я сейчас тону. Я по¬чему-то очень надеюсь, что на этот раз ты в точности будешь ис¬полнять наставленья Разумовой4, отойдешь, пополнеешь и, мо-жет быть, станешь спокойней. Если бы это случилось, и ты такой приехала, это было бы сверхкавказом для меня, ты это знаешь.

Дорогой Женичка! Ну как же твои кавказские яблоки и ка¬мушки и крабы? Рад ли ты, что попал к морю? Тепло ли у вас, и смотришь ли ты за тем, чтобы мама часто кушала? Кланяйся Мане5. Крепко целую тебя. Твой папа

Впервые: «Существованья ткань сквозная». — Автограф. Датируется по почтовому штемпелю на конверте.

1 Заседание в редакции «Красной нови» было 9 июня 1928 г. О своем выступлении на этом собрании Пастернак писал также Р. Н. Ломоносо¬вой (письмо № 435).

2 «Растратчики» — пьеса В. П. Катаева.

3 Речь идет о нервном заболевании жены Н. Н. Вильяма-Вильмонта Нины Павловны Воротынцевой.

4 Известный врач-гомеопат; ее приглашали к Б. В. Пастернак.

5 Прислуга Пастернаков.

435. Р. Н. ЛОМОНОСОВОЙ

15 июня 1928, Москва

15. VI. 28

Дорогая, дорогая Раиса Николаевна!

Я Вам дважды начинал писать на этих днях. Пятого числа Женя с Женичкой отправились на Кавказ. Они обосновались в Геленджике, это под Новороссийском у Черного моря. По-види¬мому это место ничем не замечательное, голое и грязноватое — да и море там, как бывает в бухтах, не совсем настоящее, с налетом застоя, я представляю себе1. Женя очень переутомилась за год и уехала совсем худая, побывав у врача, который ничего, кроме об¬щего и нервного переутомлены! у нее не нашел, но в ее случае и этого больше, чем много. Ей нужно смотреть за собой, хорошо и правильно питаться и отдохнуть. Все эти вещи, в каком-то отно¬шеньи связанные с доброй волей. С ней прислуга, в средствах она не будет стеснена. Для меня было бы больше чем простой радос¬тью, если бы она поправилась, успокоилась и поплотнела: я бы пережил это и лично, как нечто, произошедшее со мной или с моим внутренним миром. И оттого, что это такая мечта, она мне ка¬жется несбыточной, я боюсь, что этого мне не подарят. Выбор места был неудачен. Ей хвалили его2. У нас были сомненья. Чтобы с ними покончить, она как бы с отчаянья собралась в два дня и опрометью кинулась в эту пыль и захолустье. Вы много сделали бы мне и ей, если бы туда написали. Это значит: СССР, Черно¬морская область, Геленджик (близ Новороссийска) улица д-ра Га-аза, д. 22, Е. В. Пастернак.

Я остался тут один, заканчивать всякие дела, дописывать вся¬кие вещи, и не знаю, сколько это продолжится. В противополож¬ность отдаленным школьным годам, одиночество теперь меня де¬лает больным во всех отношеньях. Я это знаю и всегда наперед его боюсь. Я говорю о лете в городе. На этот раз его не удалось избе¬жать. Я затянул дела во время весенней болезни и за семьей не поспел. Оно, т. е. это непривычное одиночество не только лишает меня сна, но превращает в тряпку и надо прибавить, в душевных каких-то возможностях, — еще и грязную. Вообще как страшно, что у человека есть доступ к отдельным элементам, из которых он сложен, благородный только в целом, только на ходу, только в непрерывном движеньи судьбы. Общеизвестно слово «самоана¬лиз» и достойная оценка ему давно и навсегда дана. Меньше гово¬рится о том сумасшествии, о том «самоанализе», который без ве¬дома и тайно от нас, пока нас спасает привычка, и вдруг открыто на наших глазах, когда мы остаемся непривычно одни, произво¬дит вся наша нервная сеть, всё то, что попадает в объектив, когда нас снимают во весь рост. Этот распад, этот от здоровья неотли¬чимый бред, дает отдаленное понятье о грязи и позоре, заключа¬ющихся в смерти, не смерти вообще, не в моей для Вас, а в моей без меня3. Стараешься держаться на достойной высоте над этим переполохом горячих и щемящих частностей. Начинаешь думать, что прежде, да и всю жизнь, тебя поддерживали на ней друзья, родительская семья, потом твоя собственная, т. е. всегда чьи-то другие руки, которые следовало целовать по тому аду, от которого они тебя спасали, и которые не всегда ценил, как они того заслу-живали. Но довольно об этом.

В идиллическом состояньи, которым я тогда пренебрегал и которое верну не скоро, я обещал написать Вам о Горьком4. За¬конное, заслуженное и естественное значенье подлинно-народ¬ного авторитета поставило его в положенье неба надо всеми про-стертого и все решительно объединяющего. Оно когда хмурит¬ся, когда согревает всех своей улыбкой, но вне этой постоянной широты немыслимо. Его разговоры со страной самая сырая прав¬да и лучше ничего не придумать. Его встречи с писателями обо¬юдные недоразуменья и неудача, самоограниченье, с которым эти встречи сопряжены, ему не подобает, а это и других ставит в лож¬ное положенье. Три раза я видел его в такой обстановке. Два раза молчал, и он улыбался мне, на третий заговорил вслед за Феди-ным, и он встал и ушел, на нас не глядя. Вероятно он меня не любит, хотя прямых доказательств тому не имел, и письма его в этом не убеждают.

Не следуйте его примеру. По тому, что в давнишнем майском письме о Вас писала М. И., чаю, что она в деятельной переписке с Вами5. Она — большой и горячий человек, что бы Вам ни показа¬лось. Я Вас обеих друг по другу ревную и в данную минуту Вас боль¬ше, чем ее. Вы не знаете как я дорожу Вами.

Преданный Вам Б. И

От души привет всем Вашим. Где Вы и что Вы сейчас?

Впервые: «Минувшее», JSfe 15. — Автограф (Russian Archive, Leeds University).

1 Б. В. Пастернак писала 9 июня 1928: «Здесь бухта, море у берегов грязноватое, подходит почти в упор к отвесному склону, так что между морем и горой узкая полоса серых однообразных камушков…» («Суще¬ствованья ткань сквозная». С. 252).

2 Год назад в Геленджик ездила Ольга Александровна Айзенман, была очень довольна и рекомендовала Пастернакам поехать туда.

3 Здесь в письме передается содержание писавшегося в те дни стих. «Рослый стрелок, осторожный охотник…». См. письмо JSfe 442.

4 Письмо JSfe 430.

5 См. письма Цветаевой к Ломоносовой (М. Ц. Собр. соч. Т. 7).

436. Е. В. ПАСТЕРНАК

17 июня 1928, Москва

17. VI. 28

Дорогая гулюшка! Сообщи мне, не откладывая, как и куда посылать тебе деньги, т. е. простым ли почтовым переводом на д. 22? Можно ли тебе прислать 300 руб.? Как к тебе относятся кру¬гом, и хорошие ли вас окружают люди? Наступила ли перемена в твоем самочувствии? Лучше ли чувствуешь себя? Пополнела ли? Как сказать мне тебе это, чтобы ты простотой и серьезностью ска¬занного прониклась: не отказывай себе ни в чем и счета деньгам не веди, плюнь временно на призванье, на работу и заботы, от-дохни, предоставь себе полную волю. Я знаю, что данных для это¬го меньше, чем могло бы их быть: оттого и стоял я за твою полную изоляцию и помещенье в санаторий. Теперь твой долг доказать, что я ошибался, и стать Столяровой1 и в Геленджике.

Милая, я огорчил тебя, верно, прошлым письмом, тебя мог¬ло обеспокоить мое состоянье. Мне гораздо лучше, т. е. — фу ты черт, о чем приходится писать — с желудком наладилось, нервы уходились, всем этим я обязан холодной погоде, стоящей эти дни. Сплю же я по-прежнему редко когда хорошо, но все-таки это да¬леко не то, что было в первые дни по вашем отъезде.

Вчера мне звонил Всеволод Эмильевич2 и законтрактовал меня на сегодня к себе на дачу. Это в 4-х верстах в сторону от Сал¬тыковки, условился о лошадях, но я плохо спал и не поеду. К тому же я и занят. Я хочу сейчас сделать то, чего не собрался сделать за год и чем не смогу заняться в другое время: собрать старые книги и стихи, разбросанные по журналам, по прошлогоднему договору с ГИЗом. Я пробовал переделывать «Близнеца» зимой, но это как-то не шло, теперь двинулось и кажется пойдет легче. Я тебя страш¬но люблю и моего зрелого, взрослого Кудлаша. Только была бы вам польза от нашей разлуки. Сделай, о сделай, чтоб было так. Какое бы это было счастье!

Я не знаю, когда и где мы увидимся. О возможности, сколь¬знувшей в свое время при обсужденьи лета, т. е. о том, чтобы про¬вести все его без вас, с короткой поездкой к тете Асе, не хочу и думать. Но вы ли вернетесь сюда, или я к вам через некоторое вре-мя (две недели — один месяц?) поеду, мне не ясно и это должно быть яснее тебе.

Вот что вкратце тебе напомню, чтобы ты помогла мне это ре¬шить. Длительного безделья, как прошлый год (пол-лета я боль¬ше читал и гулял), я себе в этом году позволить не могу, в этом может быть виноват 1 У2-месячный пропуск по болезни (да и боль¬ше, если вспомнить зимнюю историю с рукой). Следовательно, приехав, я действительно вскоре должен засесть за дело. Мысли¬мо ли это в Геленджике? Ты писала, что да3, и возможность эта стоит передо мной: я только говорю о ней с сомнением потому, что ведь и вообще ты Геленджиком не очарована, и не лучше ли, по моем приезде будет нам всем переехать куда-нибудь еще, ска¬жем, в горы? В последнем случае потребуется больше денег, чем мы думали и чем по бюджету у нас пока есть, но такая возмож¬ность не отнята у нас, я бы изловчился и достал их, — несколько больше для того задержавшись. Больше всего мне улыбается имен¬но такой план, и он допускает разнообразные изменены! (напри¬мер, если Геленджик вовсе не годится, то чем давать крюку и тра¬титься на переезды, могли бы прямо вы переехать куда решим, и я прямо бы к вам туда поехал, или, если Геленджик все-таки место морское, приехал бы я туда и побыл там до переезда куда-нибудь еще). Когда дело решенья дойдет до меня, я поступлю так: я куп¬лю подробный путеводитель по Кавказу4 и с верой в найденное и с легким сердцем туда с вами отправлюсь, не спрашиваясь знако¬мых. Мерещится мне что-то под Боржомом, Арбелиани, кажется, точно не помню, путеводителя у меня еще нет, да и денег, все это придет. Но как бы то ни было, куда бы мы ни попали, мне за дело придется засесть очень скоро, перерыва сам бюджет нам не даст, ты помнишь, мы однажды это разбирали. — По мере уясненья того, на что я могу рассчитывать денежно, а также и того, чтб у меня