мнение М. М. Бахтина, как более свободного человека, близкого друга Медведева и реального автора книги «Формальный метод в литературоведении». «Мы были друзьями, — вспо¬минал Бахтин. Мы разговаривали. Но они (П. Н. Медведев и В. Н. Воло-шинов. — Е. П., М. Р.) служили, а у меня было время писать» (там же. С. 707).

476. Р. Н. ЛОМОНОСОВОЙ

28 февраля 1929, Москва

Раиса Николаевна, дорогой друг мой, как понять, что до сих пор, с самого лета я не постарался сказать Вам, что молчу не слу¬чайно, а оттого, что письма — пустяки в сравнении с тем, что я должен сделать не столько Вам, сколько благодаря Вам. Когда я весной собрал из старых вещей книжку, то увидал, что все хоро¬шее, что было в моей жизни до 30 лет, я как-то, прямо или косвен¬но, а словом добрым все же помянул, и только перед последними годами в черном, неоплатном, позорном долгу1. Вас не обидит, что Вы не в одиночестве? Но среди неотложных работ, вдруг скопив¬шихся к концу этого года, за писаньем прозаической повести я не расстаюсь с мечтой написать несколько настоящих, т. е. достой¬ных Вас и Ваших соседей посвящений: Марине, Ломоносовой, жене, Ахматовой, обоим Мейерхольдам2.

Мне хочется так хорошо написать Ваше (т. е. обращенное к Вам), что просто страшно: разумеется, не получится, как я бы того хотел. И конечно я всех Вас друг к другу ревную и не понимаю, как кто-нибудь из вас не съел всех остальных.

Итак вот то наименьшее, что может меня избавить от того, что меня преследует, когда я, например, обращаюсь к Вам. От со¬знания, что бесплодно зная Вас, я как бы Вас украл, и отойдя на краже и отъевшийся, никому не показываю. Так я отдам и покажу.

А между тем идет время, и я не знаю, как Ваше здоровье. Я до¬пустил почти что преступленье по отношенью к самому себе, ког¬да оставил Ваше летнее письмо без ответа. Если бы Вы знали, в какой урочный час оно пришло! Но не все можно называть, и не на все хочется оглядываться. У меня нет чувства, что я Вам сейчас пишу, вся моя чувствительность поглощена надеждой на посвя¬щенье. Но сообщите мне, не откладывая, как Ваше самочувствие, и напишите, пожалуйста, вообще о себе. — Знаете, чем я занят? Мне на днях минуло 39 лет (как стыдно! — не цифра сама по себе — а уровень мыслей и забот в связи с нею). Я хочу подвести и закон¬чить все недоделанное настолько, чтобы к 40 годам этот цикл был готов, и можно было бы либо спокойно умереть, либо остаться жить, и тогда как бы снова, новым циклом. Привет Юрию Влади¬мировичу и Вашему сыну. Не забудьте написать о себе. О как по-мню я ту Вашу руку, что писала, превозмогая боль.

Преданный Вам Б. И

Женя Вам написала большое письмо и на днях посылает.

Впервые: «Минувшее», № 16. — Автограф (Russian Archive, Leeds University). Датируется по почтовому штемпелю. Отправлено в Италию, в Санта Маргериту, переправлено в Рим, оттуда в США, в Балтимор.

1 Разделы книги «Поверх барьеров. Стихи разных лет», относящиеся к разным периодам творчества, посвящены близким в то время людям (Асе¬еву, Маяковскому).

2 Из этого списка были осуществлены стих, послания Цветаевой, Ах¬матовой, Мейерхольдам.

477. Л. О., Р. И. и Л. Л. ПАСТЕРНАКАМ

Конец февраля 1929, Москва Дорогие папа и мама, дорогая Лида!

С ужасом устанавливаю, что вас еще не благодарили за чудные игрушки и какао, привезенные пр<офессором> Воробьевым. Про¬стите это Жене и мне; не оправдываюсь, ибо приблизительные пред¬ставленья о наших днях у вас имеются. Они по-прежнему не при¬надлежат нам. Хотя я избавлен от беготни по редакциям за мелки-ми, и не всегда осуществлявшимися заработками, как это было рань¬ше, и хотя на добрую половину моей и жениной деятельности нас давно заменила прислуга и няня, однако мне давно не удается ра¬ботать, столько просьб кругом, симпатий, начинающих из провин¬ции, людей, нуждающихся в совете и пр. и пр. Это — некоторое повторенье твоей каторги, папа, слабое и отдаленное, конечно. Так вот: — вы изумительно любящие люди с изумительно вниматель¬ными сердцами. Нет благодарности, которая могла бы эти качества покрыть. Когда они дождем изливаются на ребенка, это конечно легче, чем когда вы одариваете нас, потому что вообще дети—улыб¬ка что ли природы (или что-то в этом роде). Но даже и в этом случае мне всегда бывает больно и стыдно, что вы так тратитесь (ласкою, трепетом и ожиданьем эффекта, которого никогда, за далью, не видите). Вы давно не писали нам, и ради Бога, не пишите. Этот реф¬рен всегда возвращается у меня, потому что у меня одинаково не меняются ни любовь к вам, ни взгляд на всевозможную гибельность писем, просьба же о неписаньи их прямо из обеих предпосылок про¬истекает. Все узнаётся со стороны. Итак, горячо благодарю за все. Крепко вас от лица всех нас обнимаю. Ваш Боря

P. S. Сейчас звонил Е. Б.1 — не застал дома. Завтра повторю звонок. Сегодня сажусь за переписыванье писем Rilke. Ах, этому имени нет. Как я виноват, что до настоящего мгновенья, когда я до слез, с дикою болью это почувствовал (по-детски, как насчет мамы с Бразом, как в своем чувстве к ней2) я не сознавал, как я пред тобою виноват, а не перед памятью R, или литерату¬рой. Но у меня такой страх, что они пропадут (и за тебя страх, что тебя их лишат), что просто передать не могу. Говорят, тут опять будет Стеф. Цвейг, вот с кем, всего охотней я бы их передал. Мож¬но бы через посольство, но через наше… ты помнишь, что там? И сожаленья, что Горький социал-демократ? Тогда через герман¬ское? Но пойдут толки, зачем ходил, какие такие письма. Все-таки лучше бы с живою оказией. Утешь меня и сам скажи, что никогда это не будет поздно (т. е. до весны, не позже), если даже и выпус¬тили томик, их будут переиздавать и пополнять, а это в Neue Rundschau может быть опубликуют. Но и не говори, я сам знаю. А как угонишься за временем? Ведь я всего, всего себя лишил, мне бы только отписаться до 40 лет или до 41 года, а то слишком все кажется, что где-то около этих дат окачурюсь. Попробую чем-ни¬будь вещественным оказаться у вас в комнате 11-го3.

Впервые: Письма к родителям и сестрам. — Автограф (Pasternak Trust, Oxford). Датируется по содержанию.

1 Евгения Борисовна Збарская (Перельман) — вторая жена Збарского со¬биралась ехать в Германию, и Пастернак думал послать с нею письма Рильке Л. О. Пастернаку, требующиеся для собрания сочинений (см. письмо № 462).

2 Пастернак вспоминает чувство детской ревности к художнику О. Э. Бразу, который дружил с родителями и по-старинному целовал руку его матери (см. также письмо № 480).

3 На 11 марта было перенесено объединенное празднование дня рож¬дения Р. И. Пастернак и 40-летие свадьбы родителей (см. там же).

478. П. Н. ЗАЙЦЕВУ

4 марта 1929, Москва

4. III. 29

Дорогой Петр Никанорович!

Вместе с письмом к О. Э. Озаровской пересылаю Вам и сти¬хи для Недр1. Не удивляйтесь вложенью: хочу узнать, подойдут ли они на Ваш взгляд для альманаха. Первоначально они предназна¬чались для «Звезды» вместе с двумя-тремя ненаписанными еще обращеньями, задуманными наподобье приложенных. Говорю о 1-ми 2-м — Маяковскому не в счет, это старая надпись на «Сест¬ре», но и ее я в этот ряд включаю2. Однако в «Звезду» мне хотелось их отдать все циклом, а я не знаю, когда допишу недостающие, потому что к этому обращаюсь между прозой, в редкие дни, когда чувствую себя неважно и не справляюсь с ней. Когда Вы это про¬смотрите, не откажите, пожалуйста, позвонить мне, всего лучше в 3 ч. дня или вечером, между 8-ю — 9-ю. Тогда я заберу у Вас руко¬пись и передам, куда укажете, я затерял адрес.

Крепко жму Вашу руку. Привет супруге.

Преданный Вам Б. Пастернак Кстати № телефона у нас новый: 1-71-64.

Впервые. — Автограф (ИМЛИ, ф. 15, on. 1, № 49).

1 П. Н. Зайцев входил в комитет по организации юбилея фольклори¬стки О. Э. Озаровской, и Пастернак через него получил приглашение на вечер (см. письмо № 479). Кроме того, Зайцев был секретарем издатель¬ства «Недра», в котором выходили литературно-художественные сборни¬ки под тем же названием.

2 По-видимому, в предлагаемую подборку входило стих «Мейерхоль¬дам» (1928), «Анне Ахматовой» (см. письмо № 481) и дарственная надпись «Маяковскому» (1922).

479. О. Э. ОЗАРОВСКОЙ

4 марта 1929, Москва Глубокоуважаемая Ольга Эрастовна!

Я не воспользовался честью, которую мне оказал Ваш ко¬митет1, пригласив на чествование. Там я не удержался бы от же¬лания присоединить свои поздравления к тому, что и раньше до Вас доходило, а тут сразу на Ваших глазах поднялось большое, торжественное незабывающейся волной. Меня должны были бы представить Вам, и тут я не знал бы, куда со стыда деваться. В самом деле, какими словами мог бы я отплатить за воспоми¬нанье, мгновенно вставшее передо мной, как только я развернул юбилейную повестку? Вы тогда с бережностью, свойственною дару в отношении дара, впервые выводили за руку, как ребенка, старуху Кривополенову2. Это было в Политехническом музее, та же бережность подсказала Вам, что лучше бы, чем с эстрады, это¬му голосу, помнящему Грозного, прокатиться из края, который его сложил, и не долго думая, Вы всего этого молниеносно дос¬тигли.

Вы разбросали по аудитории, точно все это было у Вас в гор¬сти, вороха нетерпеливой олонецкой скороговорки, рои еще но¬сились, сохраняя упругость, с какой были брошены, когда, уви¬дав, что аудитории не стало и ветер колыхнул березы, как требо¬валось, а летнее облачное небо, смыкаясь и размыкаясь, всей вы¬сотой двинулось на реку к бабам, Вами поставленным греметь ведрами, свариться и воевать, Вы развалили эту деревню, как пол¬ный городок, и движением руки предоставили Кривополеновой говорить с созданного Вами пригорка.

Я солгал бы, если бы сказал, что этот чудесный случай был единственным моим столкновеньем с искусством в его цельной неожиданности. Но зато это и было одной из тех редких встреч, каждым в жизни испытанных, когда нас волнует вся его неулови¬мая основа, вся ускользающая коренная его целостность, состав¬ляющая его секрет. Если бы я не знал, что пишу большой артистке и что она меня извинит, я при всей силе навязывающегося воспо¬минания не стал к Вам с ним соваться. И как, вдобавок, оно ули¬чает меня! Я назвал Вам вечер, может быть, для Вас малозначи-тельный. А сколько их у Вас было. Сколько, значит, случаев обно¬вить свое восхищенье я проворонил. Я оставлю