Отдам, если позволите, в альманах «Не¬дра», вместе с двумя другими обращеньями, которые еще хуже.
Еще раз повторяю — вопрос в том, терпимо ли оно для Вас. Вы знаете, с какой силой живете во мне, как и во всяком, и насколько это лишь естественно, не более того. К этому знанью стихотворе¬нье ничего не прибавляет. Затем ясно ли, что речь об особом скла¬де электрической силы, которая выражена не только в Лотовой жене и не в образе соляного столба1 только, а исходит от Вас все¬гда и никогда не перестанет исходить.
Ваш Б. П.
Вьюном подчеркнул места, которые постараюсь заменить во всяком случае, по их невыразительности или неуклюжести2.
Впервые: ЛН. Т. 93. — Автограф (DIM, о. ф. 4840).
1 Имеется в виду стих. Ахматовой «И праведник шел за посланником Бога…», позднее получившим название «Лотова жена» (1924). Не согла¬шаясь с позицией героини Ахматовой, не желавшей расстаться с прошлым («Лишь сердце мое никогда не забудет / Отдавшую жизнь за единствен¬ный взгляд»), Пастернак противопоставлял безысходности этой позиции веру в особую электрическую силу ее поэзии.
2 Стих, подверглось существенной переделке: 6-я строфа выпущена, 3—5-я и 7-я переписаны заново, но некоторые из подчеркнутых волнис¬той чертой (вьюном) слов остались без изменения.
482. Л. О. ПАСТЕРНАКУ
15 марта 1929, Москва
Получил твою открытку и, продолжая пересылку, высылаю тебе пять, хронологически следующих за отосланными, писем R. М. Rilke. Надеюсь, и эти дойдут благополучно. Тогда мне ос¬танется дослать два последних (из имеющихся у меня) письма, одно от 25 марта, другое от 10 декабря 1906 года. Я их еще не переписал, все же отсылаемые уже скопировал. Что касается ко¬пий, то я думал их оставить у себя на память. Если мои сообра¬женья покажутся тебе неправильными, то я, разумеется, с ними готов расстаться и вышлю копии тебе. Но мне кажется, что они не могут иметь той документальной ценности, какою обладали бы списки, нотариально или как-нибудь еще снятые с оригина¬лов на месте у вас в Берлине. Неужели тебя только лишат ориги¬налов, не оставив никакого следа того, что они когда-то тебе писались?1
Между прочим в последних, еще не переписанных письмах будет много дорогого для вдовы2, там и ее приписка и, главное, в другом письме, когда они в разных городах жили, — знаки его за¬боты о ней. А я кое-что знаю и о многом догадываюсь. Кроме того, это все болезненно похоже и на все мое, до последних мелочей, но об этом лучше не говорить. Опять уведомь открыткою о получке.
Крепко целую и обнимаю маму. Твой Б.
Впервые: Письма к родителям и сестрам. — Автограф (Pasternak Trust, Oxford).
1 На следующий день, 16 марта, Пастернак писал: «Досылаю два пос¬ледние письма Rilke для изданья. Уже отослав вчера конверт с пятью пред¬шествующими, я перечел твою открытку и увидал, что о присылке ко¬пий ты не просишь, как мне показалось сначала. Таким образом, отпа¬дают все мои рассужденья на этот счет <...> P. S. Это все, что удалось найти из переписки. Вся она списана моей рукой и настоящими двумя письмами до конца исчерпывается» (там же. Кн. I. С. 218). Пастернак пропустил и не послал отцу еще одно письмо Рильке, написанное по-русски 13 февр. 1901.
2 «Какое фатальное стечение обстоятельств, — писал Л. О. Пастернак, получив первую посылку писем Рильке 10 марта 1929. — За полчаса вчера до получения твоего заказного письма я после многих-многих лет встре¬тился у одной художницы с ее приятельницей — M-me Rilke! И тут я ей стал рассказывать, что… к стыду моему — я имеющихся писем его никак достать не могу и всячески старался объяснить причины» (там же).
483. Л. О. ПАСТЕРНАКУ
26 марта 1929, Москва
26. III. 29. Дорогой папа! Получил открытку, извещающую о дошедших письмах. Ну, слава Богу. Пишу тебе с шалфеевым от¬варом во рту, раздув щеки и прихлебывая из чашки полосканье. Старая история — приступ ежегодной пиореи, когда зубы, оче-видно, стремясь выйти из десен, рвут золотую плотину, постав¬ленную Майзелем1, и — не будучи в силах сдвинуть ее, вымеща¬ют это на мне.
— Сообщи мне (ты или кто другой), пожалуйста, два адреса. Один (я об этом уже как-то просил) — дяди Осипа. Достаточно ли так: Касимов Рязанской губ. — Д-ру И. И. Кауфману? Это задер¬живает посылку. Другой — об этом я прошу впервые — адрес Frau С. Rilke. Не говори ей, кстати, что я об этом спрашивал, потому что я не уверен, что напишу ей, и не знаю, когда именно. Может быть, мне придется, и это случится в случае крайней необходимости. Я, может быть, переведу тут одну его вещь и как раз в этом случае существенной может оказаться справка, которую она, наверное, сможет дать. Именно потому и надо умолчать об этом, что у меня сейчас пропасть дел, а тут еще и зубы разыгрались, так что я почти и не верю, что перевод сделаю в обозримый срок. А то, хочешь, сам спроси, кто такой был Wolf Graf von Kalkreuth, которому посвящен Requiem2. По духу стихотворенья это должен быть поэт голой эмо-циональной складки, противоположной Rilke, с яркой, верно, био¬графией и со страстями, кончивший самоубийством. Но как и где и что. И так, чтобы на сведенье можно было опереться. А то и сам спрошу, в соответственном письме, конечно. Крепко маму и Лиду и тебя целую.
Впервые: Письма к родителям и сестрам. — Автограф (Pasternak Trust, Oxford).
1 Зубной врач в Берлине, лечивший Пастернака в 1923 г.
2 Пастернак перевел Реквием Вольфу графу Калькройту («Звезда», 1929, N° 8). В ответ на запрос Л. О. Пастернака Клара Рильке ответила: «Он был, как это следует из Реквиема, чрезвычайно одаренным человеком; после его смерти был издан том его стихотворений. Вероятно, ему прихо¬дилось страдать от сильной неуравновешенности своей натуры, с одной стороны возносясь в высоту духовных переживаний, с другой мучась от депрессии. Начавшаяся тогда военная служба, от которой его отец ожидал успокаивающего и укрепляющего действия, еще более углубила его деп¬рессию, что и привело к роковому исходу, о котором идет речь в Реквие¬ме» (перевод с нем).
484. Л. О. ПАСТЕРНАКУ
3 апреля 1929, Москва
3-IV-29
Дорогой папа! Наверное, на днях придет от тебя открытка в ответ на мою последнюю, и напрасно я пишу сейчас, ее не дож¬давшись. Мне теперь стало лучше и я стал выходить. Работаю по¬многу каждый день, как впрочем и все это время. Я наверное пи¬сал, что хочу в год-полтора привести лучшее из сделанного к не¬которой целостности, к такой, чтобы можно было поставить либо временную точку, либо навсегда, и отчасти передохнуть, отчасти, если будет случай, может быть, и за что-нибудь другое взяться, не за другую вещь, а за другую область; из близких, разумеется. Но для этого надо дописать и доделать очень много, и это больше того срока, который я себе отпустил. Весной, месяца через полтора-два выйдут «Поверх Барьеров»1, книжка, которой вы не узнаете не только потому, что она вдвое больше старой, но и потому, что все, что было в первых книжках хорошего, за немногими исключенья¬ми, написано наново. Девочки сперва огорчатся, как было со все¬ми, а потом, привыкнув, переменят мненье. Жива ли Lou Andreas Salome2, нельзя ли это узнать, и если жива, то нельзя ли узнать ее адрес? Сейчас я занят прозой, которую нельзя будет показать ни Вальтеру, ни Пепе, ни Синяковым, потому что хотя в ней не гово¬рится ничего плохого, им будет ясно, откуда все черпалось3.
От долгих компрессов у меня раздраженье на подбородке и страшно чешется.
Обнимаю тебя и маму. Б.
Впервые: Письма к родителям и сестрам. — Автограф (Pasternak Trust, Oxford).
1 Сб. «Поверх барьеров» вышел в октябре 1929 г.
2 Лу Андреас Саломе — приятельница Рильке, с которой он приез¬жал в Россию в 1899 и 1900 гг. Описанием встречи с нею и Рильке на Кур¬ском вокзале в 1900 г. Пастернак начинает «Охранную грамоту».
3 Имеется в виду «Повесть», вобравшая в себя подробности жизни Пастернака в семье Филиппов и его знакомства с Н. М. Синяковой и бра¬тьями Збарскими. См. также письмо № 524 о том, что «материалы «Пове¬сти»… — автобиографические ответвленья «Охранной Грамоты», т. е. все то, чего нельзя рассказывать о себе, т. е. вести от 1-го лица».
485. А. А. АХМАТОВОЙ
6 апреля 1929, Москва
6.IV.29
Дорогая Анна Андреевна!
Недели три тому назад я Вам отправил письмо по Вашему ста¬рому, а легко может быть, и по ложному адресу1. Я в нем испраши¬вал Вашей санкции на печатанье стихотворенья, к Вам обращен¬ного. Оно было приложено. Своей оплошностью я поставил себя в положенье неуяснимой неизвестности. Но все же мне казалось, что Вы бы мне отказали на словах (в случае, если письмо дошло), а не в такой молчаливой, обрекающей на догадки, форме. Вероят¬но, так оно и есть, и я очень рад пропаже письма, потому что я им поторопился, и стихи послал в первой записи.
Я третий месяц очень усидчиво работаю над большой повес¬тью, которую пишу с верой в удачу. Я недавно болел, но не преры¬вал работы. Мне очень хорошо. Далекий от мысли, что я это осу¬ществляю, я вновь, как бывало, умилён до крайности всем тем, что человеку дано прочувствовать и продумать. Мне некуда де¬вать это умиленье, повесть потеряла бы в плотности, если бы я все это излил на нее одну. Мне приходится исподволь писать стихи. Их теперь, в моем возрасте, я понимаю как долговую расплату с несколькими людьми, наиболее мне дорогими, потому что, ко-нечно, именно они — истинные адресаты, к которым должно быть обращено это умиленье. Я хочу написать стихотворенья Марине, Вам, Мейерхольдам, Жене и Ломоносовой, нашей заграничной приятельнице.
Вам и Мейерхольдам они написаны, и когда будут сделаны остальные (повесть задерживает), мне бы хотелось их напечатать.
Если я пока не заслужил Вашей искренности, то заслужу еще ее. И потому, будьте, пожалуйста, со мной откровенны. Если при¬лагаемое стихотворенье чем-нибудь неприятно Вам (помимо того, что оно недостаточно сильно), напишите мне о том, пожалуйста, со всем прямодушьем. Пусть неудачно, но свое виденье Вас и свое чувство я в нем выразил, и этого достаточно, чтобы на мой взгляд оно годилось для печати, и в этом случае, по понятным причи¬нам, даже в нее просилось2. Но я обязан считаться и с Вами.
Ответьте, пожалуйста, и напишите несколько слов о себе. Ответьте хотя бы открыткой.
Всей душой преданный Вам Б. И
Впервые: Russian Literary Triquarterly, 1974, JSfe 9. — Автограф (РГАЛИ, ф. 13, on. 2, ед. хр. 149).
1 Долгое отсутствие ответа на письмо
