(осложненного тем, что подделывали нас, а не мы фальшивили). Как вдруг, назавтра, с уже наставшей нравственной лихорадкой в душе, сдаваясь и уступая, открываешь в продолжении вчерашней темы уже новые подголос¬ки, — тут и голоса мелкого неприкрытого завистничества и карье¬ризма, и, наконец, уже и свинская, По-хамски самодурствующая несправедливость. Так, на двух-трех заседаниях, куда предусмот-рительно писателя не пригласили, оказываются «врагами», обман¬щиками и нетерпимыми ничтожествами все, коих существованье могло подсказать Горькому названье задуманного им журнала3. Все, что хоть несколько отдает действительным достиженьем, идет на¬смарку, и в первую голову: Леонов, Федин, Всеволод Иванов и др. Об этом узнаешь со стороны и после этой мерзости не знаешь, что тебе делать с твоим вчерашним раскаяньем. — Но довольно об этом, заговоришь, увязнешь.
Но только не сердитесь на меня, что пишу до нового полного прочтения «Неудачников». Эта книга поступает в тот десяток, к которому я неизменно тянусь всякий раз, как по ходу моей жизни это право себе зарабатываю, т. е. когда я такого удовольствия дос¬тоин, когда в ладах с собой и хоть сколько-нибудь своим повеле¬ньем удовлетворен. Не то сейчас, когда в расчете на Вашу жалость и участие я остаюсь преданным Вам Б. П.
Но Вы и в самом деле, конечно, не знаете, как велика Ваша заслуга и сколько в ней заложено обещающего для Вас!
Горячо Вас также благодарю за надпись. Привет Вашей ми¬лой супруге. От души желаю обоим Вам счастливо и весело встре¬тить наступающий Новый год. Ах как мрачны его официальные акушеры!
И, вероятно, у меня начинается грипп.
Впервые: «Вопросы литературы», 1969, № 9. — Автограф (частное собр.). 1 Издание поэмы Спасского «Неудачники. Повесть в стихах» (М., «Никитинские субботники», 1929).
2 «Правой опасности» в литературе был посвящен ряд докладов дис¬куссии в Ком. академии, открывшейся докладом В. М. Фриче «Буржуаз¬ные тенденции в современной литературе и роль критики», прочитанном 6 декабря 1928 г.; критике подверглись Б. Пильняк, Вс. Иванов, И. Сель-винский, Ю. Олеша и др.
3 Имеется в виду назв. ежемес. журн. «Наши достижения», основан¬ного М. Горьким (1927-1937).
464. О. М. ФРЕЙДЕНБЕРГ
27 декабря 1928, Москва
Дорогая Олечка! Ах, если б ты знала, как мне плохо, как бе¬зысходно-неопределенно-трудно последнее время. С самой вес¬ны я как-то справлялся только с житейскими нуждами, ничего же нового и живого не сделал. Виноват в этом не я один, а также и время, т. е. официальные его настроенья. Сейчас ничего не могу тебе ответить на предложенье Института1, вероятно, инспириро¬ванное тобой, со дня на день собираюсь засесть за дело, чтб толь¬ко меня и спасет душевно, и только отсюда, из вновь отвоеванно¬го круга этого, не только теперь, но и извечно обреченного, благо-родно обреченного чистосердечья, способен буду сообразить, что написать и сделать. Но, думаю, писать теперь, в эти дни, стал бы лишь об этом: о невольном самоограничении «попутчиков», став¬шем их второю природой, и об искаженьи, которому подвергает¬ся оценка их исторической роли в самое последнее время. Но если ты знаешь Бухштаба лично, передай ему, чтобы он цитатами из моей второй книги «Поверх Барьеров» не пользовался, не спра-вясь у меня: эта книга испещрена опечатками, она вышла без моей правки, в год, когда я был на Урале2.
Крепко целую тебя и тетю.
Впервые: Переписка с О. Фрейденберг. — Автограф. Датируется по почтовому штемпелю на открытке.
1 Ответ на письмо О. Фрейденберг: «Секретарь литературного отдела Института истории искусств Борис Васильевич Казанский, добрый мой при¬ятель, просит, чтоб я передала тебе просьбу института и его. Институт выпус¬кает о тебе исследование Бухштаба, и у них принято, чтоб в начале книги шла статья самого автора. Она может быть автобиографическая (примечание мое: ради Бога, без Одесс и т. п.), либо принципиальная, либо о поэзии вообще или о своей и т. д. Так вот просят тебя прислать им такую статью и спешно, кажется…» (там же. С. 119). Издание не состоялось, Бухштаб был арестован.
2 Борис Пастернак. Поверх барьеров. М., «Центрифуга», 1917.
465. М. И. ЦВЕТАЕВОЙ
3 января 1929, Москва
3.1. 29
Дорогая Марина. Это далеко еще не то письмо, которое я тебе должен написать: приступить к последнему нет никакой возмож¬ности; все — клубком у меня. Третий месяц я со дня на день соби¬раюсь взяться за работу после тяжелого полугодового перерыва. Как и почему он получился, — это тоже длинная история. Но толь¬ко за работой светлеет у меня голова, а потому и мысль об отчет¬ном письме к тебе у меня все время была связана с этим, и сегодня еще не наступившим сроком.
Между тем твои фантазии о М<аяковском>, обо мне; о его роли в Москве и главное, о твоей судьбе волнуют меня не меньше твоего1, а может быть, и больше. Все твои представленья на этот счет (кроме разве одного: о прирожденном обаяньи М<аяковско-го> и его загроможденной противоречьями гениальности) — пре¬вратны. Мне это отсюда видней, и позволь мне, пока что, остать¬ся голословным. Вспомни, что за эти годы я доверье твое заслу¬жил, ну хотя бы как друг и информатор. Вспомни и верь мне, что огорчаться или быть недовольной собою у тебя основанья мень¬ше, чем даже у того же М. Именно оттого я и называю этот совет свой голословным, что он исходит из объективных данных, кото¬рых в письме не охватить и не перечислить. Сделай же удоволь¬ствие мне, и уверенно гони все сомненья и обиды взашей.
Я не знаю, предал ли М. инцидент с тобой огласке2. Я с ним не встречаюсь и давно от его круга далек. Среди многих причин сделали невозможной нашу дружбу и те его бестактности в отно¬шении тебя, о которых ты мне в разное время писала. Началось с рассказа о книжной лавке, комсомолке и Сельвинском, года 2 тому
назад, если вспомнишь3. И тогда его обычную хамоватость я стал чувствовать по-новому и свежее, чем может быть нужно.
Но все это, и эта моя сложность с М. — в порядке вещей.
Не знаю, поддержали ли рассказы М. эти городские толки, но все упорнее, с самой весны, ходят у нас слухи о твоем предполага¬ющемся возвращеньи. Теперь, в беспорядке, несколько советов на эту тему. Отрывочно, от А<нтокольского>, узнал о героизации на¬ших дел, отличающей С<ереж>у, и о том, как мало его мог удовлетворить в этом смысле А<нтокольский>. Так вот, ближе к правде конечно С. Я., а не А., с той поправкой, что это правда не дареная, не стилизационно созерцательная, не романтическая, а — заданная, скупо растущая уступами крутых преодолений, антиро¬мантическая, пушкинская, а не пушкинианствующая, т. е. такая, где личностно гениальное без остатка почти до анонимности пе¬реплавляется в трудовой массив произведений и влияний — и…, довольно — прости мне эти, все равно ничего не говорящие, при¬лагательные. Но я не знаю, вернусь ли еще когда к этой осве-домительной характеристике (а здесь я обращаюсь столь же к его (С. Я.) сердцу, как и к твоему) и потому вкратце дополню. Мне ка¬жется, нашему времени тут (а оно вместе и есть время века, время Европы) не столько даже враждебна прямая политическая враж¬дебность, сколько, даже при дружестве, — придаванье какого бы то ни было значенья: потенции, обещанью, faculte virtuelle*. Тради¬ция силовых зарядов и тех положений, при которых их лаконизм или прямое безмолвие были красноречивым языком, была прекра¬щена войною. Она не только ведь разрушила Лувен4 — что обнару¬жить было не так трудно, — но я не знаю, сколько должно пройти времени для того, чтобы беременность Лувеном стала духовно гово¬рить что-нибудь и что-нибудь означать, — так велико было унич¬тоженье этой… преемственности всходов. Ты вряд ли оценишь, как много значит сказанное и какую необозримую сферу неизбежных превращений эта перемена определяет. Скажу кратко: сейчас я верю только в дух, который, страдая и деформируясь, подымает на моих глазах матерьяльную тяжесть. Состоянье лебедки — вот нынеш¬нее призванье творческого самородка. Взгляд, будто сейчас суще¬ствует несколько вольно и естественно живущих миров, чуждаю¬щихся и враждующих, но порознь и в отдельности естественных и не чуднйх (старый и новый, правый и левый, такой-то и такой-то) — недалек и наивен. Он господствует и у нас и у вас. Он зиж-
* скрытой возможности (фр.). 276
дется на отвлеченьи и на сказке, и в моем представленьи одинако¬вые романтики как Ходасевич, так и Маяковский и Горький. Каж¬дым из них задача облегчена до узости родного круга. В другое вре¬мя против этого нечего было бы возразить.
Все это (и главным образом на этой строке уничтоженное продолженье*) — лежит давно. Все это сухо, многословно, а глав¬ное, неизвестно к чему. Мне так и не удалось до сих пор попасть к тебе. Тебя осведомляли другие, непосредственно или издали, — в печати, как, скажем, иностранцы или тот же Горький. Мне здесь видны их нехватки и границы, и в самых экономных, отвлечен-нейших чертах я их осведомленье хотел исправить. Это труднее, чем я думал. Все это еще когда нибудь успеется.
Задолженность моя перед тобою растет со строки на строку. Я должен подробно написать тебе о «После России». Я должен досказать тебе то, о чем тут заговорил. О том сложном трудном и провокационном, что тут в последнее время творится5. О себе, может быть. Наконец я давно должен был исполнить твою просьбу о Перекопе. Уже больше месяца тому назад я с этой просьбой об¬ратился к знакомому — знатоку по части книг, которому много обязан по этой и другим частям6. Но пока им ничего не сделано. Сегодня послал тебе совершенный пустячок, скоро достану жур¬нальную военную статью и может быть достану книгу Слащева, изданную давно и которой нет больше в продаже7. Тебе же сове¬тую достать книгу Г. Н. Раковского «Конец белых», изданную «Во¬лей России» в 21 г.8 Кажется (библиографическое указанье) там есть матерьял. — И наконец то, с чего я не хотел начинать, что¬бы не затруднить делового тона. Спасибо тебе за берет, за пись¬ма. С Новым Годом тебя и всех твоих. Крепко целую тебя и С. Я.
Твой Б.
Впервые: Цветаева. Пастернак. Письма 1922-1936. — Автограф (РГАЛИ, ф. 1190, оп. 3, ед. хр. 170).
1 Маяковский приезжал в Париж в ноябре 1928 г., Цветаева была на его вечере и опубликовала в газ. «Евразия» 24 нояб. 1928 приветствие: «Маяковскому. 28 апреля накануне моего отъезда из России, рано утром, на совершенно пустом Кузнецком я встретила Маяковского. — Ну-с, Ма¬яковский, что же передать от Вас Европе? — что правда — здесь. 7 ноября 1928 г. поздним вечером, выйдя из Cafe Voltaire, я на вопрос: — Что же ска¬жете о России
