друге другом связаны. Но между прочим (и как это непростительно!) молчал я, вернее, — откладывал ответ на Вашу открытку и потому, что все искал способов не затруд¬нять Вас той просьбой, с которой сейчас и начну, так как других пу¬тей не нашел. Ради Бога, исполните ее, если это вообще возможно, во всей точности. Сообщите мне, пожалуйста, кому бы из Ваших здешних родных или друзей я мог передать сто рублей, и только в таком случае переведите такую же сумму Марине Ивановне Цветае¬вой по адресу: М. Tsvetaieva-Efron, 2, Avenue Jeanne d’Arc, Meudon (S.-et-O.) France. Я Вас прошу остаться в границах этой комбинации потому, что все равно это с Вашей стороны будет огромный подарок, вспомните, я Ваш неоплатный (во многих смыслах) должник, а это не пустяки. Она самый большой и передовой из живых наших по¬этов, состоянье ее в эмиграции — фатальная и пока непоправимая случайность, она очень нуждается и из гордости это скрывает, и я ничего не писал еще ей о Вас, как и Вам пишу о ней впервые. —
Вчера пришло письмо Ваше от 25-го III, и как все Ваши пись¬ма, прокатывается все той же волной давно знакомого и всегда вол¬нующего тепла: как хорошо, что к самым прекрасным вещам ни¬когда не привыкнуть. Естественно, что Женя ликует, предается меч¬там, и в мыслях, как прошлый год, едет злоупотреблять Вашим ра¬душьем1. Но и всего то, как прошлый год. Дело в том, что может быть по слабости или какому другому недостатку, но поездки за гра¬ницу в виде короткой прогулки я бы просто не перенес, так как слишком много связал с этой возможностью, у меня есть свои пла¬ны и цели, без их осуществлены! или хотя бы попытки их осуще¬ствить мне будет тем тяжелее возвращаться, чем прекраснее будет обстановка такой прогулки. А до этого мне надо закончить две ра¬боты2. Я думал, что справлюсь с этим за зиму, но я удивительно мало сделал в теченье года. Это так же необъяснимо, как и мое продол-жительное молчанье, т. е. и тут столько же причин, и когда их начи¬наешь разбирать, то натыкаешься на самые несущественные и до обидности поверхностные. — Это письмо я пишу особняком от Жени, она — противница той просьбы, с которой я его начал, и помешала бы мне обратиться к Вам с ней, но если она даже и права, то грех мой перед ней и Вами на этот раз совершенно неизбежен. Я говорю это к тому, что все эти дни она собирается Вам написать, и на днях, вместе с ее письмом я напишу Вам больше, живее и, если смогу, интереснее. А Вы напишите поподробнее о Вашем, лично, здоровье. Сердечный привет всем Вашим. Преданный Вам Б. И
Я не осложнял своей просьбы извиненьями, потому что горжусь той простотой, которую Вы мне разрешили относительно Вас и всего, что мне дорого. Верю, что Вы ее исполните так, как я о том прошу.
Впервые: «Минувшее», № 15. — Автограф (Russian Archive, Leeds University).
1 Ломоносова писала: «Как только начнутся летние каникулы, думаю опять поехать на 2—3 месяца в Lenno (Largo di Сото). Это будет в конце июня и если у вас есть возможность выбраться из Москвы, то мы зовем вас всех очень, очень к нам в гости» (там же. С. 237).
2 «Охранная грамота» и роман в стихах «Спекторский».
424. Р. И. ПАСТЕРНАК
6 апреля 1928, Москва
6. IV. 28. Дорогая мамочка! Женя напишет тебе обо всем, что касается твоей неосновательной тревоги, адрес же Наташи таков: Natalie Seroff. 3, Rue Albert de Lapparent, Paris VII. И Олюшка Се¬рова просит крепко, крепко вас обоих целовать1. Не сердитесь на меня, что не пишу. Все я расхожусь в работах с теченьем времени, года стали жить и сменяться шибче, чем я в силах рассчитать на¬перед. Я думал, что к весне кое-что доделаю, без чего не хочу вы¬езжать, хотя бы не надолго, отсюда. Но за зиму я успел сделать неописуемо мало, и опять все приглашенья Р. Н. Ломоносовой, как каждое лето, раздаются втуне. Не знаю почему, при этом устарев¬шем слове моя электрическая лампочка разгорелась с небывалой силой, верно, на станции машину сменили. Ни в коем случае, до¬рогие мои, не посылайте сюда денег, а если надо будет кому по¬мочь, сообщайте в точности мне: у меня есть долги за границей2 и подчас является желанье начать их погашать, пересылка же денег отсюда сопряжена с большими трудностями и, главное, тратой времени. Я об этом уже раз просил (чтобы не посылать), но по-видимому в той открытке, где на первые папины вырезки отклик-нулся. Сейчас я даже и догадался, почему она не дошла: я, верно, записал пол лицевой стороны, что по-видимому не принято, хотя по размещенью бланка можно было думать, что это разрешено. Однажды папа писал о письмах Rilke для изданья3. Но со всем ар¬хивом они, очевидно, в одном из тех ящиков, которые до невоз¬можности нагромождены тут у нас друг на друга. Их трудно най¬ти. Кстати вы плохо, верно, представляете себе, какая у нас тес¬нота. Иногда я косвенно пишу вам, то рикошетом через Лиду, то Женичка вдруг добьется того, что я, наконец, напишу под его дик¬товку бабушке, то к Наташи Серовой адресу привяжусь. Писал ли я, как хороши папины портреты? Но у Черняка дочка в скарлати¬не и пока о статье не приходится говорить.
И за то, что с рожденьями вас не поздравляли и не поздравля¬ем, не сердитесь. Хотя — хамство конечно.
Твой Б.
Впервые: Письма к родителям и сестрам. — Автограф (Pasternak Trust, Oxford).
1 Год назад Р. И. Пастернак сообщала сыну, что вдова Серова Ольга Федоровна, находясь в бедственном положении, просила позволения пе¬реслать им несколько работ Валентина Александровича, чтобы выручить за них какие-нибудь деньги. Возможность продать картины Серова в Бер¬лине представлялась Розалии Исидоровне в мрачном свете, и она просила сына похлопотать об их закупке государственными музеями и спрашива¬ла адрес дочери Серова Наталии в Париже. Что-то из небольших рисун¬ков Л. О. Пастернаку удалось пристроить друзьям, что-то приобрела Жо¬зефина с мужем, что-то купил он сам. Адрес Н. В. Серовой Б. Пастернак узнал у ее старшей сестры Ольги Валентиновны.
2 Своим долгом Пастернак называет помощь М. Цветаевой.
3 Письма Рильке к Л. О. Пастернаку оставались в Москве и, когда издательство Insel Verlag обратилось к Леониду Осиповичу за их текстом для готовившегося собр. соч. Рильке, — возникла необходимость выпи¬сывать их из Москвы.
425. М. И.
