па¬латках фруктовщиков, мороженщиков, кофейщиков, табачников, чистильщиков сапог и пр. Сорокаградусная жара мила и прекрас-
* В автографе описка: VII. 249
на, потому что она шаркает в белых башмаках и ослепительных брюках того же цвета, тянет турецкий контрабандный кофе и зае¬дает его льдом. Это — цветные афишные столбы, пирамидальные тополя, персики и пшенка и сзади горы, жалкие, конечно, на Кав¬казский ранжир, но все же такие, подъем на которые длится око¬ло 2-х часов. Мы с Женей на днях поднялись на одну такую вер¬шину, за которой вдруг открылась громадная долина, как на швей¬царских плакатах в Куковских бюро. Карабкались же мы лесом, в котором бук, граб и кизил так же часты и густы, как крапива и хмель в Мутовках. Потом мы ездили на днях в большую горную прогулку в Джанхот вчетвером с малюткой на паре в экипаже «доб¬рого старого времени», который тут, как и на всем юге, называет¬ся фаэтоном. Этой 12-ти часовой прогулки с панорамами, как на Гарце, «да плюс прибавьте» море — не описать! В теченье 1/2 часа ты все над тем же ущельем, поросшим лесами и виноградниками, и лошади идут рысью, и кожаные подушки колышутся, и кругом сосны, мимоза, грецкий орех и горы, и наверное медведи, и вдруг с шоссе в лес, извиваясь, кидается змея, — а ущелье все то же, но только ярус за ярусом вас прокатывают над ним до десяти раз. Поцелуйте Федичку и всех, и всем привет. Второпях, уезжая, я за¬пер шкапы в нашей комнате, ключи положил в Веласкецовский книжный шкап1, а ключ от него при мне. Если можете, потерпите и не взламывайте.
Оказия уехала, пойдет обычной почтой.
Впервые. — Автограф. Датируется по содержанию. 1 Верхняя часть буфета, используемая как книжный шкаф, за стек¬лом которого стояла гравюра с картины Веласкеса.
451. Н. И. ЗАМОШКИНУ
24 августа 1928, Геленджик
Геленджик, Черноморское побережье Кавказа, ул. д-ра Гааза, № 22 24/VIII/28
Дорогой Николай Иванович!
Столкнувшись в этом году с возможностью переизданья сво¬их первых книг, я увидал, что в прежнем их виде выпускать не в силах, худшие из стихов вовсе выбросил вон, стихи среднего дос¬тоинства оставил без большой правки, лучшие же, т. е. те, поэти¬ческие темы которых не перестали звучать для меня и сейчас, стал подвергать коренной переработке, часть же и попросту переписал наново. Объяснять причины всего этого долго, если Вам покажется все это странным и не будет скучно, я при встрече обо всем этом Вам расскажу, пока же лишь вот что.
Летом я читал несколько таких переделок Вяч<еславу> Пав¬ловичу, и он пожалел, что не в Новом Мире, и что я их предназ¬начил «Звезде»1. Это было в городе, в дни моих звонков по по¬воду Ан<астасии> Ив<анов>ны2. Сейчас я переписал для книги стихотворенье «Мельницы», в первоначальном виде имеющее¬ся в сборнике «Поверх барьеров». Прилагаю его при письме. Не устроите ли Вы его в Новом Мире? Так же как и от Вас, я не скрыл от редакции «Звезды» того, что в этих переделках, рядом со множеством (и — большинством) новых строф, сохранены местами старые, с малыми измененьями или вовсе без таковых, но это редакции от печатанья этих вещей не удержало, и они идут в осенних номерах. Расчет будет такой. Тут 52 строки со-вершенно новых, и пойдут по 3 р. строка. 28 строк представля¬ют переделку старых строф и могут быть оценены вполовину, по 1 р. 50. Половину суммы задержите в постепенное погашенье аванса. В заключенье — разговор литературный и косвенно — просьба. Если это не чрезмерное насилие над словом и кажется Вам возможным, я бы в первой строчке решился сказать терпк, вместо правильного и более обычного терпок, ради ровности размера и рифмы3. Далее, не слишком ли натянуто ударенье «умолот», возможное, как мне кажется не меньше, чем на пос¬леднем слоге4. И наконец, — переделке не дал отлежаться, и если она дика и неудачна, Вы ее мне вернете, и не будете срамить. Не правда ли?
Всего лучшего. Вернее спасибо. Ваш Б. П.
Впервые. — Автограф (ГЛМ, о. ф. 5978). К письму приложено стих. «Мельницы» с подзаголовком «Из старой тетради» и посвящ. Вл. Маяков¬скому. Н. И. Замошкин был редактором «Нового мира».
1 В «Звезде» (1928, № 9) было напечатано стих. «Марбург» в новой редакции.
2 Пастернак звонил по телефону в «Новый мир» по поводу обещан¬ной публикации в журнале прозы А. И. Цветаевой. «Вчера заходила ко мне Ася, — писал Пастернак жене 21 июня 1928. — Я очень рад за нее: у ней приняли в Новом мире рукопись в полтора печатных листа, и на днях она получила половину гонорара» («Существованья ткань сквозная». С. 264). Какая это была вещь А. И. Цветаевой, не удалось установить; публикация не состоялась.
3 В автографе это слово написано: терпок. «Хрустальна ночь и ветер терпок. / Рыдает пес, обезголосев, / И месяц протирает серп / Хрустящею струей колосьев». В письме Н. И. Замошкину, написанном на следующий день, 25 авг., Пастернак предлагал новый вариант, без этого, смущавшего его, слова: «Не упростить ли 2 первые строфы следующим образом: Сту¬чат колеса на селе. / Луна волнует строй колосьев. / Далеко, на другой зем¬ле / Рыдает пес, обезголосев. / Он рвется под колеса дрог / Из-под наве¬сов хат потухших. / Его остервенелый брёх, — / Как стук разбитой коло¬тушки и т. д. Так живее и торжественней как будто? Достаточно и нынеш¬него примера, чтобы просьба о невыпуске без моей корректуры стала Вам понятна и не показалась излишней претензией» (ГЛМ, о. ф. 5981). В кор¬ректуре текст снова подвергся изменениям, первая строфа осталась такой же, во второй автор вернулся к прежнему варианту.
4 Слою умолдт, которое означает количество обмолоченного зерна, по правилам должно произноситься с ударением на последнем слоге. У Пастернака: «Теперь перед ними всей жизни ^молот. / Все помыслы степи и все слова, / Какие жара в горах придумала, / Охапками падают в их постава».
452. Р. И. ПАСТЕРНАК
24 августа 1928, Геленджик
24/VIII/28 Дорогая мамочка!
Сейчас я шутки ради надел очки, и вышло, что я так похож на тебя, что Женя даже просила не снимать их, чтобы подольше тебя видеть. Вероятно, наше продолжительное молчанье нуждается в объясненьи, и я должен его дать, но перечисляя причины, я бы не сказал ничего ни важного, ни интересного, так что лучше эту тему оставить.
Связь с вами естественно нарушена той неизвестностью, в которой мы тут одно время находились. Мы предполагали пере¬ехать отсюда поглубже в горы и послали в Москву просьбу пре¬кратить пересылку писем в Геленджик до нового уведомленья. Между тем, давно решив сохранить «базу» в Геленджике и толь¬ко изредка делать экскурсии без Женички, мы вовремя москви¬чей об этом не известили, и потому не удивляемся, что пока си¬дим без писем. Косвенно думаю, что у Вас все ладно, потому что была открытка от Стеллы, и она, конечно, была бы другой, если бы у вас было что тревожное. То, что я обращаюсь в этом письме к тебе, случилось само собой, и я тебе рассказал, как именно, случайность же эта находится в редком согласьи с моим само-чувствием последних дней. Оно очень хорошо, — чтоб ты чего не подумала дурного, — и как все хорошее, невыносимо рвется наружу и совершенно не допускает передачи, немыслимой во многих отношеньях.
В автобиографической вещи, которую я начал зимой и кото¬рую вы когда-нибудь прочтете (ее продолженье — очередная ра¬бота, которая ждет меня по возвращеньи в Москву), да, так в ав¬тобиографической этой вещи1 я описал мое расставанье с музы-кой в тех именно словах, которые подошли бы и к моему нынеш¬нему состоянью. Кто этой сложности, где-то завершающейся горькой гармонией всепримиренья2, не испытал, тот живя, про¬зевал свою собственную одухотворенность.
В таких чувствах я на днях написал вам огромнейшее письмо на 32-х страницах, о себе, о Кавказе, о Жене, о море, о нашем пу¬тешествии и о многом другом, но оно не вышло, и взамен его я сейчас живу большой нежностью к вам, горячим сходством с то-бой, вдруг обнаружившимся сквозь очки, и бездной поцелуев и приветов всем вам от нас.
В час добрый. Ваш Б.
Это письмо опустят в Москве наши соседи, сейчас отсюда выезжающие.
Впервые: Письма к родителям и сестрам. — Автограф (Pasternak Trust, Oxford).
1 «Охранная грамота», первая часть которой посвящена отроческой влюбленности в Скрябина и расставанию с музыкой.
2 Свое прощание с музыкой Пастернак уподобляет горечи, сопровож¬дающей работу над ранними стихами, в которой он расставался с импрес¬сионистической манерой 1910-х гг. и в стремлении к отчетливости терял живость и непосредственность первого чувства.
453. А. Л. ПАСТЕРНАКУ
28 августа 1928, Геленджик
Дорогой Шура! Отчего нам не пересылают почты? Мы уедем отсюда никак не раньше 10-го IX, а может быть и позже. Ездили мы отсюда с Женей в небольшое путешествие, были в Туапсе и Сочи1, 600 верст в оба конца, на автомобиле (185 верст), пешком, по железной дороге и морем на блестящем пароходе экспрессе (за-литая электричеством кают-компания), все в белом, сияет серви¬ровка, путешественники-иностранцы, преобладает английский
язык, plat* той ночи (ужин, фаршированные кабачки и камбала жареная, пластом на тарелке). Знаю, кому что пишу, ты бы лопнул от блаженства. Сочи — воплощенная иллюстрация к немецкой юношеской Kolonialgeschichte, — die Deutschenin Westafrika**. Сло¬нами по асфальтированным улицам без тротуаров шагают испо-линские пальмы (вокзальной разновидности), но тут они заносятся в небеса. Фикусы с дуб величиной, «bungalo» тонут под пуками банановых листьев. Финиковые! И — <даже>*** во дворах. И на них переки<нуты> веревки и сушится белье. <Скоро> отправим¬ся в более обширную <поездку>, но базой останется Геленджик. Целую Федичку и Ирину, Риту и <Аню>. О Коле и Нине2 думаю часто с глубоким и большим чувством.
Скажи Коле, что я сказать не могу, как его люблю. Тв<ой Боря>.
Впервые. — Автограф. Датируется по почтовому штемпелю на от¬крытке.
1 Об этой поездке Пастернак писал Полонским 24 авг.: «…Мы разно¬образными способами пропутешествовали от Геленджика до Сочи, и от¬крытка ваша застала нас по возвращеньи из этой прогулки, одновременно бывшей и семейным экзаменом. Так как Женичка испытанье это выдер¬жал блестяще, то нас тянет вновь в путешествие. Мы надеемся его оста¬вить на неделю сроком и в это время заскочить куда-нибудь в горы» (ЛН. Т. 93. С. 701).
2 Сестры и брат Ирины Николаевны Вильям: Маргарита, Анна и Ни¬колай с женой.
454. К. А. ФЕДИНУ
9 сентября 1928, Геленджик
9. IX. 28
Дорогой Константин Александрович!
«Того» письма я, как видно, так и не напишу. Но вместе с тем и возмутительно, что: читал и переживал я восхитительных
